С. Пэррис - Ересь
— Я пойду с тобой, — заявил Сидни (я тем временем натянул штаны и принялся застегивать рубашку с такой поспешностью, что перепутал пуговицы и вынужден был начать сначала). — Дженкс, будем надеяться, не затаился в Оксфорде, но у него немало дружков, которым тоже небось велено похлопотать, чтобы ты не вернулся в Лондон. До завтра, пока мы не уедем из этого гадючника, ты никуда не выйдешь один и без оружия.
Я перестал шнуровать башмак и поднял голову.
— С ректором мне бы хотелось поговорить наедине.
— Не беспокойся, трогательному прощанию я мешать не стану. Я пока с привратником поболтаю.
— Коббет! — воскликнул я, припомнив, что, если бы он столь отважно в нарушение приказа не помог мне, Сидни не получил бы от меня бумаг, а я бы теперь был мертв или же валялся в тюремной камере. — Ты не мог бы выдать мне небольшой аванс из обещанной твоим тестем награды? — попросил я Филипа. — Дженкс ограбил меня, а я должен отблагодарить Коббета: ведь это он послал к тебе мальчишку и помог найти меня. Боюсь, он за это поплатился.
— Ну, так посмотрим, что найдется в подвалах колледжа для человека с таким отважным сердцем и такой большой глоткой, — ухмыльнулся Сидни, распахивая передо мной дверь. — Ох, Бруно, не думал, что когда-нибудь такое скажу, но на этот раз я рад буду убраться подальше от знаменитых университетских шпилей.
— Согласен, — подхватил я, хотя воспоминание о том, как всего неделю назад я мечтал прославиться в Оксфорде, было болезненно.
Прихватив с собой бутылку отличного испанского вина, купленного Сидни у келаря колледжа Церкви Христовой, мы направились в Линкольн. Однако в маленькой комнатке под аркой нас ожидал вовсе не Коббет, его место занял какой-то узколицый тип с темными всклокоченными волосами. Он поглядел на нас с хмурым подозрением, но, по наряду признав в Сидни важного человека, опустил глаза.
— Где Коббет? — чересчур резко спросил я.
Новый страж пожал плечами — тон мой ему не понравился.
— Его отстранили, больше я ничего не знаю. Говорят, уволят вовсе. Вам кого надобно?
— Ректор Андерхилл ждет меня. Я доктор Бруно.
Сидни похлопал меня по плечу — в кои-то веки слегка, не больно.
— Пойду-ка я пропущу стаканчик в таверне «Митра» на углу Хай-стрит. Как закончишь, присоединяйся. Без меня никуда не ходи, — многозначительно добавил он.
Новый привратник тупо уставился на меня, а затем жестом предложил войти.
— Ректор у себя, — проворчал он, таращась на бутылку у меня под мышкой, но я покрепче прижал ее к себе и двинулся через двор.
На полпути я остановился и оглянулся с содроганием на башенные окна и парадный подъезд — всего два дня назад там жили Габриель Норрис и Томас Аллен.
Старый слуга ректора, Адам, открыл мне дверь, попятился и чуть не упал. На суровом и хмуром лице проступил ужас, глаза вытаращились. Он вышел ко мне и прикрыл за собой дверь, чтобы изнутри не расслышали наш разговор.
— Я заплачу, сэр, — зашептал он, цепляясь за полы моего камзола. — У меня есть сбережения на старость, я вам все отдам. Не очень большая сумма, по вам сгодится. Это несчастная случайность, что вы видели меня той ночью. Я там почти и не бываю, пришел только ради друга, но, если вы готовите список или что, молю вас, заберите все деньги из моего сундука, только не упоминайте мое имя.
— Успокойтесь, Адам, — буркнул я в ответ, отдирая дрожащие пальцы от моей одежды. Что-то оскорбительное было в этой сцене: я — доносчик, милующий за взятку! — Не нужны мне ваши деньги, и я никому не обязан докладывать о тех, кто присутствовал на мессе. Но уж если вы решились исповедовать запрещенную веру, так имейте хотя бы мужество идти до конца. Иначе какой во всем этом смысл?
Старик улыбнулся — смущенно и с благодарностью — и отворил мне дверь.
— Хозяин ждет, — промолвил он, поклонившись.
В просторной столовой, где мы ужинали в первый мой оксфордский вечер, в одиночестве стоял ректор — лицом к окну в сад, руки сложены за спиной. Я оглядел пустой зал, припоминая, где сидели в тот раз Роджер Мерсер и Джеймс Ковердейл и как звучно разносился жизнерадостный смех Мерсера. Наверное, и ректора одолели воспоминания: он смотрел в сад, где через несколько часов после нашего веселого ужина Мерсера ждала ужасная смерть. Адам с негромким щелчком прикрыл за мной дверь и проскользнул сквозь другую дверь во внутренние помещения. Андерхилл все еще неподвижно стоял у окна; даже заговорив, он так и не повернулся ко мне. Голос его был неестественно спокоен.
— Моя дочь ждет вас в соседней комнате, доктор Бруно.
Я подождал, но ректор ничего не добавил, так что я последовал за Адамом в кабинет, где мы когда-то беседовали с Софией о магии.
Теперь она ждала меня, стоя у камина, упираясь обеими руками в высокую спинку кресла. Длинные темные волосы были скромно уложены на затылке. Стройная фигура в сером платье с прямым лифом пока еще не выдавала ее положения, разве что грудь немного налилась; лицо исхудало, черты заострились, глаза опухли от слез.
— Нас захватили в Абингдоне, — без предисловий заговорила она, и, хотя лицо ее казалось болезненным и слабым, голос был ясен и звучен, как всегда. — Спросили Джерома, кто он такой. Он отвечал: джентльмен и христианин. Тогда они разорвали на нем рубашку и увидели власяницу. — Она умолкла, с трудом сглотнула и, глубоко вздохнув, заставила себя продолжать все тем же ровным голосом и не глядя на меня: — Ему предъявили обвинение в измене, арестовали, надели наручники и увели. Я молила, чтобы мне позволили следовать за ним, но меня вернули в Оксфорд.
— Тоже в наручниках? — с ужасом спросил я.
— Нет. Со мной обращались почти любезно. Ведь я не сопротивлялась. Меня отвезли в тюрьму замка, — продолжала она, подняв наконец голову и глядя на меня чуть ли не с вызовом. Но тут же покачала головой и как-то съежилась. — Бруно, если вы там не были, вы себе и представить не можете это зрелище, этот запах. Животное и то не выдержит в подобных условиях. Одна комната с низким потолком для всех несчастных узниц, грязная солома на полу, провонявшая дерьмом и мочой, а стены такие сырые, что сплошь заросли плесенью, и холод пробирает до костей. О! Мне кажется, этого холода я не избуду до конца жизни!
— Вас бросили в тюрьму? Но ведь вы… — Я запнулся и неловко указал на собственный живот.
Девушка горько усмехнулась.
— Да, я им сказала, не стала беречь свою честь. Джером убеждал меня молчать, если нас схватят, назвать только свое имя, и больше ничего. Но я-то думала, если сказать, со мной обойдутся мягче. Потом оказалось, что все это было только запугивание. Я просидела в этой дыре два часа, среди этих безумных; несчастные собрались вокруг меня, дергали за одежду, за волосы, а сами все сплошь во вшах, в каких-то болячках, воняют гнилью, испражнениями…
Голос ее сорвался, я невольно шагнул ближе, хотел обнять ее, но София резко выпрямилась и глянула на меня так, что я опомнился: я был ее врагом.
— Что же дальше? — спросил я.
— Потом пришел мой отец, — тряхнула она головой. — За ним послали. Ему, как я поняла, сообщили, что меня взяли вместе с беглым священником-иезуитом, однако, мол, я еще прежде передала какие-то бумаги, улики против него, властям, и это смягчало мою вину, оправдывало перед законом. Вот почему, а также учитывая мое деликатное положение, — с саркастической усмешкой она похлопала себя по животу, — отцу позволили взять меня на поруки.
— Слава Богу! Вы не стали опровергать насчет бумаг?
— Я догадалась, что сказочку о письмах скормили им вы, — тихо, без гнева, но и без благодарности продолжала она. — Вы предоставили мне шанс спастись. И шериф сделал доброе дело, поместив меня для начала в тюрьму. Если бы я не побывала в той камере, мне хватило бы упрямства и глупости рассказать правду — ради Джерома. Но два часа в той дыре… — Снова ее голос сорвался, она задрожала всем телом и бессознательно прикрыла живот. — Мне казалось, и за столь короткое время я подхвачу тюремную лихорадку — воздух был насквозь сырой и пропитанный миазмами. Я испугалась за ребенка, — еле слышно договорила она; я уже почти не разбирал ее слов. — Его отца убьют, должна же я дать ребенку шанс родиться на свет.
— Я очень рад! — искренне воскликнул я.
— Еще бы не рады! — подхватила она. — Если б ваше начальство узнало, что вы солгали ради католической шлюхи… Вы хорошо сыграли свою роль, Бруно, я ни разу на вас и не подумала. Но ведь и вы ни в чем не подозревали меня, признайтесь! Не так уж вы и умны, как вам кажется.
— Я и не ждал от вас благодарности, — шепнул я. — У вас достаточно причин ненавидеть меня, однако действовал я лишь ради вашего блага — он бы убил вас, София, на пути во Францию. В этом я уверен.
— Вы просто повторяете глупую выдумку бедного Томаса. Джером пальцем бы меня не тронул. Он меня любит! — Рыдания поднялись в ее груди, и она отвернулась, подавляя слезы: гордая девушка не желала обнаружить передо мной свою слабость.
