Артур Дойл - Лучшие классические детективы в одном томе (сборник)
– Как мне благодарить вас?
– Я вам скажу как: не обвиняйте меня за то, что случится после этого!
С такими словами он ушел от меня.
Ждать приходилось еще долго. Чтобы как-нибудь скоротать время, я стал просматривать письма, принесенные с почты. Между ними оказалось письмо от Беттереджа.
Я поспешно распечатал это письмо. К моему удивлению и разочарованию, оно начиналось с извинения в том, что не содержит никаких особенных новостей. В следующей фразе появился опять неотвязный Эзра Дженнингс. Он остановил Беттереджа, возвращавшегося со станции, и спросил его, кто я таков. Узнав мое имя, он сообщил о том, что видел меня, своему патрону, мистеру Канди. Доктор Канди, услышав об этом, сам приехал к Беттереджу выразить свое сожаление, что мы не увиделись. Он сказал, что имеет особую причину желать встречи со мной и просил, чтобы я дал ему знать, как только опять буду в окрестностях Фризинголла. Кроме нескольких фраз, характерных для философии Беттереджа, вот содержание письма моего корреспондента. Добрый, преданный старик сознавался, что написал его «скорее из удовольствия писать ко мне».
Я сунул это письмо в карман и через минуту забыл о нем, поглощенный своим будущим свиданием с Рэчел.
Когда на часах гэмпстедской церкви пробило три, я вложил ключ мистера Бреффа в замок садовой калитки. Признаюсь, что, входя в сад и запирая калитку с внутренней стороны, я чувствовал некоторый страх при мысли о том, что может произойти. Украдкой я осмотрелся по сторонам, опасаясь какого-нибудь неожиданного свидетеля в скрытом уголке сада. Но ничто не подтвердило моих опасений. Аллеи сада все до одной были пусты, и единственными моими свидетелями были птицы и пчелы.
Я прошел через сад, вошел в оранжерею, миновал маленькую гостиную. Когда я положил руку на ручку двери в противоположной стене, я услышал за ней несколько жалобных аккордов. Рэчел часто так же рассеянно перебирала клавиши, когда я гостил в доме ее матери. Я был принужден остановиться на несколько мгновений, чтобы собраться с духом. В ту минуту прошлое и настоящее всплыли передо мною, и контраст между ними поразил меня.
Через несколько секунд я вооружился мужеством и отворил дверь.
Глава VII
Увидев меня в дверях, Рэчел встала из-за фортепьяно.
Я закрыл за собой дверь. Мы молча смотрели друг на друга. Нас разделяла вся длина комнаты. Движение, которое Рэчел сделала, встав с места, было как будто единственным движением, на какое она была сейчас способна. В эту минуту все ее душевные силы сосредоточились во взгляде, обращенном на меня.
У меня промелькнуло опасение, что я появился слишком внезапно. Я сделал к ней несколько шагов. Я сказал мягко:
– Рэчел!
Звук моего голоса вернул ее к жизни и вызвал краску на ее лице. Она молча двинулась мне навстречу. Медленно, как бы действуя под влиянием силы, не зависящей от ее воли, она подходила ко мне все ближе и ближе; теплая, густая краска залила ее щеки, блеск ее глаз усиливался с каждой минутой. Я забыл о цели, которая привела меня к ней; я забыл гнусное подозрение, лежавшее на моем добром имени; я забыл всякие соображения, прошлое, настоящее и будущее, о которых обязан был помнить. Я видел только, как женщина, которую я любил, подходит ко мне все ближе и ближе… Она задрожала, она остановилась в нерешительности. Я не мог больше сдерживаться – я схватил ее в объятия и покрыл поцелуями ее лицо.
Была минута, когда я думал, что на мои поцелуи отвечают, минута, когда мне показалось, будто и она также забыла все на свете. Но не успела эта мысль мелькнуть у меня в голове, как ее первый же сознательный поступок заставил меня почувствовать, что она все помнит. С криком, похожим на крик ужаса, и с такой силой, что я сомневаюсь, мог ли бы устоять я против нее, если бы попытался, она оттолкнула меня от себя. Я увидел в глазах ее беспощадный гнев, я увидел на устах ее безжалостное презрение. Она смотрела на меня гневным взглядом, как на постороннего человека, оскорбившего ее.
– Трус! – сказала она. – Низкий, презренный, бездушный трус!
Таковы были ее первые слова. Она нашла самый непереносимый укор, какой только женщина может сделать мужчине, и бросила его мне.
– Я помню время, Рэчел, – ответил я, – когда вы могли более достойным образом сказать мне, что я оскорбил вас. Прошу вас простить меня.
Быть может, горечь, которую я чувствовал, сообщилась и моему голосу. При первых моих словах глаза ее, теперь смотревшие в сторону, снова нехотя обратились ко мне. Она ответила тихим голосом, с угрюмой сдержанностью, которая была для меня совершенно нова в ней.
– Может быть, я заслуживаю некоторого извинения, – сказала она. – После того, что вы сделали, мне кажется, это низкий поступок с вашей стороны – пробраться ко мне таким образом, как пробрались сегодня вы. Мне кажется, с вашей стороны малодушно рассчитывать на мою слабость к вам. Мне кажется, это низко, пользуясь неожиданностью, добиться от меня поцелуя. Но это лишь женская точка зрения. Мне следовало бы помнить, что вы не можете ее разделять. Я поступила бы лучше, если бы овладела собой и не сказала вам ничего.
Это извинение было тяжелее оскорбления. Самый ничтожный человек на свете почувствовал бы себя униженным.
– Если бы моя честь не была в ваших руках, – сказал я, – я оставил бы вас сию же минуту и никогда больше не увиделся бы с вами. Вы упомянули о том, что я сделал. Что же я сделал?
– Что вы сделали? Вы задаете этот вопрос мне?
– Да.
– Я сохранила в тайне вашу гнусность, – ответила она, – и перенесла последствия своего молчания. Неужели я не имею права на то, чтобы вы избавили меня от оскорбительного вопроса о том, что́ вы сделали? Неужели всякое чувство признательности умерло в вас? Вы были когда-то джентльменом. Вы были когда-то дороги моей матери и еще дороже – мне…
Голос изменил ей. Она опустилась на стул, повернулась ко мне спиной и закрыла лицо руками.
Я выждал немного, прежде чем нашел в себе силы говорить дальше. В эту минуту молчания сам не знаю, что ранило меня больнее – оскорбление ли, нанесенное мне ее презрением, или ее гордая решимость, которая не допускала меня разделить ее горе.
– Если вы не заговорите первая, – начал я, – должен это сделать я. Я пришел сюда с намерением поговорить с вами о чем-то очень важном. Окажете ли вы мне самую обыкновенную справедливость и согласитесь ли выслушать меня?
Она не шевелилась и не отвечала. Я не спрашивал ее более, я не подвинулся ни на шаг к ее стулу. Проявляя такую упорную гордость, как и она, я рассказал ей о своем открытии в Зыбучих песках и обо всем, что привело меня к нему. Рассказ, разумеется, занял порядочно времени. С начала до конца она не обернулась ко мне и не произнесла ни слова.
