Надежда Попова - Ради всего святого
— Тогда… зачем!
— Не того спрашиваешь, сын мой. Я над этим не властен, и это не моя вина. А что до т-тебя — не в доносе дело, хотя именно с него все и началось. Я просто знал, что ты это сделал.
— Но… — почти шепот, — откуда?..
— Я скажу, откуда. В тебе есть особая с-сила, а я чувствую людей, обладающих ею. Вот и все.
Молчание. Тишина — недоверчивая. Тишина — потрясенная. Тишина — испуганная…
— Значит… поэтому первые два допроса проводили только двое судей… и потом они призвали вас, чтобы…
— Да. Не ты один п-помнишь о тысячах осужденных невинно. Мои братья тоже заподозрили простой донос из злобы или зависти. Тебя спрашивали, есть ли у тебя друзья, которые могли бы рискнуть ради тебя жизнью или репутацией; если бы т-такие нашлись, их вызвали бы в качестве свидетелей, чтобы услышать, что скажут те, кто не боится и не станет наговаривать на тебя. Говорю это, чтобы обелить в т-твоих глазах тех, кого ты для себя уже счел извергами. Чтобы не совершить ужасной ошибки, они обратились ко мне. Я чувствовал, как в тебе вздрагивает дарованная тебе сила, когда спрашивал о совершенном тобой. П-потому я знал, что ты — лжешь.
— Дарованная?..
— Кто-то рождается с серыми глазами. Кто-то одарен мощным т-телом, сильнее прочих людей. Кому-то Бог дал дар складывать стихи. Кому-то Он дает способность творить то, что не могут делать д-другие люди. Ты этот дар применил во зло.
Молчание…
— Вы не похожи на инквизитора, отец…
Усмехнулся. Не выдержал.
— Конечно, я не похож, потому что я и есть инквизитор. А те, о к-ком ты спрашивал меня, похожи. Но ими не являются. Их наказание найдет их еще — в этой ли жизни или в с-следующей…
— Вы… могли тогда сказать об этом…
— О том, на что я с-способен? И что тогда? Ты признался бы сразу?
Молчание.
— Вот видишь. И — я об этом сказал. Я ведь говорил тебе: я знаю, что т-ты это сделал. Ты меня не слышал. Ненавидеть меня ты можешь, я это понимаю. Мы просто люди, и некоторые чувства в нас сильны, и благие, и дурные, но — теперь ты можешь сказать, что поступал… неверно? Теперь — можешь с-сказать, что ты был глубоко неправ, когда отказывался говорить со мной? Когда я не угрожаю тебе ни болью, ни смертью, теперь — ты согласишься, что прав был я?
Молчание…
— Тогда ты ненавидел свою жертву, ты д-думал — зачем я буду позволять им прекращать ее мучения, если из-за нее так мучаюсь я! Ты ведь тогда так и думал — "из-за нее", хотя это просто нелогично, не с-соотносится со здравым смыслом. Было?
Молчание.
Шепот:
— Да…
— Сначала была надежда — спасут. Я з-знаю. Потом, уже без надежды на помощь, маленький шанс на то, что тебе поверят, ничего не добившись, если немного потерпеть… Да?
Шепота нет. Кивок и болезненный стон.
Да. Было…
— А потом… Ведь нельзя под такой п-пыткой убедительно оправдываться, если не убедить самого себя в том, что чист, если не притворяться от души; и даже были моменты, к-когда ты верил самому себе, и в каждом крике была неподдельная искренность… Было?
— Было…
Было…
— Так скажи мне теперь: к-кто был прав все это время? Ты перенес столько страданий — за что? Помнишь, о чем я спрашивал?
Еле слышно:
— Еще бы…
— Хотя бы теперь ты можешь с-сказать, что заставляло тебя хранить молчание, когда стало ясно, что тебе не поверят, что никто тебя не станет с-спасать? Что, кроме гордости, ничем не оправданной?
— Не знаю…
— Ничего. И гордость хороша, но в разумных пределах. Не тогда, когда она губит тебя п-просто так. И тело, и душу. Хорошо умирать с гордо поднятой головой, когда ты отстаиваешь честь или жизнь, к-когда жертвуешь собою за любовь к ближнему… да к любому живому существу, хоть к цыпленку, но не тогда, когда смерть приходит потому лишь, что ты ошибся и не желаешь из гордости признать это. С-скажи, разве я не прав?
— Вы правы…
— И разве тогда я был не прав? После всего, что ты уже понял — разве и тогда я был н-не прав?
Молчание. Почти неслышно:
— Тогда я был неправ…
— Хорошо, что ты это понял. Пусть х-хотя бы сейчас. Все еще можно исправить; ты просто оказался рядом не с т-тем человеком, и вся твоя вина не в том, что ты не такой, как множество людей, а лишь в том, что совершил и намеревался совершить преступление. За это ты п-понес уже наказание; ты раскаялся, ты осознал свою ошибку, и всего, что ты перенес, при этом довольно.
Молчание. Тишина. И беззвучные слезы.
Как знакомо…
— Почему ты плачешь?
— Не знаю. Может, я действительно хочу раскаяться в том, что сделал. А может, я просто жалею, что не встретил вас раньше, отец. Лет двадцать назад…
— Это п-почти одно и то же.
— Нет. Это не одно и то же…
— Почему?
Молчание.
Не переспрашивать. Сегодня он имеет право не отвечать.
Пусть молчит. Сегодня — как хочет.
Минута. Долгая. Они часто бывают долгими — минуты…
Слабо:
— Я едва избежал смерти, когда мне было семь… Знаете, как это страшно, когда тебе семь лет, ты не такой, как все, когда родителей убивают за то, что сделал ты сам, сделал невольно, бесконтрольно? За случайные шалости… Разбившийся кувшин… Опрокинувшаяся корзинка с зерном… Упавшая на пол ложка… А потом — никогда не смогу вспомнить, что я тогда о себе наговорил. Этого хватило бы, наверное, обвиняемых для трех… Обошлось… всего лишь порка, пока жгли мать и отца. Чтобы я видел. А ведь их убили из-за меня. За то, что я сделал. Я до сего дня не позволял себе думать об этом. Их убил я…
— Их убила людская глупость.
Не то смех, не то стон…
— Нет… Я…
Тишина.
Тишина…
— Но тогда…
Тишина…
— Я тогда решил, что со мной никто и никогда ничего подобного сделать не сможет. Так долго и быстро я никогда не бежал. Сквозь лес. Через поля. В обход деревень. Пока не упал. Я бы умер, если бы не Эльза. Сейчас я думаю, что это, может, было бы лучше…
— Этого ни т-тебе, ни мне знать не дано.
— Может, вы и правы… Бог или Дьявол распорядились так, что я встретил именно ее, отец?
— Не знаю.
Взгляд — бескрайнее изумление.
— Я это слышу от инквизитора?
— Да.
Молчание.
Пусть.
Пусть учится думать — правильно.
Вздох и закрывшиеся глаза.
— Встретил именно ее… Пусть они там живут себе по законам, которые себе сочинили, а мы будем жить так, как хотим мы. Это сразу стало моим единственным правилом в жизни. Пусть они живут, как хотят… Если им так уж необходимо извергать нас из своего общества — пусть; значит, так тому и быть. Значит, и их законы не для нас. Любые. Если им так надо поставить нас вне своих законов — хорошо, пусть будет так. Значит, и по отношению к ним их законы мы соблюдать не обязаны…
Молчание.
Долгие минуты. Сколько их прошло, минут? Пять. Или шесть.
Разучился отсчитывать минуты. Давно не приходилось…
— Оказалось, что это доходное дело, вы знаете? Когда одному продал целебную мазь, а другого свел в могилу по просьбе родственников…
— Знаю.
— Со временем уже становится все равно, на кого наложить убивающее заклятье. На старого развратника, на молодую красавицу… на ненужного ребенка-наследника…
— И т-такое было?
— Да…
Снова смех — теперь похожий на смех.
— Странно, так легко я в этом сознался… Было.
Было…
— Это как работа наемника, только риска меньше…
Смех затих, и улыбка стала гримасой.
— То есть, мне так казалось. Поначалу. Потом становится понятно, что риск несравнимо больше, но — вы были правы, отец, это затягивает. Только — скажите, разве не виноваты в этом те, кто преследует всех непохожих? Что же им потом удивляться, что непохожим доставляет удовольствие власть над ними — пусть она и не столь явная, пусть тайная, пусть никому не видимая?.. Заставить одного из них корчиться от рези в желудке, умирать от головной боли — за нас, за всех… Или похитить чьего-нибудь ребенка и продать… Пусть они знают, каково это, когда несчастье случается с близкими, а ты думаешь — за что?.. Пусть… Это в самом деле большое наслаждение. Когда смотришь на ликующую толпу, только что с упоением рассматривающую очередную казнь, когда видишь, как каждый из них доволен тем, что — вот они, идут, победители, такие сильные… как стадо быков. Без рассудка, зато — с силой… После этого просто нельзя не изготовить куколку местного судьи… Да, и это тоже я. Это будет в протоколе?
— Нет. Я же обещал.
— Вы странный. Почему я никак не могу возненавидеть вас снова, как ненавидел всего несколько минут назад?.. Еще в одном вы были правы. Минута — это много…
Молчание.
Тишина, за которой слышно, как в коридоре топают чьи-то сапоги.
Охрана.
Знакомо…
— Эльза так и не… признала себя неправой?
Вздох.
