Семён Клебанов - Настроение на завтра
— Страшно мне, — прошептал Хрупов.
— А взвод, что полег? Ему не было страшно! Такие парни погибли. А ты, мразь, небо видишь… Все! Пошли!
— Куда?
— К своим!
Хрупов попытался подняться. Упал.
И тогда Старбеев взвалил его на плечи и шагнул в воду. К своим он пришел через два часа.
Старбеев позвал санитара, сказал:
— Отправьте в санбат.
Никогда, ни разу Старбеев не усомнился в своем праве на выстрел.
«Но почему ты не доложил командиру роты? — Этот вопрос он обращал к себе и находил лишь один ответ: — Просто пожалел… Дважды не казнят. Ведь для него я был командиром».
И этот поединок в душе Старбеева, длившийся все долгие годы, не находил примирения. Хотя перевес всегда был в той чаше, где покоилось однажды принятое решение, подсказанное сердцем солдата…
— Я чувствую, вы не склонны передать письмо. Очень жаль… — хмуро сказал Журин.
— Не торопитесь, Евгений Алексеевич! Меня беспокоит другое.
— Что? Скажите!
— Там строки есть. Где письмо?
Журин торопливо раскрыл портфель, передал письмо.
— Вот эти строки. — Старбеев помедлил, затем прочитал: — «Я мысленно прощался с тобой. Думал — конец. И еще случилось такое. В нашем взводе оказался Хрупов, который…»— Он вздохнул. — Остальное в экспертизе, наверное, расшифруют.
— Что же вас смущает? Не улавливаю.
— То, чем вы заведуете. Будущее!
— Какая связь между этим письмом и будущим? — Журин недоуменно смотрел на Старбеева.
— Прямая.
— Можно конкретнее?
— А если этот трус Хрупов понял, что натворил. Одумался! И дальше воевал как положено. И на всю жизнь запомнил горький урок. Возможно такое?
Журин не спешил ответить. Он чувствовал, что Старбеев еще не все высказал и за словами «этот трус Хрупов» значилось что-то важное, беспокоящее Старбеева. И он осторожно спросил:
— Что же произошло тогда?
— Хрупов покинул боевую позицию. Я стрелял в него…
— Стреляли? — почти шепотом произнес ошеломленный Журин.
— Стрелял. Не надо больше об этом, — волнуясь, ответил Старбеев и зашагал по комнате. — Куда он девался после санбата, не знаю. Но это было. Теперь ясно?
— Не ожидал, что услышу такое, — сказал Журин.
— Вот каким оказался почтовый ящик… Допускаю, что Хрупов тогда выжил… И теперь он шахтер или архитектор. Все может быть… Если в живых остался. Зачем же вдогонку такое? Было… было… А надо ли сейчас давнее вспоминать? Об этом думаю, Евгений Алексеевич. Вам-то проще, — рассуждал Старбеев. — Музей. Нашли почтовый ящик — у вас радость. Понимаю, законная. А мне? Нас с вами случай свел. Могли же мы в разных санаториях отдыхать. Тогда все по-другому… А теперь? Случай потерял свое значение. Я-то живой. И обязан думать. Вы только представьте. Придет ваш Толик Гришко, увидит стенд и глянет мне в глаза… А потом напишет: «Хотел бы знать, что там произошло у вас, уважаемый ветеран Павел Петрович. И где этот Хрупов теперь?» Как прикажете поступить, Евгений Алексеевич?
— Как поступить? — растерянно спросил Журин.
Он понимал правоту Старбеева. Но ему очень не хотелось лишать музей интересной реликвии. И у него было мало надежды, что остальные письма найдут своих адресатов.
— Не знаю…
Журин предложил:
— А мы укажем, что Хрупова не удалось разыскать.
— Это вы, допустим, напишете. А что я отвечу Гришко?
— Есть выход! — вокликнул Журин.
— Что надумали? — недоверчиво спросил Старбеев.
— Вы знаете, что продолжение письма размыто. А экспертиза не смогла расшифровать. Вот мы и дадим письмо и найденном виде. Документ! И вопросы отпадают.
Старбеев впервые усмехнулся. Ему нравилась азартность Жури на.
— Нет, не отпадают!
— У нас реальное письмо. И пролежало оно под землей десятки лет… Потому и повредилось, — горячо доказывал Журин.
— Да вы не сердитесь. Я с вами по-дружески толкую. Что скажете?
С худого лица Журина как-то сразу смыло хмурость, оно оживилось, придав глазам выражение доброты и уверенности.
— Я, к сожалению, редко вижу героев наших реликвий. Потому что многое в прошлом… Встреча с вами не только запомнится. Она поучительна. Верно говорят: слова учат, а примеры влекут.
— Нашли решение?
— Нашел! Мы, музей, начинаем разыскивать Хрупова. Вы даете исходные данные. Номер части, все, что знаете. Я очень хочу найти его…
— Надеюсь, я буду в курсе?
— Конечно.
В эту ночь они легли поздно.
Последний день выдался переменчивый. То выглянет тусклое солнце и вскоре уступит небо косому дождю, а вслед порезвится ветер. И закружит опавшие листья, и без труда сорвет последние.
Старбеев получил билет, осталось попрощаться с профессором.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Старбеев постучал в дверь кабинета профессора. Услышав негромкое «подождите», он присел на диванчик, стоявший в холле, и стал перелистывать санаторную книжку. На каждой странице были записи принятых процедур и врачебных приемов. Он прилежно выполнял все предписания, поверив в целебную силу назначенного лечения.
Вскоре медленно отворилась дверь, и осторожно вышел человек с потухшим взором, и, как-то странно посмотрев на Старбеева, промолвил:
— Обещал, что вылечат… Как вы думаете, ему можно верить?
— Только приехали? — спросил Старбеев, разглядывая человека, подавленного недугом. — Можно и нужно!
Больной тяжело вздохнул и медленно двинулся к лифту.
Старбеев вошел в кабинет.
— Садитесь, — как всегда приветливо, предложил профессор и, бросив оценивающий взгляд на Старбеева, с явным удовлетворением произнес: — Такого могу отправить домой… Когда поезд?
— Вечером.
— В добрый час!
— Спасибо, — улыбнулся Старбеев.
Профессор полистал историю болезни.
— У вас все прилично. Я хорошо помню ваше сердце. Надо с ним пообщаться. — Профессор встал и, прослушав Старбеева, сказал: — Павел Петрович, кажется, опять изволили поволноваться?
— Было такое, — признался Старбеев и удивленно спросил: — Неужели и это чувствуете?
— Как видите, — мягко ответил профессор. — Гадать нам нельзя. Сердце мудрое. Оно само подсказывает. Правда, к сожалению, не всем удается услышать его сигналы… Что же взволновало?
Старбеев хотел промолчать, но ожидающий взгляд профессора призвал к откровению.
— Письмо получил. Свое. А писал я с фронта матери. В июне сорок третьего года.
— Чудеса какие-то…
— Нет! Земное. — И он рассказал про все, что произошло после приезда Журина.
Слушал профессор сосредоточенно. И только когда Старбеев умолк, сказал:
