Лора Роулэнд - Черный Лотос
Не увидев в практике секты ничего из ряда вон выходящего, Рэйко удивилась, отчего Дзюнкецу-ин отказалась ее обсуждать.
— Я пытаюсь представить, что произошло с Хару после ее отхода ко сну вечером накануне пожара, — молвила она. — Мне нужно знать, видел ли кто ее ночью, до прибытия пожарной бригады?
Настоятельница на миг презрительно поджала губы.
— Хару и вам говорила, что ничего не помнит? Вынуждена вас предупредить: не стоит верить ее россказням. Несмотря на смазливую мордашку, притворства ей не занимать. Если она вам сказала, что пошла спать, как было велено, знайте: она солгала. Ее лживость, строптивость и дерзость всегда доставляли нам массу хлопот. Девчонка нарушает правила без зазрения совести: болтает во время священных обрядов, не выполняет обязанностей, таскает еду из кладовок. Неуклюжа, заносчива, вечно крутится там, куда сиротам ходить запрещено… — Голос настоятельницы дрожал от негодования. — Стоит ее уличить в чем-то, она все отрицает. По утрам сестрам приходится силой вытаскивать ее из постели к молитве, а по ночам она дожидается, пока все заснут, и сбегает из приюта. Вечером перед пожаром было точно так же.
— Откуда вы знаете? — взволнованно спросила Рэйко.
Нарисованный настоятельницей портрет противоречил ее мнению о девушке, равно как и собственным словам Хару, в которых она представала благодарной, преданной благодетелям и покладистой во всех отношениях сиротой. Утверждение о том, что Хару самовольно покидала спальню, также не соответствовало данной ею хронике событий. Слыша рьяные заверения настоятельницы, Рэйко поневоле задумалась: а нет ли у Дзюнкецу-ин личных мотивов очернить Хару в ее глазах?
— Вы это видели?
— Нет, — ответила Дзюнкецу-ин. — Что я, нянька, следить за сиротами? — обронила она спесиво. — Ее поймала храмовая стража, когда она бегала ночами по округе. Оказалось, девчонка путается с послушниками. Мы уже засомневались, что Хару вообще пригодна к монашеской жизни. Именно поэтому ее до сих пор не взяли в послушницы. — Настоятельница злорадно усмехнулась. — Сдается мне, Хару вряд ли поведала вам, почему она, вполне взрослая для принятия пострига, до сих пор обитает в приюте?
Теперь и Рэйко заметила эту странность. Сочтя Хару ребенком, она даже не задумалась, почему та не дала монашеского обета, к чему, по ее словам, стремилась. Да, девушки низших сословий бывали сведущи в плотской любви. Но чтобы Хару, пусть зрелая физически, намеренно совращала послушников?.. Рэйко ужаснулась, едва подумав об этом. Возможно ли, чтобы Дзюнкецу-ин оболгала ее? Неужели она, Рэйко, упустила что-то из их разговора? Неужели чутье сыщицы подвело ее после затянувшегося отпуска?
Скрывая смятение, она произнесла как можно спокойнее:
— Мне потребуются другие свидетели, способные подтвердить испорченность Хару.
— Четверо сидят здесь, перед вами. — Настоятельница обвела жестом монахинь в углах. Те, не дрогнув, встретили взгляд Рэйко.
«Удачное совпадение», — подумала она. Покорные слуги едва ли могли сойти за независимых свидетелей, а явное нежелание Дзюнкецу-ин представить иных усилило ее сомнения в честности настоятельницы.
— Ваш рассказ о недостойном монахини поведении Хару не имеет отношения к поджогу, — возразила Рэйко, понимая что причин обвинять девушку у нее не больше, чем у Дзюнкецу-ин.
В ответ настоятельница произнесла с плохо скрываемым торжеством:
— Дежурная по приюту сказала мне, что тем вечером проверяла сирот в спальне и Хару среди них не было. — Видя озабоченность Рэйко, Дзюнкецу-ин усмехнулась. — Неудивительно, что она и вас провела. Хару — отъявленная лгунья. Если она якобы не помнит событий той ночи, значит, дело нечисто.
Несмотря на потрясение, Рэйко все же не верилось, что Хару могла ее обмануть. Намеки настоятельницы о причастности девушки к пожару тоже звучали неубедительно. Прежде всего требовалось установить, что делала Хару во время своего отсутствия в спальне.
— Может быть, она оказалась там против воли, — предположила Рэйко. — У нее большая шишка на затылке и все тело в ссадинах.
Дзюнкецу-ин вдруг застыла и напряженно отхлебнула из чашки, словно бы в раздумье. Похоже, ей было неизвестно о следах побоев, и новость застала ее врасплох. Однако она быстро нашлась с ответом:
— Хару могла нанести их сама. Мы это уже проходили. Она делала вид, что монах, соблазненный ею, напал на нее первым.
Такое самоистязание представлялось Рэйко немыслимым. Однако использование следов насилия для подтверждения невиновности вкупе с рассказом о потере памяти — доказательства не менее зыбкие. Что, если Хару подожгла дом, а сейчас пытается прикинуться жертвой? Рэйко обуревали противоречивые чувства. Жалость к Хару сменялась осознанием того, сколь недальновидно и опасно придерживаться версии подозреваемого. Нельзя не считаться с обвинениями Дзюнкецу-ин, но попробовать опровергнуть их также необходимо.
— Кто-нибудь видел, как Хару разливала по дому масло и поджигала его? — спросила Рэйко.
Руки Дзюнкецу-ин, белые и холеные, как у высокородной дамы, с силой стиснули чашку. Она прищурилась, словно обдумывая что-то, затем покачала головой:
— Кажется, нет.
Ее ответ отчасти оправдывал Хару, которую люди Сано, изучив картину пожара и опросив обитателей храма, могли связать с преступлением по ошибке.
— Если хотите убедить меня в виновности Хару, вам придется либо представить более весомые доказательства, либо позволить мне опросить больше свидетелей, — сказала Рэйко настоятельнице.
Женщины смерили друг друга неприязненными взглядами. В этот миг снаружи скрипнули половицы и послышался стук в дверь.
— Кто там еще? — раздраженно спросила Дзюнкецу-ин.
Дверь отъехала в сторону, и на пороге возник незнакомец.
— Прошу извинить меня, госпожа настоятельница. Я не знал, что вы заняты.
Он был высокий и тощий, с большой головой, кажущейся слишком тяжелой для его тонкой шеи. С выпуклого лба свисали жидкие серые космы, немытая физиономия была изрыта оспинами. Сутулые плечи и сгорбленная спина делали его похожим на старика, хотя ему явно было всего под сорок.
Дзюнкецу-ин неприязненно скривилась, но все же представила вошедшего Рэйко:
— Доктор Мива, храмовый лекарь.
Узнав о причине визита Рэйко, доктор покосился на гостью и произнес, звучно втягивая воздух сквозь редкие зубы:
— В таком случае не буду мешать. Постараюсь зайти в более подходящее время.
— Да уж извольте, — ответила Дзюнкецу-ин, не столько предвкушая встречу, сколько радуясь избавлению.
Но тут в разговор вмешалась Рэйко:
— Не окажете ли честь присоединиться к нашему обществу?
Ей было нужно узнать, для чего секта наняла лекаря, — устав других храмов этого не предусматривал. К тому же в ее распоряжении оказывался еще один свидетель.
— Если хотите, — чуть ли не зловеще добавила настоятельница.
Доктор Мива проскользнул в комнату и присел возле Рэйко. От него исходил едкий запах химикалий, а на блекло-зеленом кимоно виднелись пятна и подпалины.
— Как случилось, что вас наняли в храм? — спросила Рэйко, озадаченная его нищенским видом. Все врачи, каких она знала, выглядели чистыми и опрятными. Да и что за микстура могла пахнуть так странно?
— Я обучался медицине у одного знаменитого лекаря из Камакуры. Проработав подмастерьем и выучившись, я решил попытать удачи в Эдо. По прибытии мне посчастливилось встретить первосвященника Анраку, который и предложил мне эту должность.
Фразы доктора перемежались хлюпающими вдохами. Говорил он, слегка повернув голову в сторону Рэйко, словно боялся смотреть на нее прямо. «Возможно, не хочет оскорбить меня своим уродством», — думала Рэйко. Вместе с тем в нем ощущалась некоторая напряженность.
— В чем же заключаются ваши обязанности? — спросила она.
— Первосвященник Анраку оказал мне честь, избрав меня в помощники: лечить хворых, слепых, убогих и душевнобольных, приходящих к нему за спасением. — Голос Мивы преисполнился гордости. — Я также врачую монахинь, священников, послушников и сирот, когда тем случается заболеть.
— Тогда вы, должно быть, знаете Хару? — встрепенулась Рэйко и заметила, как Дзюнкецу-ин метнула на Миву предостерегающий взгляд.
— Да, а что? — опасливо спросил доктор.
— Что вы можете сказать о ней?
— Хару — очень любопытный случай.
Всхлип, выдох. Доктор искоса окинул Рэйко взглядом, от которого у нее поползли мурашки по телу.
— Она страдает от острого дисбаланса двух начал природы, шести внешних болезнетворных факторов и семи чувств[6].
Доктор Мива продолжил лекторским тоном:
— В теле Хару слишком много инь, отрицательного начала. Она пребывает под воздействием хань и хо, внешнего и внутреннего жара. Чувства, которые в ней преобладают, есть ну и чин…
