Дороти Сэйерс - Медовый месяц в улье
Маленькая церковь была набита битком.
– Аншлаг, – сказал Питер, обозревая паству от входа. – Мятный сезон[334] уже начался, как я погляжу. – Он снял шляпу и со сверхъестественной предупредительностью повел своих дам по проходу.
– …во веки веков, аминь.
Прихожане со скрипом и шуршаньем уселись на места и приготовились благосклонно выслушать еврейское пророчество в исполнении его светлости. Питер, взяв тяжелые закладки красного шелка, оглядел церковь, привлек внимание задних скамей, крепко ухватил латунного орла за оба крыла, открыл рот и затем замер, направив ужасный монокль на маленького мальчика, сидевшего прямо под кафедрой.
– Это Вилли Блоджетт? Вилли Блоджетт окаменел.
– Больше не щипай сестру. Так не годится.
– А ну-ка сиди смирно! – громким шепотом сказала мама Вилли Блоджетта. – Честное слово, мне стыдно за тебя.
– Сим начинается Пятая глава Книги пророка Иеремии. Походите по улицам Иерусалима, и посмотрите, и разведайте, и поищите на площадях его, не найдете ли мужа, творящего суд, ищущего истины?..
(В самом деле. Фрэнк Крачли в местной тюрьме – слушает ли он про мужа, творящего суд? Или до вынесения приговора на церковную службу не ходят?)
– За то поразит их лев из леса, волк пустынный опустошит их, барс будет подстерегать у городов их…
(Похоже, Питеру нравится этот зоопарк. Гарриет заметила у семейной скамьи сидящих кошек на месте обычных наверший – несомненно, в честь герба Уимзи. В восточной части южного нефа был придел с высокими надгробиями. Тоже Уимзи, решила она.)
– Выслушай это, народ глупый и неразумный, у которого есть глаза, а не видит…
(Только подумать, как они все глазели на Крачли, вытиравшего горшок! Чтец, которого не тревожили эти ассоциации, спокойно перешел к следующему стиху – захватывающему, про то, как волны устремляются и бушуют[335].)
– Ибо между народом Моим находятся нечестивые: сторожат, как птицеловы, припадают к земле, ставят ловушки и уловляют людей…
(Гарриет подняла глаза. Почудилась ли ей заминка в голосе? Питер безотрывно смотрел в книгу.)
– …и народ Мой любит это. Что же вы будете делать после всего этого? Сим кончается Первое Чтение.
– Прочитано очень хорошо, – сказал мистер Уимзи, – просто великолепно. Я всегда слышу каждое ваше слово.
– Слышала бы ты, как старина Джеральд продирается через Евеев, Ферезеев и Гергесеев[336], – шепнул Питер на ухо Гарриет.
Когда запели Te Deum, Гарриет снова вспомнила Пэгглхэм: интересно, нашла ли мисс Твиттертон в себе силы сесть за орган?
III. Толбойз: небесный венец
Я буду караулить тьму,
И колокол пробьет
Наутро другу моему
Последних восемь нот[337].
А.Э. Хаусман “Шропширский парень”. Песнь IXПосле магистратского суда и до самой сессии выездного[338] их отпустили, так что остаток медового месяца они все-таки провели в Испании.
Вдовствующая герцогиня написала, что в Толбойз отправили мебель из поместья и что штукатурка и покраска закончены. А новую ванную лучше обустраивать, когда пройдут морозы. Но жить в доме уже можно.
И Гарриет ответила ей, что они вернутся домой к началу суда и что у них счастливейший брак на свете – вот только Питеру опять снятся сны.
Сэр Импи Биггс вел перекрестный допрос:
– И вы ждете, что присяжные поверят, будто этот превосходный механизм провисел незамеченным с шести двадцати до девяти часов?
– Я ничего не жду. Я описал механизм в том виде, в котором мы его соорудили.
Судья:
– Свидетель может говорить только о том, что он знает, сэр Импи.
– Конечно, милорд.
Дело сделано. Сомнение в том, что свидетель рассуждает здраво, посеяно…
– Итак, ловушка, которую вы расставили подсудимому…
– Насколько я понял, свидетель сказал, что ловушка была расставлена с целью эксперимента и что подсудимый вошел неожиданно и привел ловушку в действие раньше, чем его успели предупредить.
– Это так, милорд.
– Благодарю, ваша светлость… Как повлияло на подсудимого случайное срабатывание этой ловушки?
– Он выглядел очень напуганным.
– Охотно верю. И изумленным?
– Да.
– Будучи, что совершенно естественно, удивлен и встревожен, сохранил ли он способность говорить хладнокровно и сдержанно?
– Хладнокровия и сдержанности там и близко не было.
– Как вы думаете, он понимал, что говорит?
– Вряд ли я могу об этом судить. Он был взволнован.
– Можете ли вы сказать, что он был взбешен?
– Да, это слово описывает его очень точно.
– Он был не в своем уме от ужаса?
– Я не компетентен, чтобы делать такие выводы.
– Итак, лорд Питер. Вы очень четко объяснили, что это орудие разрушения в самой нижней точке своей амплитуды находилось не менее чем в шести футах от земли?
– Да, это так.
– И не нанесло бы никакого вреда человеку ниже шести футов ростом?
– Точно так.
– Мы слышали, что рост подсудимого – пять футов десять дюймов. Таким образом, он не подвергался никакой опасности?
– Ни малейшей.
– Если бы подсудимый сам подготовил горшок и цепь, как утверждает обвинение, разве не знал бы он лучше, чем кто-либо другой, что ему самому нечего бояться?
– В таком случае он, конечно, должен был бы это знать.
– Но он был в большом смятении?
– Да, действительно, в большом смятении.
Внимательный свидетель, не высказывающий собственного мнения.
Агнес Твиттертон, возбужденный и недоброжелательный свидетель, чья очевидная обида на подсудимого принесла ему больше пользы, чем вреда. Доктор Джеймс Крэйвен – свидетель, сыплющий техническими подробностями. Марта Раддл – болтливый, отвлекающийся свидетель. Томас Паффет – неторопливый и нравоучающий свидетель. Преподобный Саймон Гудакр, свидетель поневоле. Леди Питер Уимзи, очень тихий свидетель. Мервин Бантер, почтительный свидетель. Констебль полиции Джозеф Селлон, немногословный свидетель. Суперинтендант Кирк, официально непредвзятый свидетель. Странный владелец скобяной лавки из Клеркенуэлла, который продал подсудимому мешок свинцовой дроби и железную цепь, – ключевой свидетель. Затем сам подсудимый, свидетель собственной защиты – из рук вон плохой свидетель, то замкнутый, то наглый.
Сэр Импи Биггс блистал красноречием от имени подсудимого, “этого трудолюбивого и честолюбивого молодого человека”, намекал на предвзятость “леди, у которой могла быть причина полагать, что с ней скверно обошлись”, выражал снисходительный скепсис относительно “столь живописного орудия разрушения, сконструированного джентльменом, известным своей изобретательностью”, пылал праведным гневом в адрес вывода, сделанного на основе “слов, случайно вырвавшихся у запуганного человека”, изумлялся тому, что обвинение не предоставило “ни крупицы прямых доказательств”, со страстным волнением призывал присяжных не приносить драгоценную молодую жизнь в жертву столь шаткому обвинению.
