Рекс Стаут - Пестрый шарф
«Скажи Фрицу, чтобы он принес нам кофе и сэндвичи. Нам и тем, кто остался в передней. И больше никому. Разумеется, не считая Сола и Теодора».
Я вышел из комнаты, отыскал на кухне Фрица, передал ему записку и вернулся назад.
В продолжение всей беседы Джин с готовностью отвечал на все вопросы Крамера, и миссис Орвин старалась следовать его примеру, хотя это стоило ей немалых усилий. Они показали, что все время были вместе, что, насколько я знал, было не так, потому что по меньшей мере дважды во время приема видел их порознь друг от друга. Крамер тоже, поскольку я не сделал из этого тайны.
Они наговорили еще много другого, в том числе и то, что за время своего нахождения в оранжерее не покидали ее вплоть до того момента, когда спустились сюда с Вульфом; что, пока большинство гостей не ушли, оставались в ней, потому что миссис Орвин хотела уговорить Вульфа продать ей несколько растений; что полковник один или два раза отлучался куда-то; что после моих слов и реакции полковника Брауна их почти не встревожило отсутствие Синтии и так далее.
Перед тем как уходить, Джин еще раз попытался упросить инспектора не впутывать в это дело его мать, и Крамер пообещал ему сделать все возможное.
Фриц принес Вульфу и мне подносы, и мы принялись за их содержимое. Молчание, которое установилось после ухода Орвинов, сменил звук пережевываемого челюстями салата.
Крамер, нахмурившись, смотрел на нас. Потом повернул голову:
— Леви! Приведи сюда этого полковника Брауна.
— Да, сэр. Этот человек, о котором вы спрашивали,— Веддер,— здесь.
— Тогда я приму его первым.
В оранжерее Малькольм Веддер привлек мое внимание тем, как взял в руки горшочек с цветами. Когда он подвинул стул и сел за стол напротив Крамера и меня, я все еще придерживался мнения, что его персона заслуживает более пристального внимания, однако после его ответа на третий вопрос Крамера расслабился и целиком сосредоточился на своих сэндвичах. Веддер был актером и играл в трех пьесах на Бродвее. Без сомнения, этим все объяснялось. Ни один актер не будет держать горшочек с цветами, как большинство нормальных людей, как вы или я. Он должен подчеркнуть свое действие тем или иным способом, и Веддер по совпадению избрал такой, который напомнил мне, как пальцы смыкаются на человеческом горле.
Сейчас он казался воплощением досады и негодования.
— Это бестактность! — сказал он Крамеру; его глаза метали молнии, а хриплый голос был исполнен страстной силы.— Обычная полицейская бестактность! Впутать меня в подобную историю!
— Да,— сочувственно сказал Крамер.— Этого не случилось бы, будь ваша фотография во всех газетах. Вы член цветочного клуба?
Нет, ответил Веддер, он не состоит в клубе. Он явился сюда вместе со своей приятельницей миссис Бэшем и, когда она покинула прием, чтобы успеть на какое-то свидание, остался посмотреть орхидеи. Они пришли примерно в половине четвертого, и он до своего ухода не отлучался из оранжереи.
Когда Крамер задал все положенные в таких случаях вопросы и получил на них, как и следовало ожидать, отрицательные ответы, он внезапно спросил:
— Вы были знакомы с Дорис Хаттен?
Веддер нахмурился,
— С кем?
— Дорис Хаттен. Она тоже была….
— А! — воскликнул Веддер.— Ее тоже задушили! Я вспомнил!
— Совершенно верно.
Веддер сжал руки в кулаки, но не убрал их со стола и наклонился вперед.
— Вы же знаете,— с усилием сказал он,— что нет более отвратительного занятия, чем душить людей, особенно женщин.
— Вы знали Дорис Хаттен?
— Отелло,— произнес Веддер глубоким звучным голосом. Он поднял глаза на Крамера, и его голос тоже возвысился.— Нет, не знал, лишь читал о ней.— Его всего передернуло, и он резко поднялся со стула.— Я приходил только затем, чтобы посмотреть на орхидеи.
Веддер провел рукой по волосам, повернулся и пошел к двери.
Леви вопросительно посмотрел на Крамера, но тот покачал головой.
Следующим привели Билла Мак-Наба, издателя «Газетт».
— Мне трудно передать вам, как я сожалею об этом, мистер Вульф,— сказал он с подавленным видом.
— Не стоит,— проворчал Вульф.
— Какой ужас! Мне и в страшном сне не могло привидеться ничего подобного. Манхэттенский цветочный клуб! Конечно, она не записана в клуб, но тем хуже для нас.— Мак-Наб повернулся к Крамеру.— Во всем виноват я.
— Вы?
— Да, это была моя идея. Я упросил мистера Вульфа устроить прием. Он позволил мне разослать приглашения. И я уже поздравлял себя с небывалым успехом. Но чтобы такое!.. Что мне делать?
— Присядьте на минуту,— пригласил его Крамер.
Мак-Наб, по крайней мере, внес разнообразие в детали. Он признал, что трижды во время приема покидал оранжерею: один раз — сопровождал уходящих гостей и еще дважды спускался в вестибюль — проверить, кто уже пришел, а кто еще нет. В остальном он повторил то, что нам уже было известно. После этого нам показалось не только бессмысленным, но и глупым тратить время на оставшихся семь или восемь человек только потому, что они уходили последними. Кроме того, с технической точки зрения это было для меня слишком непривычным. Мне никогда не доводилось видеть здесь столько людей сразу.
Любому полицейскому известно, что вопросы, которые он собирается задать, должны иметь своей целью выяснить три вещи: мотивы, средства и возможность. В нашем случае в вопросах не было нужды, ибо ответы на них нам были уже известны. Мотивы: убедившись, что Синтия узнала его, неизвестный последовал за ней вниз, увидел, как она входила в кабинет Вульфа, и предположил, что Синтия сделала это именно с теми намерениями, какими они и в самом деле оказались — ведь она действительно собралась рассказать все Вульфу, и решил воспрепятствовать им самым надежным и быстрым способом, который знал. Средства: ими мог быть любой кусок материи, даже носовой платок. Возможность: он находился здесь — как и все, кто был внесен в список Сола.
Итак, если вы хотите узнать, кто задушил Синтию Браун, первым делом вам нужно выяснить, кто задушил Дорис Хаттен.
Как только Билл Мак-Наб ушел, привели полковника Брауна. Он был слишком скован, но тем не менее твердо держал себя в руках. Его ни за что нельзя было принять за самоуверенного человека, и я не сделал этого. Когда полковник сел, он поднял на Крамера свои пронзительные серые глаза и не отводил их в течение всего разговора. На Вульфа и на меня он не обращал внимания. Сказал, что его зовут полковником Брауном, и Крамер спросил, в какой армии его так зовут.
— Я полагаю,— произнес Браун ровным и холодным тоном,— что мы сэкономим время, если я сначала изложу свою позицию: я дам откровенные и исчерпывающие ответы на вопросы, которые касаются того, что я видел, слышал или делал с того момента, когда приехал на прием. С ответами на любые другие вопросы придется подождать, пока я не поговорю со своим адвокатом.
