Год Быка - Омельянюк Александр Сергеевич

Рано утром в среду Платон сдал мочу и кровь из вены, затем после завтрака и специально обильного питья прошёл УЗИ и ЭКГ.

После чего его осмотрел сам Заведующий отделением молодой д.м.н. Максим Борисович Зингеренко, подтвердив диагноз, причину заболевания и день операции, а также дав Платону подписать согласие на операцию.

После обеда с Платоном побеседовали сначала не представившаяся женщина терапевт, уточнившая ему дозу принимаемых таблеток от давления, и врач-анестезиолог Владимир Борисович – высокий, симпатичный и ироничный молодой брюнет интеллигентного вида.

Он расспросил у Платона всё необходимое, и дал указание, как готовиться к операции: не ужинать и не завтракать, почти не пить и выполнить все указания медсестёр, и тоже дал свою бумагу на подпись, напомнив, что сейчас же надо купить бинты для обмотки ног. Платон спустился вниз по дальнему лифту и успел отхватить последнюю пару не длинных бинтов по три метра вместо пяти, но и они подходили.

Затем он стал ждать вечера, медленно прохаживаясь по очень длинному коридору своего седьмого этажа, периодически заходя в палату.

Его 718-ая палата имела два отсека, каждый на двоих.

В отсеке «б» оказался один маленький пожилой мужчина интеллигентного вида, с редкой фамилией Лымин, чем-то, скорее испытующим недобрым взглядом, сразу не приглянувшийся Платону.

И действительно, вскоре тот стал делать новобранцу почти противоречащие друг другу замечания: то за громкое хлопанье плохо отрегулированной дверной защёлкой, то за незакрытую общую дверь.

Однако старик сам мешал новым соседям своим шумом. Он рано вставал и поздно ложился, всегда громко сморкаясь и умываясь, почему-то при этом фыркая, полоща горло, и подолгу бреясь.

При этом он хлопал дверью своего отсека, но демонстративно аккуратно тихо прикрывал общую дверь палаты, а то и вовсе оставлял её нараспашку. Поэтому было непонятно, что он хочет от соседей.

– «Какой-то странный нам сосед попался!?» – заметил это и Владимир Васильевич, которому видимо тоже уже перепало от вредного старца.

Постоянные придирки привели к тому, что Платон стал за глаза называть того именем известного киношного персонажа «Квака», так как тот тоже ходил чуть шаркая ногами, широко разводя ступни в стороны и немного сгибая ноги в коленях.

Василич это встретил со смехом и одобрением. Ему ведь тоже досталось от Квака, ревниво следившего за тем, чтобы в его болоте была тишина и его порядок, который хитрый Квак пытался распространить на всё.

Есть он ходил последним, ибо имел возможность без лишних свидетелей съесть дополнительные порции готовившихся и отправившихся на операции.

А по невольно услышанному Платоном, в том числе от Василича, получалось, что Квак, который раньше был врачом и написал книгу по медицине, находится здесь для обследования, ищет у себя болячки с целью получения инвалидности и дополнительных льгот.

– «Жучило! Он и есть жучило! Этот, как его? Лымкин, что ли?!» – возмущался бывший пролетарий.

Но одиночество Квака в своём болоте длилось недолго.

Уже в среду к нему подселили высокого, статного, седовласого и очень общительного прадеда – бывшего машиниста, тоже Васильевича, но более весёлого и развязного.

И уже через сутки тот, попав под интеллектуальное влияние местной элиты, тоже ошарашил Платона замечанием, снизойдя до бабской мелочности и задиристости.

– «Ну, зачем выключаешь?!» – бросил он вслед, входящему в свой отсек Платону, только что выключившему бесхозный свет в общем пустующем предбаннике их палаты.

Платон удивился, но ничего не ответил старому дурачку. А через час с небольшим его разбудил одиночный паровозный кашель за стеной.

Видать у бывшего… кочегара ещё остаточные явления от… силикоза?! – спросонья решил невольно временно разбуженный.

Платон сразу привык к своей постели и получал явное удовольствие от сна, не забывая о нём и днём.

Хоть немного пассивно отдохну за год! – радовался он.

Но единственным пока ночным неудобством был периодический храп соседа по палате. Но и к нему Платон постепенно привык, Василич тоже.

Но они никак не могли привыкнуть к периодическому кваканью Лымина, иногда вынужденно обсуждая того между собой. Хотя основные разговоры шли совершенно о другом.

В первое время Платон обрушил на Владимира Васильевича просто уйму различной информации, в том числе о себе лично.

А Владимир Васильевич, хоть и плохо слышал, но будучи благодарным и воспитанным слушателем, его скороговорки слушал внимательно, неотрывно глядя в глаза оратора своими испытующими серыми глазами.

Но и он иногда успевал высказываться. Особенно после прослушанной по транзисторному радиоприёмнику Платона различной информации.

Однажды он ударился было в очень старые воспоминания о своей юности. Но писатель неуклюже дополнил товарища, отвлекая его от продолжения:

– «Это было ещё в те далёкие времена, когда личный легковой автомобиль был средством передвижения!».

Тогда тот перешёл на более поздние времена своей и страны жизни.

– «Так сынки тех, кто нами правил и пудрил мозги светлым будущим и затеяли всю эту Горбачёвскую и Ельцинскую передрайку!» – комментировал он серьёзно.

– «Да! Коммунисты и диссиденты теперь давно стали коммуняками и дивидендами! Каждой падле – своё место!» – перевёл Платон скучную для него тему в саркастически наклонную плоскость.

Однако компаньон не понял намёка и продолжил свои старческие излияния на политическую тему. Дошёл черёд и до интеллигенции, которую всегда, исторически, не любил рабочий класс. Но и тут Платон подыграл бывшему пролетарию:

– «Гнилая интеллигенция не способна к самоорганизации, к самодисциплине, к самоограничениям. Потому, что все считают себя уникальными, личностями, лидерами, самыми умными и всезнающими. Никто никому не хочет уступать и тем более подчиняться!» – перешёл на теорию бывший лектор и философ.

– «Вон, как наш сосед, Квак!» – быстро сориентировался гегемон.

Но особенно Василич любил новости спорта, обсуждая их с соседом, часто возмущаясь итогами выступлений некоторых спортсменов и особенно команд.

– «А что ты хочешь? Большой спорт требует и больших жертв!» – успокаивал его Платон.

Обсуждение же здоровья людей вообще, закончилось неожиданной сентенцией поэта:

– «А на каждый организм есть свой в жизни онанизм!».

Возможно, его подсознание способствовало, а весьма живое воображение уже рисовало ему продолжение сегодняшнего дня.

После работы его пришла навестить жена, принеся приёмник для переживания за футбольную сборную, и кое-что к чаепитию. Всё остальное было в больничном буфете. Поговорили недолго. Платон сообщил, что операции делают с десяти утра до часа дня, и отпустил жену, оставив о её визите самое тёплое и приятное впечатление.

– «Ну, вот, и с женой попрощался!» – пропищал дремавший из недр.

А попозже вечером за Платона принялась медсестра Галина – располагающая к себе приятная, добрая и весёлая женщина лет тридцати пяти. Своими ласковыми руками она заботливо и профессионально подготовила интимные места тела Платона, тщательно всё выбрив, вплоть до последнего волосика на кончике, на время превратив их в девственно-детские.

– «Про меня обычно раньше говорили – вон идёт парень в мохеровом свитере!» – оправдался он перед нею своей волосатостью.

– «Да! Но здесь хватит только на рукавицы!» – поддержала Галина шутку пациента.

А за образцовое поведение и полное принятие в себя всей дозы клизмы, она даже высказала Платону комплимент:

– «У нас обычно больные капризничают, не дают в себя всё влить, и быстро бегут испражняться! А Вы молодец! Всё правильно сделали!».

– «Так я же человек дисциплинированный! И врачам всегда доверяю!» – познакомил её с другими своими достоинствами Платон.

После этого он всё ещё пока уверенной походкой направился занимать очередь в туалет, который к счастью никем не был занят.