Бюро темных дел - Фуасье Эрик

Разумеется, современное помещение парижского морга не имело ничего общего с подвалами тюрьмы Гран-Шатле, где он размещался при прежних королях. В самом начале периода Империи его перенесли в полуразрушенное здание старой скотобойни на набережной Марше-Нёф острова Сите. При этом означенное здание, как можно заметить, не потеряло своего изначального предназначения – служить официальным вместилищем трупов для всей столицы. Теперь здесь выставлялись для опознания утопленники, выловленные в Сене, и безымянные бедолаги, которых каждое утро находили убитыми на кривых бандитских улочках старого Парижа. Само место это имело дурную репутацию грязной вонючей дыры. Поговаривали, покойников там складируют с таким небрежением, что крысы обгрызают им конечности; что же до служащих морга, тем, дескать, приходится ночевать чуть ли не бок о бок с мертвецами и постоянно пребывать в столь ядовитой атмосфере, что мало кто выдерживает на этой работе более года, отчего администрация вынуждена все время искать кому-нибудь замену.

Учитывая изрядный капитал депутата Доверня и его высокое общественное положение, можно было ожидать, что он позаботится передать тело своего единственного сына в приличную клинику и добьется, чтобы вскрытие проводил какой-нибудь выдающийся специалист, светило медицины, не меньше. Согласиться на общественный морг означало проявить излишнюю скромность, идущую вразрез с его статусом. Даже если иметь в виду, что подтвержденное самоубийство наследника непременно ляжет пятном на репутацию почтенного семейства, чутье ищейки подсказывало Валантену, что выбор Доверня-старшего обусловлен не только и не столько его желанием попытаться это скрыть. И теперь инспектора, принявшего весть о временном переводе в «Сюрте» с некоторым недовольством, снедало любопытство. Он с удивлением поймал себя на том, что хочет рассеять туман вокруг этой трагедии, которая решительно выглядела весьма неординарно.

Покинув Префектуру полиции, он дошел по набережной Орфевр до моста Сен-Мишель и пересек проезжую часть, направляясь к мрачному зданию морга. Оно примыкало к парапету старицы [18] Сены и возвышалось над горсткой лачуг и обветшалых доходных домов. Возле входа лестница вела на берег – по ней в морг заносили трупы утопленников, которых каждое утро доставляли сюда на лодках.

Валантен позвонил в приличных размеров колокольчик у входа и принялся ждать, когда ему соизволят открыть. Наконец на пороге появился служитель морга: высокий тощий человек, похожий на цаплю. На нем был длинный, до самых лодыжек, кожаный фартук, покрытый бурыми пятнами, о происхождении которых молодой инспектор предпочел не задумываться. Валантен представился, назвал свою должность и спросил, можно ли ему взглянуть на труп Люсьена Доверня. Служитель морга саркастически хмыкнул.

– А чего ж нет? – отозвался он скрипучим голосом. – Необычный для нас клиент. С этими благородными господами одна морока: они и после смерти своих привычек не оставляют, всё устраивают, понимаешь, приемы, как у себя в роскошных салонах.

– Что вы имеете в виду?

– Вы у нас нынче утром не первый гость. Один уже хлопочет над трупом. Семейного доктора, видите ли, прислали, чтобы привел парня в порядок после вскрытия.

Один за другим мужчины проследовали в темноту прихожей и зашагали по веренице коридоров, наполненных зловонием. По обеим сторонам были мрачные помещения, в дверных проемах виднелись мокрые, покрытые плесенью стены. Все здание полнилось несмолкаемым жужжанием, вокруг Валантена вились омерзительные жирные мухи. Другой живности не было видно, но то и дело из углов раздавались писк и шустрый топоток.

– Чертовы крысы! – проворчал провожатый Валантена, пнув кого-то ногой у стены. – Чувствуют себя здесь как дома!

Молодой полицейский отвел от лица руку с платком, которым прикрывался от жуткого запаха гнили и разложения:

– Вы не пробовали от них избавиться?

– Еще как пробовали – все бесполезно! Они научились обходить ловушки и не трогают отравленную приманку. Мы даже котов пытались на них натравить. И знаете что? Через пару дней крысы сами их сожрали!

Возле помещения, которое в точности напоминало бы тюремную камеру, если бы не открытая двустворчатая дверь, человек-цапля отступил в сторону, пропуская инспектора вперед.

Валантен вошел в эту камеру, выложенную до середины стен грязным кафелем. Источником освещения здесь служили два полуподвальных окна, через которые сеялся скудный сероватый свет. Сильно пахло карболкой. В центре стоял длинный мраморный стол, накрытый чистой простыней, под ней угадывались очертания неподвижного вытянутого тела.

Над раковиной в углу мыл руки мужчина, обернувшийся при звуке шагов. На нем был шелковый жилет с перламутровыми пуговицами, из кармана свисала золотая цепочка от часов, а закатанные рукава не мешали оценить дорогую ткань и безупречную чистоту рубашки. На вид ему было далеко за пятьдесят, светлые волосы и остроконечная бородка казались серыми от седины, будто пеплом присыпанными. Всем своим видом он выражал сдержанность и сосредоточенность, лицо хранило серьезное выражение, в позе чувствовалась некоторая напряженность. Лишь взгляд, живой, внимательный и пронзительный, контрастировал с этим воплощением ледяной надменности.

– Инспектор Верн из бригады «Сюрте», – представился Валантен, приподняв цилиндр. – Я веду расследование по делу младшего Доверня. С кем имею честь?..

Врач в знак приветствия слегка поклонился. Затем он тщательно вытер руки полотенцем, опустил рукава рубашки, надел сюртук и лишь после этого протянул холодную ладонь полицейскому.

– Доктор Эдмон Тюссо, – представился он в свою очередь. – Я домашний врач Доверней и друг семьи. Какая чудовищная трагедия!

– Мне сказали, вы здесь для того, чтобы… скажем так, подготовить покойного к похоронам.

– Вскрытие закончилось вчера поздно вечером. Шарль-Мари Довернь настоял на том, чтобы я лично привел в порядок останки его сына, перед тем как их передадут семье для организации церемонии прощания. Мои коллеги, которые обычно проводят исследование post mortem [19] по запросу Префектуры полиции, имеют склонность пренебрегать внешним видом трупа после своего вмешательства, а на работников морга в таких делах лучше не полагаться.

– Возможно, вам уже удалось ознакомиться с результатами вскрытия?

– Нет. Но то, что я сам констатировал de visu [20] нынче утром, не оставляет никаких сомнений в причине смерти.

– И какова же она?

– Перелом шейных позвонков. На теле множество ушибов и повреждений, особенно в области лица, также есть ссадины на руках, полученные при соприкосновении с гравием, которым усыпан двор особняка Доверней. Кроме того, имеются раны в грудной клетке. Перед тем как упасть на гравий, Люсьен налетел грудью на трезубец в руке статуи у фонтана. Однако умер бедный юноша именно от того, что сломал шею при ударе о землю.

– Так-так… – насторожился Валантен. – Вы сказали, раны в грудной клетке? А нет ли оснований предполагать, что на Люсьена кто-то напал, перед тем как он выпрыгнул из окна? Возможно, его ударили чем-то острым или зарезали?

Доктор Тюссо невольно вздрогнул при этих словах. На его лице одновременно отразились изумление, возмущение и укоризна:

– Зарезали?! Что за нелепый домысел! Самоубийство Люсьена не вызывает никаких сомнений, можете мне поверить. Он выбросился из окна на глазах родной матери. Могу добавить, что раны на его груди довольно поверхностные и по своему расположению в точности соответствуют остриям того самого трезубца.

– Я всего лишь высказал предположение, – поспешил уточнить Валантен. – Издержки профессии, знаете ли. В нашем деле чего только не бывает, порой попадаются весьма странные случаи!

– Верю вам на слово, – бросил врач, досадливо поморщившись. – Скажу откровенно, именно поэтому я и посоветовал депутату Доверню не настаивать на дополнительном расследовании. Полицейские склонны повсюду видеть злой умысел и тайны, даже там, где их нет. Однако не принимайте это за упрек – в каждом ремесле свои причуды. Так или иначе, повторяю: самоубийство Люсьена не дает никаких поводов для сомнений.