Дороти Сэйерс - Медовый месяц в улье
– Ванны, – сказал Питер. – Настоящие ванны – это, несомненно, хорошо.
Они прошли по широкому коридору с акватинтами на стене и двумя-тремя столиками в псевдокитайском стиле королевы Анны[320], на которых стояли вазы “розового семейства”[321]. У двери Гобеленовой комнаты стоял Бантер, который либо очень рано встал, либо вовсе не ложился, потому что одет он был с безупречностью, достойной Иниго Джонса. Франклин, тоже безупречная, но несколько взбудораженная, прибыла почти в ту же минуту. До слуха донесся живительный звук льющейся воды. Герцогиня поцеловала их обоих и велела им делать что хотят, а она не собирается их беспокоить. Дверь еще не успела закрыться, а они уже слышали, как она энергично распекает Мортона за то, что тот не идет к дантисту, угрожая ему флюсами, периодонтитом, заражением крови, несварением и полным комплектом вставных зубов, если он не перестанет вести себя как ребенок.
– Вот, – говорил Питер, – один из приличных Уимзи – лорд Роджер, он дружил с Сидни[322], писал стихи, умер молодым от изнурительной лихорадки и так далее. Это, как видишь, королева Елизавета, она тут частенько ночевала и едва не обанкротила семью. Портрет приписывают Цуккаро[323], но это не он.
С другой стороны, герцог того же времени написан действительно Антонисом Мором[324], и это лучшее, что можно о нем сказать. Он из нудных Уимзи, и скупость была его главной чертой. Эта старая ведьма – его сестра, леди Стейвсакр, которая дала пощечину Фрэнсису Бэкону. Ей тут делать нечего, но Стейвсакрам сейчас нужны деньги, и мы ее выкупили…
Лучи предвечернего солнца косо падали сквозь длинные окна галереи и выхватывали то синюю ленту ордена Подвязки, то алый мундир, освещали тонкие руки кисти ван Дейка, играли на пудреных локонах Гейнсборо и вдруг бросали яркий отсвет на чье-то суровое белое лицо в обрамлении мрачного черного парика.
– Тот жуткий тип скандального вида – это… я забыл, который герцог, но его звали Томас, а умер он около 1775 года. Его сын безрассудно женился на вдове чулочника – вот она. Похоже, по горло сыта сплетнями. А вот и блудный сын – взгляд как у Джерри, правда?
– Да, очень похоже. А это кто? Такое странное лицо – лицо визионера. Симпатичное.
– Это младший сын, Мортимер, он был безумен как шляпник и основал новую религию, с единственным адептом в своем лице. Это доктор Джервейс Уимзи, декан Св. Павла, принял мученичество при королеве Марии. Это его брат Генрих – в день восшествия королевы Марии на престол он поднял ее штандарт в Норфолке. Уимзи всегда отлично удавалось служить и нашим и вашим. Это мой отец – похож на Джеральда, но выглядит лучше… А это Сарджент[325] – портрет тут висит только поэтому.
– Сколько тебе здесь, Питер?
– Двадцать один. Полон иллюзий, из кожи вон лезу, чтобы выглядеть умудренным. Сарджент меня раскусил, черт бы его побрал! Здесь Джеральд с лошадью, это Фёрс[326]; а внизу, в жуткой комнате, которую он зовет своим кабинетом, есть портрет лошади с Джеральдом кисти Маннингса[327]. Это мама кисти Ласло[328] – первоклассный портрет. Написан много лет назад, конечно. Правда, ее характер может передать разве что киносъемка. Ускоренная.
– Я от нее в восторге. Когда я перед обедом спустилась вниз, она была в зале – мазала Бантеру йодом нос, поцарапанный Артаксерксом.
– Этот кот всех царапает. Я видел Бантера – он был сильно смущен. “Слава богу, милорд, цвет снадобья весьма нестоек”. Маме негде развернуться в небольшом доме. Штатом прислуги в усадьбе она командовала с блеском, ее смертельно боялись. Ходит легенда, что она лично утюжила спину старому дворецкому, когда тому прострелило поясницу. Но сама она говорит, что это был не утюг, а горчичники. Ну что, ты осмотрела всю Комнату ужасов?
– Мне нравится их разглядывать, хотя я сочувствую вдове чулочника. Еще я хочу побольше про них узнать.
– Тебе надо найти миссис Свитэппл. Она экономка и знает их всех как облупленных. Я лучше покажу тебе библиотеку, хотя она оставляет желать лучшего. В ней полно ужасного мусора, а хорошие вещи не каталогизированы. Ни отец, ни дед никак ей не занимались, и на Джеральда надежды нет. Сейчас там возится один старичок. Мой четвероюродный брат – не сумасшедший из Ниццы, а его младший брат. Беден как церковная мышь, так что торчать тут ему весьма по нраву. Он старается как может и действительно много знает об антиквариате, но очень близорук и метода у него никакого, к тому же не способен сосредоточиться на чем-то одном. Это большой бальный зал – он действительно очень хорош, если только ты в принципе не против помпезности. Отсюда неплохой вид на галереи и садовый пруд, который выглядел бы более выразительно, если бы фонтаны работали… Эта дурацкая штука среди деревьев – пагода сэра Уильяма Чемберса, а вон там крыша оранжереи… Смотри, смотри! Вот! Ты настаивала на павлинах – не говори, что тебя ими не обеспечили.
– Ты прав, Питер, – все как в книжках.
Они спустились по большой лестнице, прошли через холодный зал со статуями и затем по длинной крытой галерее – в другой зал. Когда они остановились перед дверью, украшенной классическими пилястрами и резным карнизом, их догнал лакей.
– Вот библиотека, – сказал Питер. – Да, Бейтс, что такое?
– Мистер Леггатт, милорд. Он хотел повидать его милость – срочно. Я сказал, что он уехал, но ваша светлость здесь, и он спросил, не уделите ли вы ему минуту.
– Это, должно быть, насчет той закладной, но я ничего тут не могу поделать. Ему нужен мой брат.
– Он очень хочет поговорить с вашей светлостью.
– Ну… хорошо, я приму его. Гарриет, ты не против? Это ненадолго. Осмотри библиотеку. Ты можешь обнаружить там кузена Мэтью, но он совершенно безобиден – только очень застенчив и слегка глуховат.
Библиотека с высокими стеллажами и нависающей галереей выходила на восток, и сейчас в ней было уже почти темно. И тихо. Гарриет бродила, наугад снимая с полок тома в телячьей коже, вдыхала сладкий, душный запах старых книг и улыбалась, заметив над одним из каминов резную панель, где по выпуклой гирлянде из цветов и пшеничных колосьев сновали убежавшие с герба мыши Уимзи. Большой стол, заваленный книгами и бумагами, принадлежал, как она решила, кузену Мэтью. Посередине лежал наполовину исписанный дрожащим старческим почерком листок – видимо, фрагмент семейной хроники. Рядом на пюпитре стояла толстая рукописная книга со списком хозяйственных расходов за 1587 год. Гарриет несколько минут изучала ее, разобрав такие пункты: “на 1 пару подушек краснаго сарацинскаго шелку для покоев моей леди Джоан” и “2 фунта весу натяжных крюков и 3 фунта гвоздей на то ж”. Затем она продолжила свою экспедицию, пока не свернула в дальний отсек библиотеки и не наткнулась вдруг на пожилого джентльмена в халате. Он стоял у окна с книгой в руках, и фамильные черты были так заметны – особенно нос, – что она не усомнилась в том, кто перед ней.
