Энтони Беркли - Убийство на Пикадилли
— Вы… вы собираетесь сразу же его арестовать?
— Силы небесные, нет, сэр, — воскликнул старший инспектор, и на лице Паркера появилось такое выражение, словно глупость его любимца доставляет ему истинную боль. — Ведь мы даже не знаем еще, кто он такой, — заключил Морсби.
— Да, конечно, конечно, — пробормотал мистер Читтервик смущенно и сделал заметку в уме, что прежде чем арестовывать человека, необходимо знать его имя. — А тогда как же?
— Да ведь имя человека, назначившего свидание или согласившегося встретиться, точнее сказать (он по-видимому племянник пожилой дамы), — Линн. Это имя, данное при крещении. По крайней мере, письмо подписано: «Ваш любящий Линн». А что касается его фамилии, то тут у нас такой уверенности нет. Но фамилия дамы — Синклер. Мисс Синклер. Поэтому мы можем предположить, что его зовут Линн Синклер. Так или иначе, но именно это имя выкликает сейчас мальчик-посыльный. Слышите?
Мистер Читтервик прислушался. Над гулом голосов и стуком посуды вознесся пронзительный, завывающий крик посыльного, разыскивающего клиента: «Мист' Линн Сиклир, мист' Линн Синкл!»
— Вы собираетесь… допросить его, инспектор?
На мистера Читтервика происходящее произвело должное впечатление.
— Мы хотим сообщить ему печальную весть, — поправил мистера Читтервика старший инспектор и совершенно неожиданно ему подмигнул. — Поэтому, к сожалению, я должен просить вас сейчас отсюда выйти, сэр. Вы сможете потом взглянуть на него во время опознания личности, но понимаете, будет нехорошо, если обнаружится, что вы присутствовали здесь во время допроса. Его адвокат может доставить нам из-за этого кучу неприятностей.
— Да, конечно, я вас очень хорошо понимаю.
Однако мистер Читтервик был очень разочарован. Он обвел грустным взглядом маленькое, огороженное ширмами пространство. Все специалисты, эксперты и их подручные Уже удалились. Оставались только Морсби, Паркер и он сам. И ему очень бы хотелось послушать, как идет допрос.
— Но, конечно, сэр, — и в глазах Морсби сверкнула лукавинка, — если вы поставите стул в тот уголок за ширмами, что мы выгородили, и крепко прильнете к загородке ухом, так сказать, и даже, может быть, отыщете маленькую щелочку, чтобы заглянуть в нее, а каждому, кто попробует вам в этом помешать, скажете, что вы пришли сюда вместе со старшим инспектором Морсби, то я не думаю, что кто-нибудь будет иметь основания в этом усомниться, не так ли?
— Ну конечно, — разулыбался мистер Читтервик, — честное слово, инспектор, с вашей стороны это очень… Да, я воспользуюсь вашей… И очень вам благодарен.
И, лепеча слова благодарности, мистер Читтервик поспешил выбраться из-за ширм и смело сел в оцепленное веревкой пространство с наружной их стороны. Возможно следует упомянуть о том, что здесь стояли на страже четверо служащих «Пиккадилли-Палас», кроме полицейского в штатском. Им всем были даны строжайшие инструкции никого не подпускать. Лишь человек в штатском знал о покровительстве Морсби, простертом над мистером Читтервиком, и видел, как он выходил из-за ширм, но мистер Читтервик с таким уверенным видом перешагнул через веревочное заграждение, что никто из четырех служащих его не остановил. Данный случай может породить столько моральных выводов и стать источником столь многочисленных сентенций, что читатель может смело пропустить три-четыре страницы, не сомневаясь в афористической законченности этих изречений. Уголок, в котором пристроился мистер Читтервик, находился позади колонны, у которой с другой стороны сидела пожилая дама. Таким образом мистер Читтервик, угнездившийся под сенью колонны и невидимый для большей части клиентуры, мог спокойно проводить свой эксперимент по подслушиванию. Даже в том случае, если кто-нибудь заметил бы его, то из чувства приличия сделал бы вид, что ничего не видит. Мистер Читтервик как можно плотнее приложил ухо к маленькой щелочке между двумя ширмами и стал ждать.
Его чувства на этой стадии развития событий могут стать благодарным объектом для беглого анализа. Конечно его ужаснула смерть женщины, еще больше он ужасался при мысли, что был не только непосредственным свидетелем, как эта смерть наступила, но даже видел ту самую руку, что навлекла ее. Всего этого вместе было достаточно, чтобы поглотить естественную жалость к преступнику, для которого закон уже приготовил петлю. Да хладнокровный, совершенно бессердечный преступник, этот рыжеволосый, заслужил не менее чем смертную казнь, и мистер Читтервик (во всяком случае, когда вспоминал беспомощное тело, так неестественно поникшее на зеленом пластиковом стуле) был совершенно готов внести свою долю посредничества, чтобы завершить дело подобным финалом. Однако над всеми чувствами — ужас, жалость к жертве убийства, потрясение, которое он испытал, — возобладало величайшее возбуждение. Мистер Читтервик просто-напросто был вне себя от волнения, чего не случалось с того самого дня, когда его, семилетнего, родители повели в первый раз в цирк. Никогда с тех пор он не испытывал такой удушающей, болезненной пустоты, которая в любой момент может вылиться в острое нервическое отвращение, такого бешенного стука сердца и невозможности держать руки в покое так, чтобы ногти не впивались в жаркие, потные ладони.
И еще одно.
Он, Эмброуз Читтервик, чья преданность криминологии была его главной страстью со времени похода в Камеру ужасов (ровно через два года после посещения цирка); он, который знал имена, даты, истории жизни, психологию, чуть ли не количество зубов и уж во всяком случае цвет глаз всех убийц, даже самых малоизвестных, с 1551 года, со времен Элис Арден из Фэвершэма; он, для которого убийцы были то же самое, что жемчуга для женщин и что женщины для мужчин; который коллекционировал убийц, как другие коллекционируют мотыльков, и насаживал их на булавки своего психологического интереса, заносил их во всей их чудовищно-мрачной красоте на карточки и в файлы; он, Эмброуз Читтервик, сам, не более и не менее, стал причастен — причастен? — да нет, попал в самую гущу событий, связанных с таким странным и загадочным убийством, о каких он когда-либо читал в своем схоластическом уединении.
Ничего удивительного, что он был так возбужден.
К счастью для его нервной системы, мистеру Читтервику не пришлось долго ждать. Через несколько минут до его слуха донеслись приглушенные голоса, среди которых он смог различить добродушную интонацию Морсби. Слов его, однако, он не слышал. В отчаянии от страха, что может пропустить самое важное, мистер Читтервик бессовестно раздвинул ширмы подальше, чтобы щелка стала побольше, и теперь он мог и слышать, и видеть происходящее.
