Перстень Иуды - Корецкий Данил Аркадьевич
Татьяна не выдержала и тихо произнесла:
– Что ты его на груди таскаешь? Верующие там крест носят, а ты эту ужасную морду…
– Я не верующий. Я солдат партии. И носить перстень на руке у нас не принято. И я не пьян, запомни, я его действительно видел!
– Ты же спал. И видел что-то во сне…
– Я и сам иногда не пойму, сплю или бодрствую. И где страшнее, там, во сне, или здесь, наяву, – не знаю.
Он помолчал, по-прежнему не шевелясь и испытующе глядя на жену.
– Прав был Бортников – страшный я, когда не улыбаюсь?
– Что ты, что ты! – смутившись, затараторила Татьяна. – Я к тебе уже привыкла. Разве это главное?
Но он будто не слышал ее и продолжал:
– Я знаю, что страшен. Но виноват ли в том? Оно изнутри идет, ничего не поделаешь… Устал!
– А ты поспи, отдохни, а завтра…
– Устал улыбаться. Устал изображать веселого и доброго человека. Я не люблю их всех. Танька, мне иногда кажется, что внутри у меня огонь ненависти. Пламя! И я его все время гашу. Но если оно вырвется наружу… Натворю лиха немало! И Иуда меня этим укорил. Он чувствует все и знает будущее…
Татьяне вдруг стало жаль мужа. Хотелось чем-нибудь помочь, поддержать ласковым словом. Но чем, как?
– Старх, миленький, а может, тебе к докторам сходить? Здесь, в Москве, говорят, такие специалисты…
Лицо его исказилось и стало еще страшнее. Сунув руку под подушку, он выдернул свой короткий наган, прицелился в жену.
– Дура! Кому я говорю, кому рассказываю?!. А ну, кругом!
– Старх, Старх, ты что делаешь!
– Кругом, я сказал! Руки назад!
Он вскочил с кровати, сильным рывком развернул Татьяну спиной к себе, толкнул.
– Вперед! Шагай вперед, я сказал!
Она зарыдала.
– Что с тобой, Старх?
Сделав несколько шагов, она уткнулась в стену. Визжалов поднял наган и упер ствол ей в затылок.
– Бах! – громко сказал он и сильно ткнул жену револьвером, так что она ударилась лбом.
– Вот так надо, – сказал он, то ли Татьяне, то ли самому себе. – Мордой в стену. А ее обить сосновой доской… Или лучше толстой резиной!
Опомнившись, он быстро спрятал оружие в карман галифе.
– Чего ревешь, дура? Пошутил я…
Пошатываясь, Визжалов подошел к кровати, упал на нее лицом вниз и сразу же захрапел.
А Татьяна погасила свет и долго сидела за столом, подперев голову рукой. Потом осторожно легла рядом, стараясь не касаться его тела.
Глава 3
Перестановки в аду
1936 г. Москва
– Старх, Старх! – шептала Татьяна. – Не притворяйся, я же знаю, что ты уже не спишь!
– Сплю, – глаза остались закрытыми, но кончики губ приподнялись в улыбке: рефлекторно, по многолетней привычке – для улучшения облика. Однако улыбка уже помогала мало. За прошедшие годы внешность Аристарха если и изменилась, то только в худшую сторону. А если говорить честно и без «если», то улыбайся не улыбайся, а он все равно был похож на вурдалака. Хотя лицо комиссара госбезопасности третьего ранга никто не обсуждает, а тем более не осуждает. К тому же у всех его коллег лица были примерно одинаковыми. А Татьяна привыкла за столько лет…
– Скажи, что сегодня ты останешься с нами. Поедем на дачу. Хоть один день проведем вместе. Коленька научился ездить на велосипеде, а Галочка уже сама кушает. Ты же этого ничего не видишь. Ну, скажи, что мы все вместе поедем. Евдокия грибов нажарит…
Муж молчал, и Татьяна, решив закрепить успех, пошла в наступление:
– Ты вообще на нас внимания не обращал, а теперь, когда начальником стал, вообще дома не бываешь… Люди живут, чтобы работать, а ты работаешь, чтобы жить. Так нельзя, это неправильно…
– У нас именно так… Работаем, чтобы жить, – сказал Аристарх и сел в кровати. Скрипнули пружины. За последние годы он набрал килограммов тридцать. – Ладно, поедем. Сегодня воскресенье, Иосиф Виссарионович в отпуске, Генрих Григорьевич болеет, контрольных дел вроде нет… Только ночевать не останусь: надо допросы проверить, чтобы не расслаблялись…
– Вот и хорошо! – обрадовалась Татьяна. – Тогда быстрее вставай, я распоряжусь насчет завтрака, и поедем.
Она накинула на плечи шелковый, в драконах, халатик, глянула в окно на Москву-реку и раскинувшийся за ней Кремль и выскользнула из спальни.
Евдокия уже накрыла на стол. Сегодня она приготовила оладьи со сметаной, сварила яйца всмятку, нарезала толстую, с мелким жирком, аппетитно слезящуюся колбасу и только что привезенный из пекарни свежайший хлеб. Но дети капризничали.
– Я не хочу оладьи! Хочу яичницу! – гундосил девятилетний Коля.
– И я не хочу есть… Я гулять хочу! – вторила брату четырехлетняя Галочка.
– Хорошо, Коленька, я поджарю тебе яишенку, – достав сковородку, захлопотала у керогаза домохозяйка. – Хочешь, с колбаской?
– А ну-ка не пищать, – скомандовал Аристарх Сидорович, заходя в столовую. Он был в бордовом длинном халате, перехваченном поясом на объемистом животе. В вырез халата виднелась волосатая, с проседью, грудь и висящий на черном шнурке перстень. Хозяин основательно сел во главу стола, придвинул хлеб, намазал маслом, положил сверху кусок колбасы, придвинул яйцо.
– Евдокия, ничего жарить не надо, и так полный стол еды! – распорядился он и откусил бутерброд. – Дети, быстро едим, и айда на дачу! Я вызвал машину, через полчаса подъедет. Хотите покататься на машине?
– Ура! – закричал Коля. – Конечно!
– Тогда без капризов!
Он с аппетитом завтракал, довольно осматривал собравшееся за столом семейство, благосклонно поглядывал на Евдокию, варившую настоящий бразильский кофе, с удовольствием вдыхал его аромат. Все шло хорошо, жизнь катилась по наезженным рельсам и шла все время в гору. Хотя это противоречило диалектическому материализму и обязательному атеизму, но он верил, что удачу ему приносил перстень, висящий на потертом шнурке. Явление Иуды подтвердило его магическую силу, да и предыдущая история перстня – тоже.
Ранее он принадлежал удачливому налетчику Петру Дорохову по кличке Седой, и весь уголовный мир Ростова-на-Дону связывал фарт Седого с этим перстнем. И действительно, тому фантастически везло, даже тщательно подготовленная операция по его задержанию чуть не провалилась и он чуть не ушел. Но все-таки не провалилась! И все-таки он не ушел! Почему? Этого Аристарх Сидорович понять не мог. Но придумал хорошее объяснение: его, Аристарха, фарт оказался сильнее бандитского фарта, и перстень по своей воле перешел к другому хозяину… Он вспомнил, как они с Самохиным изрешетили Седого, Самохин стал звать отставших коллег, а он нагнулся подобрать оружие, и вдруг его как толкнуло: «Сними!» Кто подал этот знак? Неужели… Но на этом месте размышлений его материалистический мозг начинал тормозить, и он прекращал антимарксистские рассуждения, накатывая стакан-другой водки.
Но перстень помогал, это факт. Полтора года назад, когда решался вопрос о его назначении заместителем начальника ГУГБ [31], перед вызовом на аттестационную комиссию он положил перстень на стол, потушил свет, зажег свечу, стал на колени и обратился к львиной морде со страстной мольбой: «Помоги в утверждении, помоги перейти на другой уровень – на уровень высшего начальства…»
Он понимал, кому он молится, знал, что за это церковь предала бы его анафеме. Но это ему было безразлично.
Он уже столько сделал для разорения церкви, уничтожения священников и разрушения храмов, что давно заслужил анафему. Но он знал и то, что если бы об этом идолопоклонстве проведали его товарищи, то коммунистическая анафема оказалась бы незамедлительной и куда более действенной, чем церковная – в тупичке подвального коридора корпуса «Г».
Аристарх несколько раз повторил свою мольбу, и вдруг в черном камне мелькнула желто-красная искорка, а лев на миг увеличился в размере и улыбнулся. Ему даже почудился отдаленный рык, хотя он понимал, что все это – лишь игра воображения. Но волнение исчезло, зато возникла уверенность, что он обязательно получит то, что хочет.
