Эжен Шаветт - Сбежавший нотариус
VII
Два часа спустя, когда наступил вечер, приятели по пансиону сидели на скамье в саду и, покуривая сигары, толковали о том о сем. Маркиза еще после обеда удалилась в свои комнаты, сославшись на недомогание. Слушая разглагольствования маркиза, Либуа не спускал взора с окон замка, ожидая, в котором из них появится свет и укажет ему, где находится комната маркизы. Вскоре он выяснил, что комнаты маркизы расположены во флигеле, противоположном тому, где разместился он сам.
Луч света, проникавший сквозь жалюзи, вскоре потух. Маркиза погрузилась в сон. Монжёз, заметив, что свет погас, сказал с улыбкой:
— Моя супруга теперь в объятиях Морфея и все еще будет пребывать в них завтра, когда мы отправимся в Париж… Мы ведь поедем с первым поездом, не так ли?
— В котором часу отходит поезд?
— В шесть утра.
— И когда мы прибудем в Париж?
— Через пятьдесят минут.
Либуа вдруг присвистнул и сказал:
— Однако ты порядочный шутник, мой дорогой. Говоришь жене, что ездишь в Париж хлопотать о наследстве!
— Но это так!
— Рассказывай эти сказки другим! Не хочешь ли ты уверить меня, что в семь часов утра адвокаты, нотариусы и банкиры покидают свои постели, чтобы встретиться с тобой?
Монжёз несколько смешался:
— Мой адвокат встает на рассвете. А я люблю приходить первым, чтобы не сидеть в очереди.
Либуа сделал вид, что удовольствовался этим ответом.
— Вот оно как! — сказал он.
После минутной паузы художник прибавил:
— А я, знаешь ли, вообразил совсем другое.
— А что?
— Я решил, что, намереваясь прибыть в Париж так рано, ты хочешь разбудить вовсе не адвоката, а особу другого пола…
— О, как ты мог подумать такое? — неуверенно проговорил Монжёз. — Я все-таки человек женатый…
Либуа решил вырвать у маркиза признание. Для этого ему стоило только пощекотать самолюбие глупца, и вот он открыл огонь:
— Женатый, да. Но ты забываешь о том, что сообщил мне по секрету.
— Что такое? — спросил Монжёз, которому, по всей видимости, изменила память.
— Женатый… на льдине, настоящей льдине, по твоим словам.
— Увы! — вздохнул маркиз.
— И, как мне помнится, ты тут же прибавил, что этот недостаток извиняет неверность с твоей стороны… — проговорил Поль, а потом прибавил: — По-моему, это совершенно справедливо.
— Не правда ли? — воскликнул с воодушевлением маркиз, попадая в накинутую на него петлю.
— Без сомнения. В твои годы, с твоим избытком здоровья и сил ничего не может быть естест— веннее, как искать удовлетворения на стороне, если ты не находишь его в супружеской жизни.
— О, значит, ты меня понимаешь? — обрадовался Монжёз.
Тогда художник прибавил с самым непринужденным видом:
— Такому изящному, умному, красивому мужчине, как ты, не трудно встретить какую-нибудь хорошенькую девушку, которая отнесется к нему горячо, а не как льдина.
— Безусловно, — сказал Монжёз, не замечая, что он таким образом делает полупризнание.
После этого он замолчал. «Неужели этот болван ни слова не скажет мне о своей белокурой Венере?» — подумал Либуа, раздосадованный такой скромностью.
Монжёз молчал, предаваясь размышлениям.
— Скажи, пожалуйста… — проговорил он, наконец.
— Что?
— Тебе было весело у нас вчера за обедом? Моя жена должна была показаться тебе довольно скучной, будь откровенным.
— Сказать, что она была очень весела, я, конечно, не могу. Но я учитываю обстоятельства. Во-первых, жена твоя еще не оправилась от утреннего недомогания, к тому же прошло всего два месяца с тех пор, как она потеряла отца. И каким ужасным образом! А почему ты задаешь мне такой вопрос?
— Потому что, если ты сумеешь сохранить тайну, я вознагражу тебя за вчерашний обед.
— Каким образом?
— Пригласив тебя позавтракать с некоей особой, которая гораздо веселее…
— О, ветреник! — засмеялся Либуа.
— Ты поставь себя на мое место. Я живой человек. Хоть жена и обожает меня, но платонических отношений мне недостаточно.
— Повторяю тебе, что нахожу это естественным и извинительным. Если бы было иначе, я назвал бы тебя простофилей.
— Так ты обещаешь хранить молчание?
— О, я буду нем как рыба, будь спокоен. Глупо спрашивать, хорошенькая ли она…
— Красота противоположная красоте моей жены, но не менее совершенная.
— Брюнетка? — продолжал расспросы Либуа, добиваясь того, чтобы Монжёз расставил все точки над «i».
— Нет, блондинка… а сложена, мой друг, как дивно сложена! Сама Венера не могла быть совершеннее, — с энтузиазмом проговорил маркиз.
«И это он мне рассказывает?» — подумал живописец, уже успевший изучить красоту дамы с помощью телескопа.
— Настоящее сокровище, — продолжал расписывать Монжёз.
— И ты, как и все, кто обладает сокровищами, держишь его в тайном убежище? Впрочем, это нелишняя предосторожность.
Последние слова покоробили маркиза, и он ответил сухим тоном:
— У меня вовсе нет необходимости скрывать эту женщину. Любовь, которую я сумел внушить госпоже Вервен, заставляет ее предпочитать уединение, нарушать которое позволено лишь мне одному.
Можно себе представить радость Либуа, когда он услышал имя красавицы.
«Госпожа Вервен, — подумал он. — Теперь я знаю, кого спросить у привратника».
Маркиз между тем продолжал:
— Да, мой друг, госпожа Вервен любит уединение. Тщетно я уговариваю ее погулять, прокатиться на карете, сходить в театр, она твердит одно: «Только ты существуешь для меня в целом свете». И, кроме самых необходимых выездов, например к портнихе, куда она отправляется в экипаже, чтобы поскорее вернуться, она все время сидит взаперти. «Когда я уезжаю, — говорит она мне, — я боюсь, что ты приедешь в мое отсутствие». А между тем, чтобы не стеснять ее, я посещаю ее через день, ровно в полдень. Но она тем не менее не выходит из дома и все время проводит в ожидании меня.
Слушая маркиза, Либуа вынужден был признаться, что тот говорит правду. Двенадцать дней наблюдал он в телескоп за незнакомкой и убедился, что она постоянно сидит дома. Госпожа Вервен вставала поздно, ложилась рано и вела жизнь затворницы. Кроме своего любовника, она проводила время лишь в обществе старой горничной. Теперь Либуа осталось только узнать адрес. С этой целью он и продолжил разговор.
— Немудрено, что птичка любит гнездо, которое ты ей устроил. Держу пари, что ты поселил ее в каком-нибудь элегантном особняке, окруженном зеленью, вдали от многолюдных кварталов.
— Ничего подобного, она живет на пятом этаже в доме номер двадцать два на улице Кастеллан, — ответил наивный маркиз.
