Роковые обстоятельства - Суворов Олег Валентинович

— Как прикажете понимать? — судорожно сглотнув, поинтересовался злополучный титулярный советник. — Какие это — известные условия?

— Сейчас я вам их назову, но прежде обещайте сохранить хладнокровие и выслушать все до конца.

Симонов неуверенно кивнул.

— Итак-с, условие состоит в том, что вы предоставляете в мое полное распоряжение одну из своих дочерей. — Дворжецкий произнес это абсолютно буднично, отнюдь не меняя ни тона голоса, ни выражения лица, но при этом зорко следя за реакцией собеседника.

— В каком смысле?

— Я покупаю ее девственность.

Павел Константинович дернулся как ужаленный и уже собирался было вскочить с кресла, когда банкир властным жестом пресек эту попытку, и чиновник замер, вцепившись обеими руками в мягкие кожаные подлокотники.

— Вы обещали выслушать все до конца! — загремел Дворжецкий. — Я хочу предложить вам деловую сделку, а вы уже в своем праве принять ее или отвергнуть.

— Сделку?

— А что вас так удивляет? Названный мной предмет может иметь такую же ценность, как и любой другой, а потому служит основанием для сделки. Более того, — и на гладкой физиономии Дворжецкого появилось столь красноречивое выражение сладострастия, что он даже порозовел, — сей предмет является одним из наиболее ценных для тех представителей нашего с вами мужеского пола, которые утомились обычными любовными утехами и хотят самых острых и изощренных. А что может быть более утонченным и, если хотите развращенным, как не вожделение стать первым обладателем невинной девушки, вынужденной к этому неодолимыми обстоятельствами? Буду с вами откровенен: желание девственницы — признак старческой пресыщенности, желание развратницы — признак юношеской ненасытности. Ну-с, что вы на это скажете?

— Я намереваюсь откланяться и не иметь с вами более никаких сношений! — твердо заявил Павел Константинович, поднимаясь с кресла.

— Минуту! Прежде, чем вы уйдете, соблаговолите взглянуть вот на это, — проворно повернувшись к столу, банкир взял в руки перо и, что-то черкнув, передал листок Симонову.

— Что это? — прищуриваясь, пробормотал титулярный советник.

— Вы ясно различаете указанную здесь сумму? Или мне самому огласить ее вслух?

— Сорок тысяч?

— Именно так-с. Кроме того, не забывайте о том, что я по-прежнему готов оплачивать молчание важного свидетеля по вашему делу.

— Какого еще свидетеля?

— Свидетеля вашей противозаконной сделки с княгиней Щербатовой, чья подпись на подложном векселе стоила вам всего сто рублей. И последнее слово — мне известны некоторые ваши… гм!.. скажем так — не совсем благовидные поступки на служебном поприще, так что если эти сведения дойдут до вашего начальства, то… Вы все хорошо поняли?

— Да-с, понял.

— В таком случае, жду вашего последнего слова, — и банкир преспокойно задымил сигарой.

Повисло долгое молчание.

— Я, пожалуй, выпью коньяку… — неуверенно пробормотал Симонов, сминая в руке давно потухшую сигару и возвращаясь обратно в кресло, — извольте распорядиться.

Дворжецкий понимающе кивнул и позвонил в колокольчик. Через минуту явился слуга и, получив приказание, тут же удалился. Однако Павел Константинович не стал ждать его возвращения…

— Какая из моих дочерей вас больше интересует? — глухо спросил он, пряча глаза от насмешливого взгляда банкира.

— Они обе девственницы?

— Да… То есть, насколько я могу полагать это, как отец, который…

— Ладно, — цинично усмехнулся Дворжецкий, — тогда начнем со старшей, а там видно будет.

В этот момент явился слуга с двумя рюмками коньяку на серебряном подносе.

— Прошу, — предложил банкир и, заметив мрачную задумчивость своего гостя, с наигранной бодростью заявил: — Да перестаньте вы так хмуриться, господин титулярный советник! Не принимайте все это близко к сердцу, а лучше подумайте о той несомненной выгоде, которую вы получите от нашей сделки! Кстати, вы меня уже попотчевали анекдотцем, так позвольте сделать вам ответный подарок.

Симонов удивленно посмотрел на собеседника, после чего взял рюмку и молча выпил.

— А анекдотец такой, — не унимался хозяин, — причем за его подлинность мне ручались головой. Некая ворона, спасаясь от преследования ястреба, неудачно спикировала прямо в окно полицейской части, разнеся его при этом вдребезги. О сем происшествии было в письменном виде доложено вышестоящему начальству. А начальство, толком не разобравшись, приказало вставить стекло за счет виновницы происшествия. И пришлось несчастным полицейским чинам доказывать, что виновница скрылась, а приметы ее неизвестны. Такая вот у нас полиция…

— Как все это будет обставлено? — неожиданно поинтересовался Симонов, судя по его сосредоточенному виду, пропустивший «сей анекдотец» мимо ушей.

— Это мы обговорим позднее, — сразу переходя на серьезный тон, отвечал Дворжецкий.

— Почему не сейчас?

— Не люблю, знаете ли, разных там недоразумений, а потому предпочитаю все делать наверняка. Поговорите сначала со своей старшей дочерью и получите ее решительное согласие. А уж потом мы встретимся еще раз, и я передам вам первую часть оговоренной суммы.

Павел Константинович хотел было что-то сказать, но замялся и промолчал.

— Вторую часть, — словно поняв его сомнения, заявил Дворжецкий, — вы получите тут же после окончания сделки. Желаете еще коньяку?

— Нет, благодарю-с.

Больше всего Симонову хотелось сейчас на свежий воздух, поэтому он сухо простился с банкиром и с неприличной для его лет и звания торопливостью сбежал по лестнице. В вестибюле он подставил плечи швейцару, чтобы тот накинул на него шубу, после чего вышел на улицу, держа шапку в руках, будто позабыв ее надеть.

Морозный ветер с Финского залива тут же охладил его покрытый испариной лоб, однако Павел Константинович нескоро еще почувствовал холод. Он двигался вперед задумчиво-машинально и выглядел при этом как человек, только что заключивший сделку с дьяволом…

Глава 6

ТЕОРИЯ САМОУБИЙСТВ

Нельзя сказать, что на Макара Александровича Гурского так уж сильно повлияла необъяснимая уверенность студента Винокурова в «странных делах», творившихся в семействе Симоновых, однако именно после разговора с ним трагедия на паперти Исаакиевского собора стала казаться более загадочной, чем представлялась ранее. Во-первых, Гурскому не давала покоя злополучная драгоценность, происхождения которой он не мог объяснить; во-вторых, два самоубийства в одной семье за столь короткое время, да еще самых молодых ее членов, заставляли предполагать, что дело нечисто.

Странным было и место второго самоубийства! Если Надежда Симонова решила застрелиться именно на паперти главного собора города, то, вероятно, была искренне верующей, а потому ей следовало бы страшиться той кары, которая содержалась в последнем по времени Уложении о наказаниях от 1885 года, — то есть лишения церковного погребения, — не говоря уже о посмертном воздаянии [5].

Однако в следствии по делу семейства Симоновых пришлось сделать перерыв, поскольку у Макара Александровича возникли непредвиденные обстоятельства, потребовавшие его срочного присутствия в Москве.

Дело заключалось в том, что летом прошлого года один мировой судья посетил петербургский театр «Буфф», где увидел двух шансонеток — Бланш-Гандон и Филиппо [6], после чего тут же возбудил против них преследование по 43-й статье Уложения о наказаниях за «бесстыдные телодвижения, публично проявляющие грубый инстинкт половых стремлений, и крайне непристойный костюм, а вернее почти полное отсутствие оного».

Благодаря газетчикам дело получило заметную огласку и вскоре возникло совершенно неожиданное продолжение. Один рьяный семинарист решил самолично «покарать блудниц», не дожидаясь решения суда. Придя на представление и сев в первых рядах, он, улучив момент, выхватил припасенную под рясой склянку с соляной кислотой и с силой выплеснул ее на полуголых певиц. Бланш-Гандон получила сильнейшие ожоги лица, а у ее напарницы Филиппо была сожжена грудь. Воспользовавшись возникшей паникой, семинарист скрылся и был обнаружен лишь восемь месяцев спустя повесившимся в келье одного из московских монастырей.