Дэн Симмонс - Колокол по Хэму
Трое полицейских с изумлением внимали потоку английских слов из уст своего начальника.
— Я могу обещать только то, что, ступив на мою землю, вы и ваши люди будете расстреляны как нарушители частных владений, — сказал Хемингуэй, смерив Мальдонадо взглядом.
Несколько мгновений они не мигая смотрели друг на Друга.
Лейтенант чуть заметно кивнул.
— Очень хорошо, сеньор. Мы уважаем ваши чувства и понимаем ваше стремление к уединению в эти тревожные времена. Если вы что-либо узнаете о женщине, которую мы ищем, либо увидите ее, свяжитесь со мной по...
— Прощайте, джентльмены, — сказал Хемингуэй, только теперь перейдя на английский, и шагнул вперед, готовясь захлопнуть дверь перед носом у незваных гостей.
Мальдонадо улыбнулся, отступил, кивком позвал спутников за собой и двинулся к зеленому «Шевроле», стоявшему на подъездной дорожке.
Хемингуэй закрыл дверь и подошел к окну убедиться, что они уехали. Я хотел сказать что-нибудь шутливое и разрядить обстановку, но, заметив бледность его лица и сжатые кулаки, передумал. Было совершенно очевидно, что, вздумай Мальдонадо переступить порог дома, Хемингуэй выхватил бы револьвер и открыл пальбу.
— Я уверен, что это он убил Сантьяго, — прошептал писатель.
Я промолчал.
— Я отправил Дикарку во флигель, — сказал Хемингуэй, в первый раз посмотрев на меня. — Спасибо, что пришел.
Я пожал плечами.
— Это у тебя пистолет торчит или ты так рад меня видеть? — спросил он.
Я распахнул полы пиджака и показал ему оружие, заткнутое за пояс.
— Вы не устаете меня удивлять, специальный агент Лукас— Хемингуэй подошел к столику с бутылками, стоявшему рядом с цветастым креслом, и смешал себе «Том Коллинз». — Хотите выпить, специальный агент Лукас?
— Нет, спасибо, — ответил я. — Пойду скажу Марии, что они ушли.
Хемингуэй пригубил коктейль и посмотрел на картину, висевшую на ближней стене.
— Пожалуй, хватит так ее называть.
— Как?
— Дикаркой, — ответил Хемингуэй. — Девчонке угрожает реальная опасность. Ее действительно хотят убить.
Я кивнул и отправился в обход бассейна к флигелю.
Войдя в спальню, я окликнул Марию по имени, занес руку, чтобы постучать в ванную, подумал, отодвинулся в сторону от двери и постучал.
Девятимиллиметровая пуля пробила дверь на уровне лица, вошла в стену чуть выше кровати и, возможно, пробила одну из пальм, окружавших главную усадьбу.
— Черт побери, Мария! — рявкнул я.
— Ох, Хосе, Хосе! — воскликнула проститутка. Распахнув дверь, она бросилась мне в объятия.
Я вырвал у нее «люгер» и успел поставить его на предохранитель, прежде чем Мария упала мне на грудь. Я едва подавил желание закатить ей оплеуху. Одно дело — погибнуть в дурацкой перестрелке с болванами из Кубинской национальной полиции и совсем другое — быть застреленным по ошибке кубинской шлюхой. Я не мог сказать, какое из этих событий больше повеселило бы моих бывших приятелей по Бюро.
Я втолковал Марии, как Хемингуэй отделался от полицейских, что Бешеный жеребец и его придурки ушли, и, возможно, навсегда. Мария продолжала истерично рыдать.
— Нет, Хосе, нет! — кричала она, превращая мою рубашку в мокрую тряпку. — Они вернутся. Они опять придут сюда.
Они придут за мной. Завтра ты, сеньор Хемингуэй, его дети, вонючие матросы и все остальные уйдете на яхте сеньора Хемингуэя, и здесь некому будет присмотреть за мной, кроме сумасшедшего повара Рамона и шофера Хуана, который терпеть меня не может, но хочет затащить в постель, и тогда Бешеный жеребец вернется, и они изнасилуют меня и убьют за то, что сделала не я, а сам Бешеный жеребец, и потом вы вернетесь, и я уже не буду ждать тебя в доме, как каждый вечер, и тогда вы спросите — где Мария? А Мария уже будет мертвая и холодная, и...
— Мария, — негромко произнес я, сжимая ее руки. — Мария, дорогая. Будь добра, заткни свою пасть.
Она ошарашенно посмотрела на меня.
— Я поговорю с сеньором Хемингуэем, — пообещал я. — Он возьмет тебя на яхту вместе с нами.
— Ах, Хосе! — воскликнула проститутка и обняла меня так крепко, что мои многострадальные ребра едва не хрустнули.
* * *Вторая половина дня была наполнена хлопотами и наставлениями. Хемингуэй пригласил Марию пообедать в главном доме, и юная шлюха, отчаянно зардевшись, приняла его приглашение и побежала в «Первый сорт» за своим лучшим платьем. Она страшно разволновалась, когда я сказал, что не буду обедать с ними — Хемингуэй меня не пригласил, — но обрадовалась, когда я добавил, что упакую ее вещи в рюкзак вместе со своими. Прежде чем отправиться на обед, Мария собрала свой скромный запас одежды, позаимствованной у Марты, расческу, косметичку и запасные сандалии. Когда она ушла, я аккуратно уложил их и заглянул в небольшую коробку, в которой она хранила свои пожитки. Ничего ценного там не оставалось.
Потом я около часа бродил по усадьбе, осматривая «трупный колодец» на вершине холма, ветхие постройки за заросшим теннисным кортом, навес, под которым хранились принадлежности для бассейна, гараж и односкатный сарай на его задах. Затем я вернулся в «Первый сорт», обошел коровники и заглянул на сеновалы. Лейтенанта Мальдонадо и его людей нигде не было. Под гниющей соломой в дальнем углу одного из сеновалов я обнаружил продолговатый сверток, упакованный в парусину. Захватив его с собой, я поехал в Кохимар, чтобы осмотреть «Лорейн» и погрузить на борт припасы. Мы собирались сделать это позже вечером, после возвращения «Пилар», но Хемингуэй решил, что будет лучше вывести катер из порта при дневном свете и оставить его у частной пристани в старом прибрежном городке Гуанабо в десяти милях к северу.
В Кохимар меня повез Хуан — он должен был ехать дальше в Гуанабо и взять меня там. Хуан был мрачен и молчалив, что устраивало меня как нельзя лучше, поскольку я и сам не хотел вступать в разговоры. Всю дорогу я провел в размышлениях. По прибытии на пристань Шелвина я велел Хуану отдохнуть в тени машины, пока я буду переносить вещи с заднего сиденья и из багажника на катер.
«Лорейн», великолепное восьмиметровое судно ручной работы с корпусом из красного дерева и хромированной стали, с кожаными сиденьями в рубке, отделанной дорогостоящими материалами, было сработано на американских верфях «Додж» в середине 20-х годов, когда малое судостроение переживало времена наивысшего расцвета. К счастью, Шелвин заменил почти все механические устройства новейшими образцами: восьмицилиндровый V-образный двигатель «лайкоминг» был выпущен всего два года назад и содержался в идеальном порядке, корпус недавно очистили от ракушек, рулевой механизм был модернизирован, на приборной панели красовался новенький магнитный компас, рядом с ветровым стеклом был установлен мощный прожектор-искатель. Ради удобства пассажиров Шелвин перепланировал катер, сместив двигательный отсек к корме и превратив две каюты в единое просторное помещение с кожаной обивкой.
Никто, кроме Хуана, не видел, как я загружаю катер. Помимо парусинового свертка, я поднял на борт тяжелые коробки с продовольствием, шестигаллоновые канистры с питьевой водой, три больших ящика ручных гранат — Хемингуэй настойчиво продолжал называть их «фугасами» — и два автомата Томпсона в «люльках» из овечьих шкур. Хемингуэй потребовал погрузить дюжину запасных обойм для «ninos», и я послушно принес их на катер и уложил на место. Все эти предметы я запер в правом кормовом тайнике, о котором нам рассказал Шелвин. Не зная заранее, что скрывается за длинными панелями позади сидений в рубке, тайники было невозможно обнаружить.
В тайник левого борта я уложил шляпы-сомбреро, взятые с «Пилар», два рулона зеленого брезента и один коричневый, пятьдесят метров бельевой веревки, несколько морских карт в картонных тубусах, парусиновые жилеты, запасные палубные туфли и другую одежду. Также я спрятал там армейскую аптечку, сверток запечатанных хирургических накидок, свой «магнум» и шестьдесят патронов в непромокаемом мешке, две бутылки репеллента, два бинокля из финки, два мощных фонаря, маленький фотоаппарат «лейка», два охотничьих ножа, две брезентовых сумки с лямками и пульверизатор, заряженный «флитом».
Поднявшись на причал, я устроил трап из двух широких досок и велел Хуану помочь мне закатить в рубку две пятидесятигаллоновые бочки горючего. Шофер недовольно заворчал, но все же помог мне установить тяжелые емкости у переборок, не поцарапав красное дерево и не испачкав кожу. Хуан отправился в машину выкурить сигарету, а я при помощи веревки закрепил бочки так, что они не сдвинулись бы с места даже в сильную волну. Запас горючего нарушил безупречную осадку катера, который заметно накренился на корму, но с этим ничего нельзя было поделать Убедившись, что все погружено и надежно принайтовлено, я махнул Хуану рукой, вынул из кармана ключ зажигания и запустил 125-сильный «лайкоминг». Двигатель торжествующе взревел. Поставив его на холостые обороты, я собственноручно отдал носовые и кормовые концы, устроился в роскошном кожаном кресле, круто вывернул влево изящный деревянный штурвал автоматического рулевого управления системы «дизенберг» и начал пробираться в плотном потоке возвращающихся рыбацких посудин, хозяева которых взирали на катер со смесью презрения и зависти.
