Дочь палача и черный монах - Пётч Оливер
Впервые за долгое время Симон возносил молитву Господу. Он был человеком не особенно верующим, но ощутил вдруг, что какая-то часть его хотелаверить. Его переполнило незнакомое до сегодняшнего дня чувство рвения. Слишком уж много страданий послал на них Бог, пора уже положить конец этим ужасам!
– Господи, если ты и вправду существуешь, то помоги этой маленькой девочке… Я босиком по снегу отправлюсь в Альтеттинг к образу Черной Мадонны, только сохрани девочке жизнь!
Через некоторое время лекарь снова взглянул на Клару, и ему вдруг показалось, что по губам ее пробежала едва заметная улыбка. Дыхание стало спокойным и размеренным, а веки перестали дрожать. Симон прервал молитву, склонился над кроватью и пощупал пульс Клары.
Сердце ее билось спокойно и медленно. На кровати спала совершенно здоровая девочка.
Это невозможно… Или?..
Только сейчас Симон заметил, что на голой стене прямо перед ним что-то висело. Предмет этот казался столь обыденным, что лекарь лишь теперь обратил на него внимание. Словно прежде его там и не было вовсе.
Над кроватью Клары висел маленький неприметный крест.
Эпилог
Колокольный звон с базилики Альтенштадта доносился до самого Шонгау, и горожане непрерывным потоком стекались в просторную церковь, чтобы второго февраля 1660 года отпраздновать Сретение Господне. В самом городе на рыночной площади уже стояли ларьки, и на прилавках дожидались покупателей жирные, пахнувшие дымком колбасы, каленые орехи и высокие белые свечи, освященные специально к этому дню. Приехала даже группа жонглеров из Мюнхена.
Сретение Господне по старому обычаю возвещало конец зимы. Отовсюду, из отдаленных деревень люди шли в самую большую местную церковь, чтобы вместе совершить праздничную службу. И хотя в базилике еще царил жуткий холод, жители в праздничных сюртуках и чистых нарядных платьях по сравнению с предыдущими днями казались необыкновенно счастливыми.
Прежде всего это было связано с тем, что ужасная лихорадка, столь долго терзавшая город, наконец отступила. В каждом переулке шептались теперь о юном лекаре из Шонгау и его чудодейственном средстве, этом fungus herbarum, или китайской плесени, как его успели уже окрестить. Лекарь давал больным маленькие круглые пилюли, привезенные из далекой страны, и люди выздоравливали буквально на глазах! С тех пор на Фронвизера-младшего смотрели с уважением, на улице перед ним снимали шляпы, и лишь немногие продолжали упрекать его за любовь к дочери палача. В действительности же тот или иной советник всерьез подумывал свести свою дочурку с этим Фронвизером. Он ведь в скором времени пойдет по стопам отца и наверняка станет богатым и уважаемым доктором – не такая уж и плохая партия. В своих аугсбургских сюртуках да с аккуратной бородкой этот лекарь являл собою человека недурственной наружности. А невысокий рост и низкое происхождение – об этом вполне можно и великодушно умолчать…
Симон сидел в одном из последних рядов базилики и выглядывал из-за плеч советников и их домочадцев, которые заняли места впереди. Среди них были и Якоб Шреефогль, и выздоровевшая Клара. Недалеко от них над алтарем высился деревянный крест, закрепленный под сводами. Великий Бог Альтенштадтас незапамятных времен одаривал прихожан своим милостивым взглядом. Лекарь присоединился к многоголосому хору верующих и с удовольствием отметил, как его собственный голос слился во всеобщей молитве с другими голосами в единый непрерывный напев.
После того что случилось с Кларой пару недель назад, Симон пересмотрел свое отношение к Господу. Произошло ли в тот день чудо, при котором лекарю позволено было присутствовать? Или же Клара и остальные жители действительно выздоровели благодаря пилюлям? В любом случае, Симон до сих пор не понимал, каким образом плесневелые травы могли чем-то помочь. Палач рассказывал ему, что плесень может помочь от заражения. Поэтому временами Куизль прикладывал к ранам своих пациентов плесневелые повязки. Но чтобы плесень излечивала лихорадку и кровохарканье – такое даже для палача стало чем-то новым.
Чудодейственные пилюли между тем закончились. С тех пор Симон замучил Магдалену расспросами, какие именно травы находились в мешочке, который она вынесла из аптеки Аугсбурга. Но девушка при всем желании не могла ему этого сказать.
Симон вздохнул. Вероятно, ему никогда больше не удастся сделать такие же пилюли. Что ж, по крайней мере, он таким образом заметно вырос в глазах горожан и своего отца. Бонифаций Фронвизер сидел рядом с ним и каркающим голосом бормотал «Отче наш». От него еще несло вчерашней выпивкой, но в церковь они все-таки пришли вместе – ничего подобного не случалось уже очень давно.
Симон краем глаза посмотрел направо, где среди женщин сидела на задней скамье Магдалена. Дочь палача сложила молитвенно руки и закрыла глаза. Словно почувствовав его взгляд, она вдруг повернулась в его сторону и подмигнула ему. У лекаря сразу же приятно защекотало в животе. Быть может, сегодня вечером во время праздника им удастся немного побыть наедине…
– Смотри, как бы глаза в песенник не вывалились, – пробурчал низкий голос рядом с ним. – Если сегодня ночью я застукаю тебя с Магдаленой, никакие молитвы тебя не спасут.
Палач с ухмылкой уселся на лавку рядом с лекарем. Вообще-то в церкви его место располагалось в самом дальнем ряду, но сегодня пастор, вероятно, не особенно присматривался.
– Ну и когда думаешь отправляться в свое паломничество? – спросил Куизль так громко, что на них обернулись некоторые горожане. – Если дожидаешься лета, то там получится скорее босая прогулка. Думаю, Господу-то хочется посмотреть, как ты малость пострадаешь.
Симон в очередной раз проклял себя за то, что рассказал палачу о своем обещании возле кровати Клары.
– У меня здесь пока еще много дел, – прошептал он. – Мои пациенты…
– О них может позаботиться и твой отец, – перебил его Куизль. – Я уже предупредил Лехнера, что тебя в ближайшие несколько недель в городе не будет.
– О чемвы предупредили?.. – Симон настолько возвысил голос, что теперь и пастор впереди кашлянул. – Но…
– Магдалене это тоже не пришлось по вкусу, – вздохнул Куизль и понизил голос. – Она до сих пор не желает отпускать тебя в дорогу. Потому мне пришлось пообещать ей, что она сможет сопровождать тебя до Алтеттинга. Вы проедете через Мюнхен и там раздобудете мне кое-каких трав и несколько книг. Этот Афанасий Кирхер издал новую работу. Про чуму и о том, как с ней нужно бороться… – По лицу его, словно шрам, растянулась ухмылка. – Если не будешь паинькой в ближайшие дни, то я еще поразмыслю и, может, отправлюсь с вами.
Симон не мог поверить в свое счастье. Они с Магдаленой смогут провести несколько недель вместе, вдали от мест, где она носила клеймо дочери палача! И никто не будет их знать!
– Куизль, как мне вас отблагодарить? – прошептал Симон.
– Благодари не меня. Благодари его, – палач кивнул на Великого Бога Альтенштадта. – Он меня уговорил. Я ему уже две услуги оказал.
– Две услуги? – не понял Симон.
Якоб пожевал погасшую трубку, словно находился у себя дома, а вовсе не в церкви.
– Дерево у него на спине стало уже трухлявым, – начал он. – Позавчера плотник Бальтазар Гемерле должен был привести Иисуса в порядок. И ему недоставало куска хорошего дерева. Старого крепкого дерева, у которого больше шестнадцати веков за плечами…
До Симона стало постепенно доходить.
– Святой крест из Штайнгадена… – начал он.
Палач вытряхнул трубку о скамью.
– Мне удалось вытащить из огня небольшой кусочек. На память, скажем так. И он как раз подошел к спине нашего Спасителя.
Симон взглянул на распятие. Ему вдруг показалось, что по резному лицу Иисуса пробежала легкая усмешка.
Но, разумеется, ему только привиделось.
Несколько слов в заключение
Некоторое время тому назад я гостил в Хоэншефтларне, навещал свою 85-летнюю бабушку. Она живет в бывшем поместном доме с двадцатью комнатами. Каждая из них забита старинной мебелью, картинами и всевозможным хламом, который бабушка последние лет двадцать скупала на блошиных рынках Баварии. Вокруг усадьбы раскинулся чудесный сад, в доме есть также глубокий темный подвал и продуваемый всеми ветрами чердак. Там мы с кузеном когда-то спали, укрывшись толстыми одеялами. У каждой комнаты и у каждой вещицы в доме своя история.
