Жорж Сименон - Плюшевый мишка
А здесь нет никаких отметок. И никто не говорил Давиду, прижимая его спиной к дверной раме:
– Не шевелись. Не вставай на цыпочки! Ты плутуешь!
Элиана каждый раз плутовала. Ах, нет, это Лиза. Он уже не помнил, кто из них плутовал, а ведь в те времена все эти пустяки казались чем-то важным.
Ели в полном молчании, и он чувствовал, что всех стесняет. Ему не раз случалось, подходя к дверям, слышать веселые голоса, но стоило показаться в дверях, как все умолкали.
И только жена, одна из всех, пыталась время от времени завязать разговор, создать искусственное оживление.
В свои сорок семь она стала гораздо элегантнее, даже привлекательнее, чем была в молодости, когда он познакомился с ней в Латинском квартале. Тогда она казалась ему самой обыкновенной девушкой, правда довольно хорошенькой, но не более того; может быть, некая свойственная ей скромность и сдержанность настолько привлекли его, что он женился.
Пока дети были маленькими, она была всего лишь матерью, озабоченной их здоровьем, их опрятностью и вообще хозяйством. Она долго боялась общества, и он вспомнил, как она была смущена, как упорно противилась, когда он впервые заговорил с ней о том, чтобы пойти к знаменитому модельеру:
– Нет, Жан, это не для меня! Я буду смешно выглядеть!
Это была пора подъема, первых успехов, первых крупных заработков, пора выездных обедов в городе и приемов в доме на улице Анри-Мартэн, где они все еще не чувствовали себя дома.
Кристине пришлось учиться всему – носить меха и играть в бридж, учиться искусству размещать за столом приглашенных, собирать гостей и разбивать их на группы в гостиной.
Теперь Шабо не выходил в свет. Но жена продолжала выезжать, без особого желания, может быть, лишь затем, чтобы как-то заполнить пустоту единственным доступным ей способом.
Порою, видя ее элегантность в одежде, ее заботу о лице и фигуре, ее страх перед старостью, он задавался вопросом, есть ли у нее любовники. Он счел бы это совершенно естественным" Он чуть ли не хотел этого, может быть, желая успокоить свою совесть; но все же, стоило ему представить себе иные картины, как у него холодело сердце.
Потеряла ли она связь с детьми? Если и потеряла, то в меньшей степени, чем он; правда, детям не больно-то приятно жить с родителями, а все же ему случается видеть, как они обмениваются с матерью понимающими взглядами, точно заговорщики.
– А знаешь, па...
Это был голос Давида, и подобное вступление не сулило ничего хорошего.
– Последнее время я много размышлял...
Обе дочери, он мог бы поклясться, были в курсе дела и сидели с самым невинным видом. А что жена? Тоже в заговоре?
– У меня нет ни малейшего желания становиться врачом, адвокатом или инженером...
С наигранной бодростью Давид иронически добавил:
– Ты ведь понимаешь, что в твое время у всех честолюбивых родителей большей частью у коммерсантов, служащих, чиновников – была одна мечта: сделать своего сына врачом, судьей или адвокатом. Тебе ясно, к чему я клоню?
– Твой дед как раз был служащим, – медленно ответил Шабо, разглядывая сына с таким видом, словно собирался поставить ему диагноз.
– Знаю. А ты – врач. Вот и прекрасно. Значит, один врач в семье уже есть.
– Но я никогда не настаивал...
– Верно! Ну а если я не собираюсь быть ни врачом, ни адвокатом, ни инженером и ничем другим в том же роде, то, следовательно, нет никакой необходимости, чтобы я надрывался зря из-за выпускных экзаменов. Кому сейчас нужны экзамены на бакалавра, даже правительство уже который год собирается их отменить. Я и так отстал на год из-за того, что в тринадцать лет долго болел...
Жанина меняла приборы, и звон посуды смешивался с голосами. Давид, высказав самое трудное, сидел с красным лицом, ожидая, как отец воспримет его слова, прежде чем продолжать свою речь.
В какой-то миг показалось, что Шабо «отсутствует» и разговор на том и закончится. Но он все же спросил тем же тоном, каким обращался к ученикам:
– Что ты думаешь делать?
– Я хочу стать репортером.
Должно быть, Давид ожидал бури и растерялся, не встретив сопротивления; самообладание далось ему с трудом.
– В эту профессию лучше вступать смолоду... Конечно, далеко не сразу меня начнут посылать в Южную Америку или в Китай, не сразу доверят интервью с главами правительств... На первых порах я попробую себя в спортивной хронике... Там нужны молодые, а я довольно хорошо разбираюсь в спорте...
– Кто это вбил тебе в голову?
– Никто. Я уже давно думаю об этом.
– Ты уже обращался в редакции газет?
– Нет, я хотел предварительно поговорить с тобой, но меня обещает поддержать Карон.
– Жан-Поль сказал только... – вмешалась Лиза.
– Он сказал, что представит меня редактору спортивного отдела своей газеты и что в его команде всегда найдется место для толкового парня. Что, не так?
– Так.
– Ты что, часто ходишь к Карону?
– Довольно часто. Правда, он старше меня, но он свой в доску.
– Где ты с ним познакомился?
– У нас дома.
– Вы с ним встречаетесь в городе?
– Ив городе, и у него. Отец снял для него студию у площади Звезды.
– Ты ходишь к нему вместе с сестрой?
– И с ней, и сам по себе.
Окончательно осмелев, он продолжал:
– Если я говорю с тобой об этом уже сейчас, то потому только, чтобы ты потом не разочаровывался. Меня определили в класс изучения права, может быть, из-за тебя, но с тех пор как я там, я запустил уроки, как никогда прежде. Учителя уже знают, что им со мной ничего не поделать, и притворяются, будто не видят, что на их лекциях я читаю. Если тебе, конечно, нравится, чтобы я делал вид, будто готовлюсь к экзаменам, которые даже не собираюсь сдавать...
– Замолчи, Давид, – кротко вступилась мадам Шабо.
Но мальчишка не мог больше молчать. Его понесло:
– Я знаю, что обманул твои надежды, что, может быть, делаю тебе больно, а впрочем, не понимаю – почему тебе должно быть больно? Если ты знаменитый профессор, это еще не значит, что твой сын обязан быть гением. А что касается денег, так я их у тебя не прошу. Сам как-нибудь устроюсь. И нечего требовать от меня больше, чем от моей сестры. Когда Элиана в шестнадцать лет решила заниматься на драматических курсах, ей же никто не препятствовал, а ведь...
Он прервал себя, повинуясь взгляду матери. Сейчас Элиане было девятнадцать. И если она еще не дебютировала ни в театре, ни в кино, то ей случалось исполнять второстепенные роли на телевидении.
Ну а что касается недомолвки Давида – дело ясное. Элиана не только не избегала любовных приключений со своими приятелями, но даже хвалилась, что потеряла невинность со своим преподавателем – довольно известным актером; она до сих пор была его любовницей.
