Уилки Коллинз - Лунный камень
Просмотрите мои записки, и вы увидите, что, не помешай ему болезнь, он приехал бы к леди Вериндер на следующее утро и сознался бы в сыгранной с вами шутке. Мисс Вериндер, конечно, услышала бы об этом; она его расспросила бы и, таким образом, истина, скрывавшаяся целый год, была бы открыта в один день.
— Мистер Канди вне пределов моего мщения, — сказал я сердито. — Но шутка, которую он со мною сыграл, тем не менее поступок вероломный. Я могу ее простить, но забыть — никогда!
— Нет врача, мистер Блэк, который в течение своей медицинской практики не совершил бы подобного вероломства. Невежественное недоверие к опиуму в Англии вовсе не кончается пределами низших и малообразованных классов.
Каждый врач со сколько-нибудь широкой практикою бывает вынужден время от времени обманывать своих пациентов, как мистер Канди обманул вас. Я не оправдываю злой шутки, сыгранной с вами при тех обстоятельствах, которые тогда сложились. Я только излагаю вам более точный и снисходительный взгляд на побудительные причины.
— Но как это было выполнено? — спросил я. — Кто дал мне его без моего ведома?
— Этого я сказать не могу. Об этом мистер Канди за всю свою болезнь не намекнул ни единым словом. Может быть, ваша собственная память подскажет вам, кого надо подозревать?
— Нет.
— Так бесполезно было бы теперь на этом останавливаться. Опиум вам дали украдкою тем или другим способом. Приняв это за основание, мы перейдем к обстоятельствам, более значительным в настоящем случае. Прочтите мои записки, если можете. Освойтесь с мыслями о том, что случилось в прошлом.
Я намерен предложить вам нечто крайне смелое и поразительное в отношении будущего.
Последние его слова пробудили во мне энергию. Я посмотрел на листы, сложенные в том порядке, в каком Эзра Дженнингс дал мне их в руки. Лист, менее исписанный, лежал наверху. На нем бессвязные слова и отрывки фраз, сорвавшиеся с губ мистера Канди во время бреда, читались следующим образом:
“…Мистер Фрэнклин Блэк… и приятен… выбить из головы загвоздку… медицине… сознается… бессонницей… ему говорю… расстроены… лечиться… мне говорит… ощупью идти впотьмах… одно и то же… присутствие всех за обеденным столом… говорю… ищете сна ощупью впотьмах… говорит… слепец водит слепца… знает, что это значит…
Остроумно… проспать одну ночь наперекор острому его языку… аптечка леди Вериндер… двадцать пять гран… без его ведома… следующее утро…
Ну что, мистер Блэк… принять лекарства сегодня… никогда не избавитесь… Ошибаетесь, мистер Канди… отлично… без вашего… поразить… истины… спали отлично… приема лауданума, сэр… перед тем… легли… что… теперь… медицине”.
Вот все, что было написано на первом листе. Я его вернул Эзре Дженнингсу.
— Это то, что вы слышали у кровати больного? — сказал я.
— Слово в слово то, что я слышал, — ответил он, — только я выпустил повторение одних и тех же слов, когда переписывал мои стенографические отметки. Некоторые фразы и слова он повторял десятки раз, иногда раз до пятидесяти, смотря по тому, какое значение приписывал мысли, ими выражаемой. Повторения в этом смысле служили мне некоторым пособием для восстановления связи между словами и отрывистыми фразами. Не думайте, — прибавил он, указывая на второй лист, — чтобы я выдал вставленные мною выражения за те самые, какие употребил бы мистер Канди сам, будь он в состоянии говорить связно. Я только утверждаю, что проник сквозь преграду бессвязного изложения к постоянной и последовательной основной мысли.
Судите сами.
Я обратился ко второму листу, который оказался ключом к первому. Бред мистера Канди был тут записан черными чернилами, а восстановленное его помощником — красными чернилами. Я переписываю то и другое подряд, поскольку и бред, и его пояснение находятся на этих страницах довольно близко один от другого — так, чтобы их легко можно было сличить и проверить.
“…Мистер Фрэнклин Блэк умен и приятен, но ему бы следовало выбросить из головы дурь, прежде чем рассуждать о медицине. Он сознается, что страдает бессонницею. Я ему говорю, что его нервы расстроены и что ему надо лечиться. Он мне говорит, что лечиться и ощупью идти впотьмах — одно и то же. И это он сказал в присутствии всех за обеденным столом. Я ему говорю: вы ищете сна ощупью впотьмах, и ничто, кроме лекарства, не сможет вам помочь найти его. На это он мне говорит, что слышал, как слепец водит слепца, а теперь знает, что это значит. Остроумно, — но я могу заставить его проспать одну ночь наперекор острому его языку. Он действительно нуждается в сне, и аптечка леди Вериндер в моем распоряжении. Дать ему двадцать пять гран лауданума к ночи, без его ведома, и приехать на следующее утро. — Ну что, мистер Блэк, не согласитесь ли вы принять лекарство сегодня? Без него вы никогда не избавитесь от бессонницы. — Ошибаетесь, мистер Канди, я спал отлично эту ночь без вашего лекарства. — Тогда поразить его объявлением истины:
— Вы спали отлично эту ночь благодаря приему лауданума, сэр, данного вам перед тем, как вы легли. Что вы теперь скажете о медицине?”
Я удивился находчивости, с которой он сумел из страшной путаницы восстановить гладкую и связную речь, и это было, естественно, первым моим впечатлением, когда я возвратил листок его составителю. Со свойственной ему скромностью он прервал меня вопросом, согласен ли я с выводом, сделанным из его записок.
— Полагаете ли вы, как полагаю и я, — сказал он, — что вы действовали под влиянием лауданума, делая все, что сделали в доме леди Вериндер в ночь после дня рождения ее дочери?
— Я имею слишком мало понятия о действии лауданума, чтобы составить себе собственное мнение, — ответил я. — Могу только положиться на ваше мнение и почувствовать внутренним убеждением, что вы правы.
— Очень хорошо. Теперь возникает следующий вопрос: вы убеждены, и я убежден, но как нам передать это убеждение другим?
Я указал на листы, лежавшие на столе перед нами. Эзра Дженнингс покачал головой.
— Бесполезны они, мистер Блэк, совершенно бесполезны, по трем неопровержимым причинам. Во-первых, эти записки составлены при обстоятельствах, совсем новых для большей части людей. Одно уже это говорит против них. Во-вторых, в этих записках изложена новая в медицине и еще не проверенная теория. И это тоже говорит против них! В-третьих, это записки — мои; кроме моего уверения, нет никакого доказательства, что они не подделка. Припомните, что я вам говорил на пустоши, и спросите себя: какой вес могут иметь мои слова? Нет, записки мои ценны только в одном отношении — с точки зрения людского приговора. Они указывают на способ, каким может быть доказана ваша невиновность, а она должна быть доказана. Мы обязаны обосновать наше убеждение фактами, и я считаю вас способным это выполнить.
— Каким образом? — спросил я.
Он наклонился ко мне через стол.
— Решитесь ли вы на смелый опыт?
— Я готов на все, чтобы снять лежащее на мне подозрение!
— Согласитесь ли вы подвергнуться некоторому временному неудобству?
— Какому бы то ни было, мне все равно!
— Будете ли вы безусловно следовать моему совету? Это может повести к насмешкам над вами глупцов; к увещаниям друзей, мнение которых вы обязаны уважать…
— Говорите, что надо делать, — перебил я его нетерпеливо, — и, будь что будет, я это выполню.
— Вот что вы должны сделать, мистер Блэк, — ответил он. — Вы должны украсть Лунный камень бессознательно во второй раз, в присутствии людей, свидетельство которых не может быть подвергнуто сомнению.
Я вскочил. Я пытался заговорить. Я мог только смотреть на него.
— Думаю, что это можно сделать, — продолжал он, — и это будет сделано, если только вы захотите мне помочь. Постарайтесь успокоиться. Сядьте и выслушайте, что я вам скажу. Вы опять начали курить, я сам это видел. Как давно вы начали?
— Около года.
— Вы курите сейчас больше или меньше прежнего?
— Больше.
— Бросите ли вы опять эту привычку? Внезапно, заметьте, как вы бросили тогда?
Я смутно начал понимать его цель.
— Брошу с этой же минуты, — ответил я.
— Если последствия будут такие же, как в июне прошлого года, — сказал Эзра Дженнингс, — если вы опять будете страдать так, как страдали тогда от бессонницы, мы сделаем первый шаг. Мы опять доведем вас до того нервного состояния, в каком вы находились в ночь после дня рождения. Если мы сможем восстановить, хотя бы приблизительно, домашние обстоятельства, окружавшие вас тогда, если мы сможем опять занять ваши мысли различными вопросами по поводу алмаза, которые прежде волновали их, мы поставим вас физически и морально так близко, как только возможно, в то самое положение, в каком вы приняли опиум в прошлом году. И в этом случае мы можем надеяться, что повторение приема опиума поведет в большей или меньшей степени к повторению результата приема. Вот мое предложение, выраженное в нескольких словах. Вы теперь увидите, какие причины заставляют меня сделать его.
