Николь Апсон - Печаль на двоих
— Я не буду и спрашивать, как у тебя дела, — сказала Джозефина. — Все равно правды от тебя не добьешься, а по твоему лицу и так все видно.
— Скажем так: вечерок был веселый.
— Как дела у твоей полицейской женщины?
— С ней все будет в порядке, — улыбнувшись этому необычному обороту речи, ответил Арчи. — У нее, конечно, шоковое состояние и глубокая рана на груди, но колледж медсестер не подкачал. Мириам Шарп была на высоте.
Джозефине так о многом хотелось расспросить его, но она знала, что своими вопросами может поставить его в весьма неловкое положение.
— Так для чего меня вызвали в Ярд?
— Выйди со мной на минуту. — Арчи вывел ее из здания на набережную Виктории и указал рукой на женщину, сидящую на скамье на противоположной стороне улицы. — Это Нора Эдвардс.
Джозефина уставилась на него в изумлении:
— Что она тут делает?
— Мы выпустили ее вчера вечером и отвезли домой, а через несколько часов она вернулась. Я заметил ее, когда начало светать, но только Богу известно, сколько часов она там уже сидит. Я могу лишь догадываться, но полагаю, что Нора здесь из-за того, что мы арестовали убийцу ее дочери.
— Ты же говорил, что Марджори ей безразлична.
— Или я ошибался, или она. Да и возвращаться к себе домой после того, что случилось, ей совсем не просто. Пересудов и сплетен в ее жизни было более чем достаточно, а теперь все это начнется сначала.
Джозефина вдруг догадалась, что он сейчас ей скажет, и изо всех сил старалась не выдать своего страха.
— В общем, я подумал, что ты, наверное, захочешь с ней поговорить. Я не могу тебе этого устроить — не имею права, — но тебе самой ничто не мешает подойти к ней и завязать беседу.
Джозефину раздирали противоречия: ей безумно хотелось воспользоваться этим одним-единственным шансом и поговорить с обитательницей Клеймор-Хауса, но ей страшно было решиться на это испытание.
— Я уверена, ей уже тошно и без моих расспросов, — нерешительно произнесла она. — К тому же я собираюсь бросить свою затею. Слишком все это болезненно. И так столько людей уже пострадало.
— А ты сказала об этом своему издателю? — язвительно спросил Арчи. — Да у тебя история века. Решать, конечно, тебе самой, но будешь ты писать книгу или нет, тебе, наверное, есть о чем ее порасспросить.
Джозефина застыла в нерешительности.
— Только не говори ей, что это я тебя послал. Вряд ли она станет с тобой откровенничать, если узнает, что ты приятельница человека, который последние два дня обвинял ее в убийстве дочери и мужа.
— Как же мне объяснить, кто я такая?
— Ты что-нибудь придумаешь, — ответил Арчи с улыбкой, говорившей о том, что он одобряет принятое ею решение. — А потом загляни ко мне — расскажешь, как прошла беседа. Я скажу парню на входе, что жду тебя.
Джозефина перешла дорогу и, чтобы оттянуть время, купила две чашки кофе на пирсе «Вестминстер». Потом направилась к скамейке, но в последнюю минуту струсила и прошла мимо. Осознав наконец, насколько нелепо ее поведение, она вернулась и встала перед Норой Эдвардс.
— Наверное, вам странно услышать такое от совершенно незнакомого человека, — тихо начала Джозефина, — но я страшно сожалею о том, что случилось с Марджори.
Женщина взглянула на нее с изумлением:
— Что вы об этом знаете?
Норе Эдвардс было где-то за пятьдесят, и у Джозефины ушло с минуту-другую перенестись из времени, в которое она так углубилась, и прибавить женщине из ее романа лет тридцать. Чувствуя неловкость от упорного взгляда Эдвардс, Джозефина протянула ей чашку с кофе:
— Марджори работала у моих друзей. — Похоже, слова ее не произвели на Нору особого впечатления, но ничего лучшего она придумать не могла. — Можно мне присесть рядом с вами?
Эдвардс пожала плечами и взяла протянутую ей чашку.
— Я не была знакома с вашей дочерью, но слышала, что она была необычайно талантлива.
— Неужто? Значит, вам известно больше, чем мне. Все мне рассказывают про какую-то Марджори, которую я знать не знаю. — Она горько рассмеялась. — И никто ни слова про Джо, как будто его жизнь не стоит и гроша.
Джозефина ничего не ответила. Нора была права: за последние дни отца Марджори едва упоминали. В эти дни скорби все вокруг с удовольствием клеймили Селию, возомнившую, будто она имеет право распоряжаться чужими жизнями по своему усмотрению, точно забыв, что и сами не без греха.
— Так кто же вы такая?
— Меня зовут Джозефина. И я… догадываюсь, что вы об этом подумаете… Я пишу книгу об Амелии Сэч и Энни Уолтерс. — Нора Эдвардс поставила на скамью чашку с кофе и поднялась, чтобы уйти, но Джозефина удержала ее за руку. — Я была знакома с Лиззи. Мы вместе учились в колледже в Бирмингеме, и я была там, когда она умерла. Мне кажется, что Лиззи стала еще одной жертвой преступлений Амелии и той огласки, что за ними последовала. И было немало других людей, чьи жизни разрушили ее криминальные деяния, и, как я полагаю, в первую очередь они разрушили вашу жизнь и жизнь вашего мужа. Именно об этом я и пишу книгу. Если вы не хотите говорить со мной, я не обижусь и оставлю вас в покое, но уйти должна я, а не вы. Пожалуйста, давайте поговорим.
— Случайно проходили мимо? — бросив взгляд на Скотленд-Ярд, ехидно спросила Эдвардс, но вдруг выражение лица ее изменилось, и Джозефина поняла: она отбросила подозрительность и решила остаться.
— Нечто в этом роде. Послушайте, миссис Бейкер, я не воображаю, что знаю хоть что-нибудь о вашей жизни или о ваших отношениях с мужем, но вам, должно быть, очень одиноко. Мне кажется, когда люди вместе переживают то, что пережили вы с Джо, их связывают такие узы, которые трудно разорвать, что бы ни случилось.
— Сейчас-то они разорваны, это уж точно. — Тон ее по-прежнему был агрессивен, но она уже смотрела на Джозефину с любопытством. — Поначалу я подумала: такое облегчение. Решила, что все теперь позади. Но какой же я была дурой. Вы, конечно, женщина умная и сказали всякие правильные слова, но знать-то вы наверняка хотите не про Джо, а про Амелию.
— А разве можно, не зная об одном из них, узнать про другого? Амелия, конечно, повлияла на всю его жизнь. Вам, наверное, все эти годы казалось, что она всегда рядом с вами.
— То, что он узнал про нее, его и сгубило, — сказала она так тихо, что Джозефина едва расслышала. — Если б не это, у нас, может, все когда-нибудь и наладилось бы, но он всю жизнь винил себя за то, что не остановил ее, пока еще не поздно было. Когда он услышал о повешении, она точно вернулась к нему, чтобы самой его мучить. Во сне или наяву, он то и дело будто видел, как ее казнят.
Джозефина вспомнила, что почувствовала, увидев новый эшафот. И что может быть ужаснее, чем представить любимого человека на виселице?
— Вам, наверное, рассказали то, что и всем остальным, — с горечью продолжала Нора. — Сказали, что все прошло безболезненно и быстро, Амелия была спокойна и до последней минуты держалась с достоинством. Другими словами, все прошло гладко, как по маслу. — Эдвардс рассмеялась. — Все было не так.
— Откуда вы знаете?
— У одного из палачей после казни начались неприятности — он стал пьянствовать, дебоширить и распустил язык. Говорили, что началось это с казни Сэч и Уолтерс, но я не знаю, правда это или нет. В любом случае до Джо стали доходить всякие слухи. Как нас с ним только не допекали, но эти разговоры были хуже всего. Я вам точно говорю: он так никогда и не оправился.
— А какие ходили слухи?
— Будто там творилось черт знает что такое. Никто из начальства тюрьмы не имел прежде дела с казнями, и они просто не знали, как со всем этим справиться. Как только к Амелии пришли палач и пара надзирателей и велели ей держать себя в руках, она принялась орать. Потом мимо ее камеры повели к эшафоту Уолтерс, и Амелия разошлась еще больше прежнего.
«А как, зная все это, — подумала Джозефина, — Эдвардс сама жила тридцать лет? Ведь именно благодаря ее показаниям Сэч и послали на казнь».
— Амелия просто с ума сходила от страха, а Уолтерс была спокойней некуда.
— Мне почему-то кажется, что женщина, которая спокойно идет на казнь, должна быть не в себе.
Эдвардс кивнула.
— Амелия не могла пройти и нескольких шагов до эшафота. Она едва держалась на ногах и почти теряла сознание. Надзирательницы должны были ее туда тащить. Никакого мира и покоя перед смертью не было — Амелия не стояла и не ждала себе преспокойно, пока дернут за рычаг. Палачам пришлось сунуть ее в петлю.
Джозефина попыталась представить себе ужас и стыд Амелии от того, что она умирает рядом с женщиной, которую возненавидела и с которой поменялась ролями — теперь Уолтерс чувствовала над ней свое превосходство.
— Наверное, это были самые длинные минуты ее жизни, — Джозефина, бросив взгляд на Нору Эдвардс, подумала: «Как она ни старается это скрыть, а казнь Амелии изводит ее по сей день; и только Богу известно, как она сказалась на Джейкобе». — А когда вы узнали об этом? — осторожно спросила писательница.
