Перстень Иуды - Корецкий Данил Аркадьевич
Аристарх пришел в ярость, да такую, что даже покрылся красными пятнами.
– Ты когда-нибудь научишься отвечать за свои слова? – заорал он, отдирая ее руки от своей шеи. – Что я должен теперь узнать, что должен сделать?! Я уже сделал все, что мог…
Татьяна отступила на шаг и замерла в оцепенении, губы ее беззвучно шевелились, будто не могли выговорить то, что хотели. Наконец, это удалось.
– Так это, значит, ты…
– Нет, это ты! Только моими руками! Вы все делаете свои делишки нашими руками! Пишете доносы, заявления, стучите на соседа, родственника, сослуживца… И остаетесь хорошими! А мы оказываемся плохими!
Аристарх был вне себя. Оттолкнув жену с дороги, он прошел в комнату и, отказавшись от ужина, лег спать в гостиной, на диване, уткнувшись лицом в блестящую дерматиновую спинку.
– Предательство всегда хочется свалить на кого-то другого, это закон жизни, – послышался сзади знакомый и одновременно незнакомый голос. – И людишкам это удается! Предатели и палачи больше всего ненавидят предаваемых и казнимых людей – так им гораздо проще оправдывать свои действия… Доносчики получали от инквизиции индульгенции и спали спокойно, когда их родственников или соседей сжигали на кострах…
Что за черт! Он резко обернулся и сел. Посередине комнаты стояла Татьяна – бледная, напряженная, с распущенными, взлохмаченными волосами, в распахнутом халате, под которым проглядывало голое тело.
– И получается, что палачи невинны, а виноваты их жертвы, – сказала жена.
То есть, фраза прозвучала из ее уст, но в знакомый голос были вплетены совершенно чужие, металлические нотки – так вплетают проволоку в нагайку, и удар становится совсем другим – безжалостным и рассекающим плоть до кости. Татьяна не могла говорить того, что произносила: она никогда не увлекалась философскими изысканиями, не употребляла таких сложных оборотов, да и вряд ли знала слово «индульгенция», которым широко пользовались в ОГПУ: «Партбилет и высокая должность – не индульгенция от ответственности!»
И вид у нее был совершенно отсутствующий: остановившийся взгляд, застывшее лицо – как кукла в руках чревовещателя… И артикуляция была неестественной, как будто звуки шли изнутри, а не произносились ею самой.
– Но инквизиция казнила всего десять тысяч человек, а сколько уничтожило твое управление? И его подразделения на местах? Во имя чего? Я говорю не в осуждение, уничтожайте сколько хотите – мне просто любопытно!
Да, Татьяна Котик, она же Визжалова или Выезжалова, так говорить не могла…
– Во имя революционной идеи, – ответил Аристарх так, как его учили на занятиях по марксизму-ленинизму. – Во имя сохранения СССР. Идет классовая борьба…
Ответ был безукоризненно правильным и идейно выдержанным. Только кому он так удачно ответил, комиссар госбезопасности третьего ранга не знал.
– Я слышал такое объяснение совсем недавно: лет двадцать назад, – по-прежнему не своим голосом произнесла Татьяна, точнее, неизвестный чревовещатель мужского, судя по оборотам речи, пола. – Тогда истребление соплеменников инквизитор объяснил борьбой за Россию. И сказал, что красные зверствуют еще сильнее. Как я понимаю, он относился к белым, а ты – как раз к красным?
– Ну, да… – кивнул Выезжалов.
– Прелестно! – невидимый собеседник жутко засмеялся.
Впечатление жути усиливалось тем, что лицо Татьяны оставалось бесстрастным, да она и неспособна была издавать такие звуки – как будто проворачивались заржавевшие шестеренки какого-то механизма.
– Прелестно! Каждый из противоборствующих инквизиторов борется за высокие идеалы одинаково – уничтожая своих сограждан! Как таким образом можно прийти к гармонии и всеобщему благополучию – ума не приложу! И как один и тот же способ может привести к противоположным целям – тоже!
– Кто вы? – набрался смелости спросить Выезжалов, глядя в пустые глаза своей жены – говорящей куклы.
– Твой хозяин. Меня называют по-разному: Завулон, Люцифер, Мефистофель… Можешь выбрать то имя, которое тебе больше нравится. Впрочем, это неважно. Важно то, что ты мне служишь…
– Я служу партии и органам!
– Нет, ты раб моего перстня! Им я испытываю жалкую протоплазму, копошащуюся в грязи, вдали от наших владений. Все, его носившие, были мерзавцами. Но разной степени. И перстень проявлял их жалкую сущность! Совсем недавно, всего сто лет назад, никчемный повеса Бояров, следуя кодексу дворянской чести, застрелил из-за него на дуэли князя Юздовского, порядочного проходимца. В ходе дознания следователь Небувайло запутал его и отправил на каторгу, а его помощник – писарь Рутке, завладел перстнем и стал насиловать и убивать девочек! Разве они служили Вере, Царю и Отечеству, как утверждали в присяге? Нет, они служили мне!
Лицо Татьяны было бледным и страшным, голос тоже звучал жутко, будто шел из ада, и в душу комиссара госбезопасности третьего ранга закрался страх.
– Я служу партии и правительству! – как можно тверже повторил он заученную формулу.
– Тот, кто уничтожает праведников, выдавая их за преступников, – тот и есть мой верный слуга! И белый инквизитор тоже служил мне верой и правдой, хотя вряд ли согласился бы это признать… Я разговаривал с ним на днях: он тоже искренне заблуждается и уверен, что служил благородной идее… Ты тоже считаешь, что служишь благородной идее?
– Ну… Гм… Да…
– Что ж… Скоро вы с ним встретитесь, и у вас будут очень интересные споры….
Татьяна пришла в себя, огляделась по сторонам, потерла виски и запахнула халат. Ее шатало, она шагнула вперед и, не удержавшись на ногах, села на пол, ошалело оглядываясь по сторонам. Наступила напряженная тишина.
– Что произошло? – наконец спросила она своим обычным голосом, хотя в него вплеталась легкая хрипотца, которая очень насторожила супруга.
– Не знаю, – сказал он тоже хрипло.
– Как я здесь оказалась? Я же легла спать…
– Не знаю, – растерянно повторил Аристарх. – Хочешь выпить водки?
– Хочу – сказала Татьяна, хотя отродясь водку не пила.
Новый, 1937 год они встречали дома, в узком семейном кругу. Татьяна подняла тост за то, чтобы у него на работе все успокоилось. Сидящий на другом конце стола Аристарх кивнул и выпил полный стакан водки. С тех пор как жена заговорила голосом дьявола, Визжалов не мог относиться к ней, как раньше. Он не мог забыть мертвого лица неодушевленной куклы, неподвижного рта, изрыгающего чужие страшные слова, ощущения неестественности и жути, исходящего от хорошо знакомого тела, в которое вселилась ужасная противоестественная сущность… Он старался не ночевать дома, а если приходил, то ложился на диване, избегая не то что прикасаться, а даже приближаться к супруге… Она переживала, но относила это к проблемам по службе и надеялась, что скоро все уладится.
Но наоборот – обстановка обострялась. Быстро покатились январь, февраль, март… Арестовали их бывшего соседа по общежитию Лавринова, который занимал большую должность в московском управлении. Потом в своем кабинете застрелился Катасонов… Правда, в центральном аппарате ОГПУ все шло как обычно и сотрудники начали оживать, надеясь, что на этот раз буря пронеслась стороной. Но в начале апреля грянул гром с ясного неба: Генриха Григорьевича арестовали!
А через неделю в Управлении начала работать комиссия по выявлению фактов нарушения социалистической законности в центральном аппарате ГУГБ. И сразу же стало ясно, что все окружение всесильного Генриха Ягоды, все приближенные к нему сотрудники находятся под подозрением и, скорей всего, лишатся своих должностей. И не только. В органах госбезопасности работают, чтобы жить – когда-то, случайной фразой, Татьяна попала в самую точку.
Увольнением из органов дело не ограничится. Если он попадет в черный список, то будет уволен из жизни. Аристарх знал, как все будет происходить. Для своих существует особая схема. Его вызовут к следователю в очередной раз, предложат подписать какие-то бумаги, объявят, что следствие никакой вины не установило и завтра он будет освобожден. Все знают, что это просто хитрость, тактический прием, но все надеются, что, может, на этот раз действительно судьба проявила благосклонность… Потом его, успокоенного, поведут якобы в другую камеру. Аристарх не понимал, почему опытные чекисты проявляют в этот момент такую детскую доверчивость. Он-то, конечно, не клюнет на этот дешевый обман! И будет знать, куда его ведут. Маршрут этого последнего прохода также хорошо известен: прямо по большому коридору, по лестнице в подвал, потом направо, еще раз направо. Тусклые лампочки освещают только верхнюю часть туловища, но в темноте под сапогами мягко начинаются опилки, значит, пришли… Сопровождающий не мешкая стреляет ему в затылок, стена впереди закрыта щитом из мягкого дерева, чтобы не было рикошета. Он несколько раз подавал докладные с предложением заменить дерево толстым слоем пористой резины, но поскольку уже давно не проводил исполнений лично, не знал – выполнено это или нет…
