Сергей Степанов - Догмат крови
— Господин Пранайтис, этого не касайтесь! — вмешался председатель.
— Я сейчас вынужден прятать Святые Дары…
— Прошу вас этого не касаться!
— Я только хочу сказать, что, конечно, очень плохо, что применяли пытки. Но все-таки под пытками указывали места и даже вещественные доказательства.
Карабчевский продолжил допрос.
— А в христианских книгах разве нельзя найти подобных доказательств? Например, указаний на жертвоприношения, на агнца, на козла отпущения? Я имею в виду Священное Писание.
— Как можно сравнивать! — с негодование воскликнул патер. — В Священном Писании это аллегория.
— Ну, конечно, — прокомментировал Карабчевский. — Когда в христианских книгах, то это аллегория; а когда в еврейских, то это убийство младенца.
Следующим задавал вопросы Замысловский.
— Правильно ли я вас понял, что догмат крови в иудаизме является величайшей тайной?
— Да, в ритуал посвящают немногих избранных.
— Не сталкивались ли вы с таким фактом, что книги, в которых имелись опасные места для еврейства, непостижимым образом исчезали из хранилищ, и их сейчас невозможно найти?
— Постоянно сталкивался, — с чувством сказал патер. — А еще имеются особые еврейские издания, где опасные места выпускаются.
Грузенберг, сменивший Замысловского, спросил:
— Я хотел бы спросить, по каким таким книгам вы ознакомились с опасными местами? У вас эти особые издания были на руках?
— Были, — кивнул стриженной головой Пранайтис. — В католической академии я познакомился с так называемым амстердамским изданием Талмуда. Потом у меня было современное бердичевское издание, и в нем выпущены те самые места, которые есть в амстердамском издании.
— В каком месте вы вычитали, что у евреев проповедуются убийства? Укажите, в каком месте об этом написано, — настаивал Грузенберг.
— Как же я могу указать, когда книги в академии в Петербурге, — озадачено сказал Пранайтис.
— Заявляем вам, — обратился к председателю адвокат Зарудный, — что все те книги, на которые ссылался господин эксперт, все до единой имеются у нас под рукой. Мы утверждаем, что приведенные им выдержки неправильны.
— Всех изданий у вас нет, — безапелляционно заявил Шмаков.
— Будьте спокойны, все имеются.
— Даже редчайший амстердамский Талмуд 1644 года?
— Имеется.
— Не верю! Покажите!
Зарудный поднял над головой толстый фолиант в темном кожаном переплете. Шмаков сконфуженно пробормотал что-то и сел на место. В зале засмеялись, Бразуль тоже улыбнулся. Историко-богословская тема была коньком Шмакова. С экспертами, давшими заключение в пользу ритуальной версии, он держался предупредительно, например, подсказывал нужные ответы Сикорскому, запамятовавшему название какого-то антисемитского сочинения. С учеными противоположного направления старик долго и нудно спорил, углублялся в исторические дебри, часто невпопад, чем раздражал даже своего коллегу Замысловского.
За свидетельской конторкой Пранайтиса сменил профессор петербургской духовной академии Троицкий, грузный, облаченный в долгополый темный сюртук и от того выглядевший совсем коротконогим. Он говорил вежливо и спокойно.
— Здесь указывалось на один факт, — Троицкий покосился в сторону патера Пранайтиса, — что александриец Афион, страшный ненавистник евреев, допустил такую клевету, будто в Иерусалимском храме был найден грек, заключенный туда евреями с тем, чтобы впоследствии, когда он достигнет большей полноты и телесности, его принесли в жертву. Это рассказ дикий, никем из серьезных историков еврейства не подтверждаемый. Что касается Талмуда, на который ссылался выступавший передо мной эксперт, то это сочинение можно сравнить с собранием протоколов многолюдного собрания лиц, очень жарко спорящих между собой, имеющих различные взгляды и не приходящих в итоге ни к какому определенному заключению. Если протоколы такого собрания издать, это до известной степени даст картину Талмуда. Там есть выражения, которые давали повод обличать талмудистов в полной нетерпимости и человеконенавистничестве. Особенно часто ссылаются на фразу «Лучшего из гоев умертви». В действительности же там добавлено: «на войне», что полностью меняет смысл изречения.
Шмаков буквально взвился с места, но ему пришлось долго ждать, пока профессор не ответит на все двадцать шесть вопросов, поставленных судом перед экспертами. Когда Троицкий закончил, поверенный истицы накинулся на него:
— Вы утверждаете, будто свидетельству Афиона о человеческих жертвах, приносимых в Иерусалимском храме, нельзя верить, не так ли? Но позвольте, господин профессор, разве до нашего времени дошли сочинения Афиона?
— Определенной работы не дошло, — ответил Троицкий.
— Вот, вот! Его сочинения исчезли, как это происходит со всеми свидетельствами против евреев. А с чьих слов вы о нем знаете?
— Из трудов Иосифа Флавия.
— Ах, Иосифа! То-то и оно! Значит, вы со слов еврейского писателя Иосифа утверждаете, что Афион был лжецом! — насмешливо протянул Шмаков. — Вы тут поправили, что в Талмуде следует читать «Лучшего из гоев умертви на войне». Но ведь добавление «на войне» имеется лишь в трактате «Абодазар». Ни в трактате «Мехильта», ни в других сочинениях этого добавления нет, не правда ли?
— Это собственно толкование на библейскую книгу «Исход»… — начал было Троицкий, но Шмаков рявкнул на него:
— Отвечайте на вопрос, есть или нет?
— Кажется, нет.
— А в трактате «Соферим»?
— Кажется, есть.
— Ошибаетесь, тоже нет. Из трех трактатов только в одном имеется эта смягчающая оговорка, — заключил поверенный истицы, торжествующе оглядывая публику.
Следующим должен был выступать академик Коковцов, но старшина присяжных Мельников, важно подняв карандаш, как жезл полководца, обратился к председателю с просьбой прекратить выступления экспертов, так как присяжные утомлены до последней крайности. Адвокаты запротестовали, указывая, что действительный член Академии наук Коковцов является лучшим в России знатоком древнееврейских текстов и с его заключением обязательно следует ознакомиться. После некоторой перепалки было решено дать слово академику, попросив его сократить, насколько возможно, свое выступление. Арабист и гебраист Коковцов говорил в иной манере, чем Троицкий, резко и отрывисто, словно удивляясь невежеству слушателей.
— Книга «Зогар» написана на арамейском языке. Патер Пранайтис пользуется переводом пражского профессора Августа Ролинга. Лет тридцать назад его перевод наделал немало шума, поскольку Ролинг указал на несколько мест в каббалистических сочинениях, где якобы говорилось об убиении христиан и описывалось, как именно такое убийство должно совершаться. На самом деле в книге «Зогар» нет ни слова о христианах. «Ам-гаарцы» — это евреи-отступники, не соблюдающие религиозных законов. Ролинг неправильно перевел, и впоследствии данное место было вполне объяснено. В книге «Зогар» говорится, что отступник умрет подобно жертвенному животному, которое резник закалывает после некоторых манипуляций с ножом. Резник двенадцать раз пробует, нет ли зазубрины на лезвии ножа, потому что, если окажется впоследствии, что была зазубрина, то жертва признается негодной для употребления с точки зрения еврейского закона. На тринадцатый раз он ножом прорезает кровеносный сосуд на шее животного.
Когда академик закончил свое выступление, адвокат Карабчевский попросил уточнить, как следует понимать слова книги «Зогар», что у «ам-гаарца» нет уст, чтобы роптать?
— Это обычная восточная поговорка, часто встречающаяся в еврейской литературе. Синоним смирения и безропотности, — ответил эксперт.
— Значит, просто красивый восточный образ, — удовлетворенно констатировал адвокат.
— Скажите, — вскочил Шмаков. — Нет ли такой цитаты в Талмуде: «Когда израильтянин и гой являются на суд, то всеми способами оправдывай израильтянина»? Если нет доказательств, то рабби Измаил учит выдумывать их против гоя.
— Если не ошибаюсь, далее в Талмуде сказано: «А рабби Акиба советует не прибегать ко лжи, чтобы не посрамить имени Божьего в случае изобличения еврея во лжи». Мнение рабби Акибы предпочтительнее.
— Это вы полагаете, что рабби Акибе отдается предпочтение, — запальчиво возразил Шмаков.
— Нет, извините, это закон. Когда рабби Акиба спорит с кем-то, то закон согласно суждению рабби Акибы, — отрезал Коковцов.
Все происходившее в зале суда до странности напоминало субботний вечер у синагоги в патриархальном местечке черты оседлости, когда два знатока Талмуда спорят о значении того или иного изречения, цитируя различные трактаты и ссылаясь на авторитет древних мудрецов. Бразуль недоумевал, какое отношение имеет богословский диспут к приказчику кирпичного завода. За что и во имя чего его судят? Во имя каббалистической книги «Зогар»», о которой он вряд ли слышал; во имя мертвенных трактатов, которых он, разумеется, не читал? О Шимоне бен Гохае говорят так, как будто этот талмудист, почивший тысячу восемьсот лет тому назад, был соседом Бейлиса по Верхне-Юрковской и подстрекал приказчика к преступлению. Ну почему за все запальчивые слова, произнесенные в древнюю эпоху, сейчас, в двадцатом веке, должен отвечать Мендель Бейлис?
