Линдси Фэй - Тайна семи
– Он стоял на углу с колокольчиком и кричал, – заговорила она, комкая в руках мокрый носовой платок. Кричать на улицах, рекламируя свой бизнес, дело полезное, хотя прохожие могут оглохнуть. Все от разносчиков свежего молока до точильщиков ножей и ножниц вопиют о своем ремесле по обе стороны дороги. – Шустрый такой клоп, аккуратный и ловкий с виду.
– Где он стоял? – спросил я.
Она покачала головой.
– Не знаю. Не помню.
– Но ты должна вспомнить, Грейс! – воскликнул Тёрл.
– Нет. Вы не можете отправить его в исправительный дом, мистер Уайлд. Ему там не выжить, он и сам того не понимает. Клянусь, никогда больше не стану приводить его в дом, обещаю.
Детей, виновных или заподозренных в преступлениях, полицейские должны были отправлять в это заведение. Мне самому за полгода службы доводилось исполнять это предписание раз сто, не меньше, хоть я и не считал, что порка плеткой с девятью узлами ничуть не способствует исправлению малолетних беспризорников. О том можно судить хотя бы на примере моего брата. А стоит только подумать, как близка была к этому моя маленькая подружка Птичка Дейли, как ее едва не похоронили за этими каменными стенами по наущению Шелковой Марш, в груди все так и сжимается от страха. Если б я мог смести с лица земли это чудовищное заведение, то считал бы, что прожил жизнь не зря.
– Ни разу в жизни не отправил ни одного ребенка в исправительный дом, – мрачно заметил я. – Так где, говоришь, ты встретила этого парнишку?
– Не заставляйте меня говорить. Но, конечно, поступил он не очень хорошо, но…
– Да я скорей руку себе отрежу, чем отправлю ребенка в исправительный дом, – я клятвенно приложил руку к звезде на лацкане. – Пожалуйста, Грейс. Скажи, где он просит, чтобы его взяли на работу?
Девчонка смотрела на меня широко распахнутыми испуганными глазами. Думаю, если б она смогла взять мокрую тряпку и стереть это воспоминание, как мел с доски, то так бы и поступила. У нее не было ни единой веской причины доверять мне. Но, с другой стороны, откуда ей было знать, что я не брошу ее за решетку в Гробницы за неповиновение? И вот, наконец, она выдавила:
– Да помоги ему Господь. Он, бедняжка, стоит на углу Восемнадцатой и Третьей авеню. Боже, спаси и избавь его от несчастий…
Голос Грейс звучал надтреснуто, точно она надорвала связки, а «несчастье» стояло прямо перед ней в лице копа с медной звездой. Перед тем, как развернуться и уйти вместе с Пистом, я обернулся и бросил:
– У меня нет доказательств, сама знаешь. Просто хочу потолковать с ним, вот и всё.
Тут вдруг Грейс грустно усмехнулась.
– Не получится.
– Это почему же? – спросил мистер Пист.
– Сами увидите, – ответила она.
А потом зарылась лицом в жилетку Тёрли, и все ее тело содрогнулось от рыданий. И тут я понял нечто такое, чего не удавалось понять прежде.
Я был не первым копом, с кем довелось столкнуться Грейс. Или, возможно, просто услышать. Да, верно, она боялась нас, но за этим страхом стояло нечто более глубинное, врожденное, что ли. Меня охватила тревога; я пытался понять, что же именно, но говорить с ней сейчас об этом не было смысла. Мы зашагали к выходу, слыша за спиной рыдания Грейс и утешительное бормотание Тёрли. Вышли и увидели, что небо над головой приобрело грозный стальной оттенок.
Глава 3
Он спросил: «Ты раб на всю свою жизнь?» Я ответил, что да. Похоже, на доброго ирландца эти слова произвели глубокое впечатление. Он обернулся к своему спутнику и заметил, какая жалость, что такому славному молодому человеку суждено быть рабом до конца своих дней… И они оба посетовали мне бежать на север; сказали, что там я непременно найду друзей и что буду там свободен.
Фредерик Дуглас «Повесть о жизни Фредерика Дугласа, американского раба», 1845Вскоре мы дошли до Третьей авеню. Резкие порывы ветра продували улицу со свистом, такой слышишь, разве что когда кучер взмахивает хлыстом. Третья авеню является расширенным продолжением дорожного полотна «макадам»[15], и обстановка здесь какая-то более пасторальная, и улицы не защищены от ветра высокими домами, как на Пятой авеню. Народу тут всегда полно, поскольку Третья распложена на перекрестье самых разных путей. Омнибусы с грохотом катили к складам на Двадцать седьмой; закаленные американские мертвые кролики шустрили в поисках добычи и удовольствий; джентльмены важно восседали в каретах рядом с раскрашенными и пестро одетыми шлюхами, похожими на райских птиц. Время от времени все возницы поглядывали на небо. Видно, любопытствовали, успеют ли добраться до нужного места до того, как повалит снег.
– Остается надеться, что мальчишка сейчас не на работе, – заметил мистер Пист и ухватил за поля шляпу, собравшуюся взмыть в небо.
Я тоже очень надеялся. Но беспокоились мы недолго. Стоило только пересечь Семнадцатую улицу, как в свисте и вое ветра прорезался слабый звон колокольчика.
На углу Восемнадцатой и Третьей авеню стоял крохотный чернокожий мальчонка и звонил в колокольчик. Я бы дал ему лет шесть, не больше – впрочем, возраст вполне подходящий для начинающего трубочиста. Одет он был в угольно-черное пальто до пят. Обычно новички-трубочисты демонстрируют одну или обе ноги, показывая, что они у него не кривые, а потому падать в трубах им не доводилось, но у этого беспризорника шрамов вроде бы не было. По крайней мере, мы их не видели. Приблизившись, я заметил, что глаза у него воспаленные – красные, слезятся – и он часто моргает. Типичное явление, с учетом того, что работать приходится в пыли и саже. И тем не менее больные эти глаза продолжали постоянно выискивать потенциального нанимателя. Волосы в крутых завитках коротко подстрижены, никаких косичек, у ног лежит грязная метла на длинной ручке.
– Привет, – весело обратился к нему я.
Он забренчал колокольчиком еще громче и заулыбался. Но обмануть меня ему не удалось – я сразу понял, что мальчонка еле жив. Во всяком случае, истощен до крайности, о том говорили тоненькие запястья. Улыбка хоть и вымученная, но красивая.
– Доводилось чистить трубы в этих краях?
Кивок, длинные ресницы смахнули слезинки, выкатившиеся из карих глаз с покрасневшими белками.
– Знаешь, что это такое? – И я дотронулся до медной звезды.
Он пожал плечами. И тут меня словно крапивой ожгло. Мне приходилось постоянно напоминать взрослым о существовании такого органа, как полиция, уже не говоря об этом шестилетнем беспризорнике, живущем в каминах. Вспомнились слова Грейс, сказанные на прощание.
– Ты говорить умеешь? – спросил я.
Он отрицательно замотал головой, потом приподнял подбородок и поднес колокольчик к уху.
– Так, ясно. Я понял, что ты меня слышишь. Но ведь ты немой, верно?
Малыш скроил скучающую мину. Она словно говорила: да вам-то, черт побери, какое до этого дело? Мы с Пистом переглянулись.
– Да, тогда допрашивать его будет настоящей морокой, – заметил Джакоб.
Нахмурившись, я пытался сообразить, какую следует применить тактику. Ясно, что ребенок никогда не жил в специальном заведении, где обучают языку глухонемых. И даже если б кто-то и озаботился показать ему буквы, я бы наслушался от него разных небылиц – к примеру, о бродячих свиньях, перелетающих через Гудзон. Скажи нам, где миниатюра. Ты не крал в последнее время никакой картины? Мы не сделаем тебе ничего плохого, но абсолютно уверены, что именно ты стащил миниатюру Жана-Батиста Жака Огюстена. Все это звучало как-то слишком грубо, прямолинейно… да нет, просто смешно. И тогда я присел перед ним на корточки.
– Скажи, ты любишь живопись? – спросил его я. – Ну, разные там картины?
Колокольчик умолк. Затем с какой-то детской радостью – через месяц, даже меньше, от нее не останется и следа – мальчик закивал.
– Какие картины?
Он быстро опустил колокольчик на землю. Затем прямо передо мной нарисовал пальцами квадрат и приложил к нему ладонь. Затем словно из воздуха в этой «раме» материализовалась ваза, и он снова приложил к рисунку ладонь. А затем широко раскинул руки, словно обнимая все и вся вокруг, вскинул ладонь, показывая, что закончил, и уставился на меня, склонив курчавую головку набок.
Я обернулся к Писту и спросил:
– Вы все поняли? – И почувствовал, что голова у меня закружилась.
– Полагаю, мистер Уайлд, лучше будет сказать, что понял, – ответил тот с восторгом и едва ли не благоговейным трепетом.
– Я тоже очень люблю живопись, – сказал я пискуну-трубочисту. – Картины с вазами и все такое прочее. Вообще всякие картины.
И при этом постарался подпустить в голос как можно больше искренности и дружелюбия. Мне в жизни довелось встречать самых странных и необычных людей, но еще ни разу я не видел беспризорника, который изобрел собственную версию языка жестов. И еще на редкость понятливого.
