Жорж Онэ - Таинственная женщина
– Прекрасно. Я уверен, что все закрутилось вокруг открытия Тремона. И вдохновителем этого гнусного преступления, повлекшего убийство дорогого нам человека и замечательного ученого… я склонен считать – но пусть это останется между нами – одну из иностранных держав.
Наступило молчание. Барадье и Граф в нерешительности смотрели друг на друга. Но пылкий Барадье не мог больше сдерживаться:
– Черт возьми, я чувствую тут предательство! Я готов поклясться, что Лихтенбах принимал какое-то участие в этом деле…
– Послушайте, Барадье, – вмешался министр, – не горячитесь. Нельзя такое серьезное обвинение основывать на каких-то предчувствиях! Если расследование подтвердит догадки, тогда следует принять необходимые меры. Впрочем, имейте в виду, что следствие идет, и если вы можете представить доказательства…
– Это невозможно! – прервал министра Барадье. – Вам я могу высказать свои самые сокровенные мысли, но прокурору ни в коем случае их не повторю. Я заговорю, только если следствие даст результаты, подтверждающие мои догадки… Но я буду искать доказательства и найду их…
– Если твои предположения верны, тогда мы имеем дело с врагом, который намного сильнее нас, – заметил Граф.
– Лихтенбах… – протянул министр. – Не тот ли это банкир, сторонник клерикально-роялистской партии? Но для чего он стал бы подкупать Тремона, чтобы затем его укокошить?
– А исследования взрывчатых веществ? Лихтенбах руководит французским синдикатом рудников. Он акционер крупных предприятий в России, Австрии и Испании. Создание недорогого и безопасного при использовании пороха – а этим отличался состав Тремона, – разве такое изобретение не могло привлечь алчного дельца? Тремон получал много заманчивых предложений. Переговоры велись сначала от имени крупной английской фирмы… Генерал отказал, но этим дело не кончилось – на него пытались воздействовать с разных сторон. Тогда-то Тремон заговорил со мной и Графом о намерении основать французское общество для использования его изобретения. Он прекрасно знал, что это неистощимый источник доходов, но не хотел привлекать иностранный капитал. К тому же он работал над созданием нового, более совершенного пороха для пушек и хотел внедрить в производство оба своих изобретения сразу. Он не раз говорил: «И то и другое мы запустим одновременно; одно принесет богатство, другое даст силу. И тогда общество простит мне выгоду, которую я извлеку из первого, ради преимуществ, которые обеспечит нашей армии второе».
– Да, он провел уже немало опытов с новым составом пороха. Мы удивлялись необычайной силе этого вещества: ничего подобного прежде не существовало. И этот секрет для нас утрачен… Какое несчастье для Франции! – с сожалением в голосе произнес высокопоставленный гость.
На лице Графа мелькнула улыбка.
– Как знать!.. – сказал он, пожимая плечами. – Возможно, кое-кому известно об этом открытии…
– Кому же? – в один голос воскликнули Барадье и военный министр.
– Ну, например, моему племяннику… – произнес Граф, потирая руки.
При этих словах Барадье побледнел. Обращаясь к зятю, он воскликнул голосом, полным отчаяния:
– Несчастный, никогда больше не говори этого! Тремон убит! Неужели ты хочешь, чтобы и Марселя убили?
– Ну, Барадье, я считал вас более храбрым! – воскликнул генерал. – Итак, возьмите себя в руки, и поговорим спокойно.
– Генерал, если тайна изобретения оказалась роковой для Тремона, которого хотели только обобрать, то чего должен опасаться Марсель Барадье, если подтвердится, что этим гнусным делом руководил заклятый враг нашей семьи?
– Но вы понимаете, – сказал генерал, – что если полиция не имеет понятия о ваших подозрениях, то я считаю своим долгом направить ее…
– Благоразумнее не делать этого, – прервал его Барадье. – Если за этим действительно стоит Лихтенбах, будьте уверены, что преступника никогда не найдут.
– Согласен с вами. Но это не значит, что мы должны опустить руки. Во всяком случае, если за Лихтенбахом установят надзор, возможно, удастся напасть на какой-нибудь след. Но теперь это дело полиции… Скажите, у генерала Тремона, кажется, осталась дочь? Совершенно одна и без средств к существованию…
– Простите, но она не одинока, господин министр… Она станет полноправным членом нашей семьи и ни в чем не будет нуждаться, – решительно проговорил банкир.
– Все же я назначу ей пенсию от военного министерства. Могу ли я увидеться с ней?
– Она очень расстроена, но Граф сейчас предупредит ее.
Когда партнер вышел, Барадье подошел к генералу и шепнул ему на ухо:
– Скажите откровенно, не стоят ли за этим происки иностранцев?
– Это станет ясно лишь в том случае, если удастся арестовать виновных… Да и тогда будет сложно установить взаимосвязь… Наше вооружение всегда будет интересовать наших врагов. Не подлежит сомнению, что порох Тремона дал бы огромное преимущество нашей артиллерии. Этим и объясняется покушение на жизнь изобретателя…
– Значит, вы придаете большое значение созданному генералом новому составу пороха? – поинтересовался банкир.
– Огромное. Это изобретение может дать Франции баснословные преимущества.
Барадье умолк. После некоторого раздумья он произнес:
– Генерал, я всегда был патриотом своей страны, я сражался за Францию до самого конца. И я готов рискнуть жизнью своего сына… Если Марселю Барадье известна тайна Тремона, клянусь, вы получите ее.
В глазах старого солдата блеснула радость. Он протянул руку Барадье и сказал с дрожью в голосе:
– Вы честный человек. Благодарю вас.
В эту минуту дверь отворилась. Барадье кашлянул, и лицо его снова приняло спокойное выражение. В комнату вошел Граф в сопровождении мадам Барадье и мадемуазель Тремон. Мадам Барадье была еще очень хороша; в ее пышных белокурых волосах уже виднелись серебристые нити, но ясный взгляд и алые губы напоминали ту прелестную молодую девушку, которую любил Элиас Лихтенбах. Мадемуазель Тремон была в синем монастырском форменном платье. Это была хрупкая брюнетка, необычайно грациозная и очаровательная, несмотря на то что ее бледное личико было омрачено печалью. Она без смущения подошла к другу своего отца, но при первых же словах старого солдата глаза ее наполнились слезами.
Увы, она очень плохо знала отца. Овдовев молодым, генерал поместил дочь в монастырь, поручив ее воспитание благочестивым, глубоко религиозным женщинам. Таким образом, она почти не ведала радостей домашнего очага. О матери у нее сохранились только смутные воспоминания. Бедная девушка никогда не знала счастья глубокой привязанности. Одиночество среди добрых и благовоспитанных, но совершенно чужих людей – вот какой была ее жизнь до того дня, когда смерть разорвала слабую нить, связывавшую ее с отцом.
