Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Он ненавидел людей и на этот раз отдавал себе отчет даже в том, что ненависть эта — страсть, всего лишь результат болезни, но страсть была столь сильна, что не отдаваться ей он не мог.
— Идут, идут! — кто-то из близнецов закричал это первым. — Идут!
За окном уже раздавались звуки духовой музыки, негромкий рев приближающейся толпы.
Д.Д. поднялся из кресла, покачиваясь, шагнул к балконной двери. Он рванул широкий чистый тюль, и в скомканной занавеси запуталось солнце. Распахнув дверь, Д.Д. вышел на балкон. Холод ударил по лицу. Он вцепился в холодное железо, в балконный поручень и, чувствуя нарастающую боль под лопаткой, ожидал, когда шевелящаяся толпа поплотнее войдет в узкую улицу под его ногами. Игла проколола рубашку и медленно вдвигалась в сердце, приостанавливая его толчки.
— Ничего… Успею… — шептал старик, перегибаясь через поручни. — Когда-то я уже справился с этим… Справлюсь и теперь! Я справлюсь! Справлюсь!..
Двигались транспаранты, плескался алый кумач, блестела медь оркестра. Можно было уже разглядеть лица шаркающих под балконом людей. Лица людей — землистые и румяные, молодые и морщинистые, оскаленные от голода и сытые, пьяные и трезвые бессмысленные лица — мягкий калейдоскоп — сдувающийся розовый шарик…
— Сейчас… — прохрипел он. Он попробовал напрячься, но медь солнца потускнела перед глазами. — Сейчас!..
В голове у старика стало тепло. Оставалось только последнее движение. Он шарил полуслепыми глазами, но не мог из толпы вычленить отдельную жертву, так он ненавидел их всех, этих людей.
Праздничный город вокруг неприятно пожелтел. Хватая воздух мгновенно пересохшим ртом, Д.Д. еще что-то прошептал.
Музыка, шум голосов, шорох шагов — все это шло волнами снизу, а сверху на него наваливалась огромная желтая плита.
Ледяная игла прошила тело и, неимоверно вытянувшись, с тихим звоном ударила тонким острым концом в оконное стекло на противоположной стороне улицы.
Последний очаг эпидемии погас.
«Я не смог», — было последнее, что подумал Д.Д. В густеющем навсегда мире он поймал последний блеск. Блеск оконного стекла, в которое ударила игла, лишившая его жизни. По стеклу расползлись трещинки, но в темной глубине квартиры за ним было пусто, ни одного человека. Все ушли на демонстрацию.
Самолет над квадратным озером
«В природе вещей сие не принято, но изредка, как исключение, как случайный солнечный луч, попавший в темную комнату, вдруг освещается кусочек прошлого, как вырванный из контекста фрагмент; он только ужасная, без смысла пародия, не больше. Не следует его пугаться».
О. М.1
Причал блестел, как узкое огромное зеркало. Ветер энергично рассеивал по этой отражающей плоскости ледяную легкую воду. Архангельское солнце в зените. Оно сияло под ногами, слепило, оно сверкало над головой, как точка, как алмаз, и одновременно оно было везде — злое, осеннее, холодное.
Прозрачные большие волны обхаживали упруго ржавые бока плавучего ресторана. Ресторан был закрыт на ремонт, он выглядел довольно безжизненно, небольшой и неряшливый, он удачно контрастировал с белым, неподвижным корпусом теплохода «Казань». Теплоход был новенький, огромный, сияющий.
Волны, ударяясь о бетон, рассыпались в ледяную колючую пыль. Они дотягивались до лица — краткие соленые укусы, моментально подсыхающие на ветру. Если такая капелька попадала на губу или ниже губы, можно было слизнуть горький микрон Белого моря. Если капелька попадала выше, например, на щеку или на лоб, ее можно было потереть перчаткой. Попадая в глаз, она жгла.
Потом ветер вдруг стих, но это обстоятельство не изменило никак общего настроения. Выброшенные на причал первым туристическим автобусом пассажиры чувствовали себя неважно. Их было немного, всего человек пятнадцать. По-московски суетно они топтались на месте, кутались в свои плащи и куртки, курили, плевали в воду, обменивались анекдотами, кашляли и сморкались.
С точки зрения белой чайки, долго зависающей, планирующей над огромным морем, толпа была всего лишь цветной россыпью на бетонном пылающем зеркале пирса. Совсем иначе горстка людей смотрелась с самолета. В ту минуту, когда прекратился ветер, находящийся над городом легкий военный бомбардировщик попал в тяжелую ситуацию. Двигатели его разом все заглохли. Торжественно и бесшумно он планировал, медленно погружаясь в воздушный сияющий океан все глубже и глубже. Два корабля при взгляде с самолета выглядели как два пятнышка: черное и белое, пирс выглядел как очень длинная металлическая пластинка, отрезающая город от воды. Пилот нарочно посмотрел вниз, когда мотор его машины неожиданно потерял голос. У пилота всегда была такая возможность — маленький, из толстого зеленого стекла иллюминатор в ногах.
— Посмотрите-ка! — Рука в перчатке указывала на самолет. Снизу он выглядел втрое меньше парящей чайки. — Послушайте, нет, вы прислушайтесь!.. Ведь никакого звука. Я не знал, что теперь такие делают, вообще без звука.
— Советский?
— Конечно… В том-то все и дело. Прислушайтесь, прислушайтесь, ведь совершенно ничего, никакого шороха даже…
— Действительно странно… Советский — и не гудит.
Самолет падал, но этим никого не пугал. Среди сгрудившихся на пирсе были пассажиры и первого, и второго, и третьего классов, но не было ни одного специалиста по легким бомбардировщикам класса «ЦХ». Единственный среди пассажиров орнитолог мог бы сказать об отряде и подотряде парящей чайки, но и он ничего не понимал в самолетах.
Только один молодой человек из всех собравшихся испытал приступ возбуждения. До этой минуты он что-то лихорадочно записывал в блокнот, а теперь затянул пояс своего тяжелого коричневого плаща. Он, так же как и остальные, не понимал опасности происходящего, но чутье романтика заставило среагировать на отсутствие звука, как любое изящное отклонение от нормы, оно заострило внимание. В поисках объяснения молодой человек пошарил глазами вокруг себя, но наткнулся лишь на еще одно изделие ВПК.
Наравне с прочими пассажирами ожидал загрузки на «Казань» оцинкованный гроб. Его привезли позже всех на зеленом микроавтобусе, вынули и поставили прямо на бетон в тонкую огромную лужу. Дрожащий от холода и отвращения Групповод, перескакивая с официального тона на злую шутку, пытался объяснить, что, мол, никакой мистики в данном гробе нет, ровным счетом ни грана потустороннего, просто юноша возвращается в таком неприятном виде к себе на Родину, по месту проживания, так сказать, на Большой Соловецкий остров.
