Уилки Коллинз - Закон и жена
Краткий момент забвения быстро миновал, вернулись все мои тревоги. Прощаясь со стариком, я снова была преисполнена сомнений, недовольства, уныния.
— Обещайте мне, дорогая, не предпринимать ничего опрометчивого, — попросил Бенджамин, отворяя мне дверь.
— Поехать к майору Фиц-Дэвиду не будет опрометчивостью? — спросила я.
— Нет, если вы поедете не одна. Вы не знаете, что это за человек, как он примет вас. Позвольте мне сделать первую попытку и, как говорится, проложить вам дорогу. Положитесь на мою опытность. В таких делах не может быть ничего лучше, как проложить дорогу.
Я на минуту задумалась. Я обязана была ради своего старого друга хорошенько обдумать, прежде чем сказать «нет».
По зрелом размышлении я решила действовать самостоятельно. Добрый или злой, сострадательный или жестокий, все же майор — мужчина. Влияние женщины должно на него подействовать и привести к желаемой мною цели. Не легко было объяснить это Бенджамину, не оскорбив его. Я договорилась со стариком, чтобы он приехал ко мне на следующее утро потолковать об этом деле. К стыду своему, я должна признаться, что мысленно решила (если будет возможно исполнить) повидаться с майором Фиц-Дэвидом прежде, чем успеет приехать Бенджамин.
— Не поступайте опрометчиво, моя дорогая, ради своих собственных интересов будьте осторожны.
Это были последние слова старика, я уехала.
Когда я вернулась в отель, муж был дома и ожидал меня в гостиной. Его расположение духа, казалось, несколько улучшилось по сравнению с его настроением утром. Он весело пошел ко мне навстречу, держа в руках развернутый лист бумаги.
— Я закончил свои дела гораздо быстрее, чем думал, — начал он. — А ты, Валерия, сделала все покупки? Свободна ли ты, моя красавица?
Я уже научилась (прости, Господи!) не доверять его веселости и осторожно спросила:
— Что ты подразумеваешь под словами «свободна ли я сегодня»?
— Свободна ли ты сегодня, завтра, на будущей неделе, в будущем месяце, году для меня, — отвечал он, страстно обнимая меня. — Посмотри сюда!
Он показал мне развернутый лист бумаги, который еще раньше я заметила у него в руках. Он держал его так, чтобы я могла его прочесть. Это была телеграмма к капитану яхты, уведомлявшая его, что мы возвратимся в Рамсгит сегодня вечером и намерены с первым приливом выйти в Средиземное море.
— Я только ожидал твоего возвращения, — прибавил муж, — чтобы отправить телеграмму по назначению.
С этими словами он направился к звонку. Я остановила его.
— Боюсь, что не смогу поехать в Рамсгит сегодня вечером, — сказала я.
— Почему так? — спросил он, резко изменив тон.
Многим, может быть, покажется странным, если я скажу, что мое намерение ехать к майору Фиц-Дэвиду быстро поколебалось, когда он обнял меня. Малейшая ласка с его стороны совершенно увлекала меня и склоняла к уступкам, но перемена его тона сделала из меня другую женщину. Я в ту же минуту осознала, и сильнее прежнего, что в моем критическом положении нельзя останавливаться, а тем более возвращаться назад.
— Мне очень жаль огорчать тебя, — ответила я, — но я положительно не могу, как уже говорила тебе в Рамсгите, отправиться в путешествие теперь же. Мне нужно время.
— На что нужно тебе время?
При этом вопросе не только тон, но и взгляд его перевернул все во мне. Не знаю, как и почему, но во мне вспыхнул гнев за его недостойный поступок по отношению ко мне: женитьбу под вымышленным именем. Боясь ответить слишком поспешно, сказать что-либо, о чем придется потом пожалеть, я молчала. Только женщина может оценить, чего мне стоило это молчание, и только мужчина поймет, как это молчание должно было раздражить моего мужа.
— Тебе нужно время, — повторил он. — Я опять спрашиваю, на что нужно тебе время?
Мое самообладание, доведенное до последней крайности, больше не выдержало. Необдуманные слова слетели с моих уст, как птица из клетки.
— Мне нужно время, — воскликнула я, — чтобы привыкнуть к моему настоящему имени.
Он вдруг приблизился ко мне, устремив на меня мрачный взор.
— Что ты подразумеваешь под своим настоящим именем?
— Тебе это, конечно, известно, — отвечала я. — Раньше я думала, что я мистрис Вудвиль; теперь же я открыла, что я мистрис Маколан.
Он отшатнулся при звуке своего имени, когда я произнесла его, и так побледнел, что я подумала, что он упадет в обморок прямо у моих ног. О, язык мой! Почему не сумела я удержать вовремя злой, вредный женский язык!
— Я вовсе не думала встревожить тебя, Юстас, — сказала я. — Я так сболтнула. Извини меня, пожалуйста.
Он нетерпеливо замахал рукой, точно мои извинения надоедали, беспокоили его, как летом мухи, и он старался отогнать их от себя.
— Что еще открыли вы? — спросил он глухим голосом.
— Ничего, Юстас.
— Ничего, — повторил он и замолчал, медленно проводя рукою по лбу. — Разумеется, ничего, — повторил он как бы говоря про себя, — иначе ее не было бы здесь. — И он молча, пристально стал глядеть на меня. — Не говори мне никогда то, что сейчас сказала, — вымолвил он, — не делай этого как для себя самой, так и для меня, Валерия.
Он опустился в ближайшее кресло и снова замолчал.
Я, без сомнения, слышала, почувствовала предостережение, но слова, произнесенные им перед этим, как бы про себя, произвели на меня более сильное впечатление. Он сказал: «Разумеется, ничего, иначе ее не было бы здесь». Значит, если бы мне удалось открыть еще что-нибудь, кроме вымышленного имени, то я не захотела бы вернуться к мужу. Неужели именно это хотел он сказать? Неужели открытие, которое он подразумевал, было так ужасно, что навсегда разлучило бы нас? Я всматривалась в его лицо, стараясь найти разрешение всех своих страшных вопросов. Это лицо, бывало так красноречиво говорившее мне о его любви, теперь ничего не выражало.
Он недолго посидел, погруженный в свои мысли, ни разу не взглянув на меня. Потом вдруг поднялся и взялся за шляпу.
— Приятель, который одолжил мне яхту, находится в настоящее время в городе. Думаю, мне лучше повидаться с ним и сообщить, что наши планы изменились. — При этих словах он с угрюмым видом разорвал телеграмму. — Ты, очевидно, не отправишься со мной в морское путешествие, — прибавил он. — Лучше совсем отказаться от него. Кажется, больше ничего не остается делать. Ты как думаешь?
В его голосе звучало почти презрение, но я была слишком встревожена за себя, слишком огорчена за него, чтобы этим оскорбиться.
— Решай, как ты находишь лучше, Юстас, — сказала я. — Мне кажется, это путешествие не обещает нам ничего утешительного. Пока ты не удостоишь меня своим доверием, мы не можем быть счастливы ни на суше, ни на море.
