Дочь палача и черный монах - Пётч Оливер
Прогремел выстрел. Рядом с Магдаленой брызнули осколки камня, но монах так и остался на ней сидеть. Она услышала, как выругалась Бенедикта. Должно быть, та промахнулась.
У Магдалены стало постепенно темнеть в глазах. Едкий дым обжигал ей легкие, жгучая боль, словно полчища муравьев, пробежала по ее бедрам, в том месте, где огонь охватил одежду. На обожженном лице монаха снова разверзлась красная бездна.
– МАРИЯ МАГДАЛЕНА, НЕ ПОКИДАЙ МЕНЯ! ОСТАНЬСЯ…
В голову монаха врезалась «Исповедь» Августина. От мощного, с обеих рук направленного удара брат Якобус отлетел в сторону. Симон снова и снова замахивался тяжелой книгой и раз за разом обрушивал ее на обугленное тело. Книгу охватило пламя, но лекарь, словно ополоумев, продолжал колотить монаха.
Вверх метнулась обугленная рука. Она схватила Симона за запястье и безжалостно потянула его к полу. Лекарь покачнулся и упал, а через ничтожную долю мгновения пылающий монах оказался на нем. Симон в ужасе уставился на сгоревшее в черное месиво лицо, на котором до сих пор сверкали белые глаза. Обугленные пальцы сомкнулись на его горле.
Господи, как он еще не умер?
Монах наклонялся все ближе и ближе, пальцы его, подобно раскаленным прутьям, стискивали горло Симона. Глаза его вышли из орбит.
Он убьет меня… этот убийца меня придушит… о, Госп…
Внезапно по телу монаха пробежала дрожь. Взгляд его уставился в пустоту, и с тихим шипением, словно кто-то затушил факел, Якобус начал медленно заваливаться набок. Рот раскрылся в последнем беззвучном крике, и воцарилась тишина.
За монахом стояла Магдалена; в правой руке ее поблескивал серебром какой-то предмет, с которого на пол стекала кровь. Дочь палача взглянула на него так, словно только сейчас поняла, чем, собственно, заколола монаха.
– Нож… для печатей, – сказала она наконец. – Взяла из библиотеки. Думала… может, сгодится на что.
Она бросила нож на пол и вытерла руку о закоптелое платье.
Симон со стоном поднялся и взглянул на Магдалену. Юбка обгорела по краю, корсаж тоже оказался прожженным в нескольких местах, и даже длинные волосы не убереглись от огня. Ее мелко трясло, взгляд уставился в пустоту. Но уже в следующее мгновение к Магдалене вернулось ее самообладание. Симон испытал чуть ли не гордость за то, что ему дозволено было любить эту девушку.
Недаром она носит имя Куизлей,подумал он. Ее так просто не сломишь…
Магдалена отпихнула ногой обугленный ком, бывший некогда братом Якобусом.
– У него была какая-то болезнь, от которой он медленно сходил с ума, – прошептала она. – До чего ужасная смерть…
– Не ужаснее той, которую устроит нам с лекарем твой отец, если отправит нас на костер за осквернение реликвий, – отозвалась Бенедикта. – Идемте дальше.
Они все так же стояли перед развилкой. Симон огляделся по сторонам.
– Куда? – спросил он.
Бенедикта взглянула направо.
– Этот монах каждый день приносил Магдалене еду и питье из монастыря. Наверняка он и теперь хотел туда сбежать, но потом передумал. Так что идемте направо.
Они двинулись по узкому коридору, который поднимался немного вверх по широким ступеням. В скором времени беглецы остановились перед тяжелой дверью.
Бенедикта широко улыбнулась и изобразила легкий поклон.
– Voilà.Вот и вход в монастырь!
Она потянула на себя ручку.
Дверь была заперта.
Бенедикта несколько раз дернула ручку, и в конце концов обрушилась на дверь всем своим весом. Дверь с грохотом затряслась, но выдержала.
– С ума сошли! – прошипел Симон. – Вы так весь монастырь переполошите!
Бенедикта злобно на него оглянулась.
– Да ну? У вас есть идея получше, как нам отсюда выбраться?
– Проверим сначала другой проход, – вмешалась Магдалена. – Мы в любое время можем сюда вернуться и попробовать выломать дверь.
Бенедикта кивнула.
– Неплохая мысль, дорогуша. Тогда идем!
Они пустились обратно по коридору и у развилки свернули в другой проход. В этот раз низкий туннель в отличие от предыдущего едва ли не бесконечно тянулся во тьме. Симон так и не решился поджечь какую-нибудь книгу: уничтожение «Исповеди» было худшим, на что он оказался способен. Поэтому молодой лекарь следовал за двумя девушками, которые горящими страницами указывали ему дорогу. Присмотрись он прежде, то понял бы, что теперь пламя пожирало Аристотеля и Фому Аквинского. Но таких подробностей он знать, в общем-то, и не хотел.
В итоге туннель вывел их к низкой, обитой ржавыми пластинами двери. Выглядела она гораздо более ветхой, чем дверь в первом коридоре. Ручка и замок покрылись зелеными пятнами, и к ним, судя по всему, долгое время никто не прикасался.
– Ну? – спросила Бенедикта и приглашающим жестом указала Симону на дверь. – Может быть, вамтеперь повезет?
В это мгновение за дверью послышались голоса. Кто-то приближался к ним с той стороны.
С восточной стороны, прямо перед стеной, окружавшей монастырь, находился театр. Он хоть и стоял пока недостроенный, но уже сейчас можно было представить его будущий облик. В нем имелось два яруса; по углам располагались крытые балконы в виде башен, с них спускались сточные желоба, украшенные демоническими гримасами. Над главным входом красовались герб монастыря и рельефные маски, веселая и грустная.
Августин Боненмайр размашистыми шагами несся к строению, и остальным монахам приходилось прикладывать немало усилий, чтоб за ним поспевать. Театр был одним из самых смелых его замыслов, и потребовалось немало времени, чтобы добиться согласия у собратьев. Так же, как и иезуиты, настоятель Штайнгадена хотел привлекать народ к истинной вере светом, музыкой и разноцветными кулисами. Театр был превосходным оружием в борьбе против скупой и враждебной чувствам реформации. Но понадобилось еще немало воображения, чтобы претворить в жизнь мечту Боненмайра о божественном театре.
Не замедляя шага, настоятель толкнул двустворчатые двери и вошел внутрь. Факелы, которые взяли с собой монахи, блеклым светом наполнили зрительный зал, по стенам и галереям заплясали тени. Впереди разместилась высокая сцена из оструганных досок, перед которой зияла пустая оркестровая яма. Вместо декораций всюду валялись свертки материи и кучи досок, с потолка свисали канаты и подъемники.
Боненмайр взлетел по узкой лестнице на сцену и оглянулся на своих спутников.
– Быстрее! Господи, быстрее же! Мы почти добрались!
Настоятель сдвинул в сторону кучу тряпья и встал на деревянную площадку посреди сцены, вделанную в пол и практически незаметную. Затем указал на один из бесчисленных подъемников.
– Правый рычаг! – крикнул он брату Йоханнесу. – Опусти его и медленно опускай трос!
Остальные встали к нему на площадку, и монах принялся осторожно отматывать веревку. Платформа с настоятелем и его спутниками затрещала и со скрипом начала опускаться в глубину.
– Люк. С его помощью могут появляться или исчезать ангелы, дьявол или сам Иисус, – пояснил Боненмайр Натанаэлю, который оглядывался и одобрительно кивал. Лицо настоятеля приняло мечтательное выражение. – Я велел всюду поставить подъемники. Здесь будут и съемные кулисы, и опускающиеся занавесы, и даже нагнетатель облаков! Совсем скоро люди, которые придут сюда на представление, решат, что повидали самого Господа! Рай на земле, можно сказать! Ecce homo, вот мы и добрались.
Платформа с грохотом опустилась на каменный пол подвала. Темная комната, в которой они теперь находились, состояла, казалось, из бесчисленных ниш и углов; всюду на равных расстояниях друг от друга высились колонны, поддерживавшие низкий потолок; по всему полу и стенам вделаны были истертые надгробные плиты. Все пространство загромождали старые ящики, полки и сундуки, поэтому оставалось лишь догадываться об истинных размерах подземелья. Прямо перед подъемником у стены стояла ветхая статуя Девы Марии, по полу беспорядочно валялись изъеденные временем и голубиным пометом каменные ангелочки и водосточные желоба. Среди них стояло несколько странных на вид механизмов, о назначении которых с первого взгляда догадаться было довольно трудно.
