Александр Бушков - Комбатант
— Новехонький сюртук, — сказал он грустно. — Из чистого кастора… Вас не затруднит, месье, оставаться в той же позиции? Вообще-то там, на улице, дожидаются двое агентов, вы и это учитывайте…
— Кто вы такой? — хмуро спросил усач.
— Вам бы следовало поинтересоваться этим раньше, — сказал Бестужев без улыбки. — Ваша промашка в том и заключалась, что вы нас приняли то ли за авантюристов, то ли за посланцев каких-нибудь крупных электротехнических концернов… Я офицер русской политической полиции, месье Жак. Вам как революционеру, — он ироническим тоном выделил последнее слово, — эта контора должна быть знакома…
Лицо циркача исказилось злорадством, и он на самом настоящем русском языке ответил, уже ухмыляясь с дерзким вызовом:
— А как же! Охранька, читоб тибе шерти побирай! Сат-трап!
Бестужев поднял бровь:
— Говорите по-русски?
С тем же вызовом Жак ответил:
— Я училь рюсски, чтоби читать в оригиналь книги великий Бакунин'!
— А, ну да, понятно… — не скрывая скуки, кивнул Бестужев. — Следовало ожидать. Бакунин, Кропоткин… «Собственность есть кража». Восхитительная по идиотизму идея Бакунина насчет самоуправляющихся народных общин, которые должны заменить собой государство… Удивительно, что вас с Гравашолем выперли после второго семестра. Обычно экземпляры вроде вас вылетают еще на первом…
— Что бы вы понимали, шпик? — огрызнулся Жак уже на французском. — Здесь я вам не по зубам! Здесь другая страна!
— Вы не о том думаете, любезный, — сказал Бестужев холодно. — Совершенно не о том. Проделайте нехитрые логические умозаключения — уж логике-то вас учили и в гимназии, и в университете. Если перед вами — офицер политической полиции, следовательно, и убитый вами человек… Ну?
Вот теперь на лице циркача наконец мелькнула тревога, он замолчал, поглядывая исподлобья настороженно и зло — ага, почуял запах паленого и решил держать язык за зубами, не вступать в словесные баталии, чтобы ненароком не сболтнуть чего не следует…
— Вы убили офицера русской политической полиции, — продолжал Бестужев. — И сотрудника аналогичной императорско-королевской конторы. Юриспруденцию вы, насколько я знаю, не изучали, но все равно, примерно должны представлять, как реагирует на подобные забавы здешняя Фемида.
Он выразительно провел пальцами свободной руки по горлу и дернул кистью вверх, словно затягивал воображаемую петлю.
И продолжал:
— Виселица, конечно, не гарантирована — но в любом случае, тюремный срок будет таким, что выйдете вы на свободу уже стариком. Если вообще выйдете. Пожизненная каторга в здешнем уголовном уложении вписана…
— Я никого не убивал, — насупясь, бросил Жак.
— Того, что был в парадном — быть может, — сказал Бестужев. — Но мой друг и сослуживец был убит в квартире одним из ваших ножей. У него слишком специфическая рукоять, чтобы ошибаться.
— Эта фирма, «Киршбаум и Лейте», производит чертову уйму таких ножей…
— Именно таких?
— Да. Это наборы для циркачей, вы их найдете в любом шапито Европы, где есть метатели…
— А отпечатки пальцев?
— Вздор! Нож мог украсть кто угодно. У вас есть кто-нибудь, кто смеет уверять, будто меня там видел?
— Ну, разумеется, — сказал Бестужев. — Ваша очаровательная ассистентка. Час назад мы ее взяли на выходе из Пратера. На ней было бежевое платье с отделанным кружевами круглым вырезом, белая летняя шляпка с украшением в виде букетика искусственных ландышей, при себе она имела черный ридикюль с серебряной отделкой и ручкой из переплетенных металлических колец… Каюсь, я был с ней резок и груб, я значительно преувеличил те кары, которые могут обрушиться персонально на нее. И она испугалась, занервничала, стала ужасно словоохотливой, ей чертовски не хотелось одной отдуваться за всех, пока ваша банда будет расхаживать на свободе. Ах да, вы же не знаете… В ту ночь она за вами следила. Женщины ревнивы, уж вам-то следовало это помнить… Она решила, что вы под романтическим покровом ночной мглы отправились на свидание — и ехала за вами следом до Кунгельштрассе. Видела, как подъехал Гравашоль со своими головорезами, как вы все вместе скрылись в парадной. Убийства она не видела, конечно, — но ее показаний суду будет достаточно…
— Бред… — процедил Жак, но в его голосе Бестужев с радостью услышал панику.
И лихо солгал:
— Мы нашли извозчика, который ее вез на Кугельштрассе и обратно. Мадлен запомнила номер, вы же знаете, что у нее отличная память на цифры, она даже вела вашу семейную бухгалтерию, верно? Она у нас, Жак. И по характеру, по складу души она не похожа на Жанну д'Арк, особенно если учесть, что никакой пламенной любви с ее стороны и не было, она всего-навсего видела в вас гарантию житейской стабильности, надежду на будущее обеспеченное существование. Сейчас, когда ее планы рухнули, она будет думать только о том, как бы вырваться самой. И ради этого даст против вас какие угодно показания. Или вы станете меня уверять, что Мадлен — натура, исполненная самой высокой верности, готовая на самопожертвование? А?
Циркач хмуро молчал. Судя по его лицу, подобных чувств за Мадлен он не предвидел изначально…
— А вот теперь — главное, — сказал Бестужев напористо. — Я вам не дам ни единого шанса на политический процесс. Ни единого шанса стать политическим заключенным. Сплошная уголовщина, месье. Боже упаси, никто не станет вас обвинять в убийстве русского жандарма. Покойный, как явствует из его паспорта, был приват-доцентом, то есть скромным ученым в невысоких чинах. Сугубо мирная, насквозь штатская личность, не имеющая никакого отношения к специальным службам.
— И зачем бы мне его убивать? — бросил Жак.
— Вы, правда, не поняли? — осклабился Бестужев. — Ревность, зеленоглазое чудовище из гениальных пьес Шекспира… Он посетил балаган — и пленился Мадлен. Стал ухаживать, дарить подарки, они встречались… Ну а вы из пошлой ревности его убили. Только и всего. По ряду причин австрийской тайной полиции выгодно придерживаться именно этой версии, они меня поддержали целиком и полностью. Ну а Мадлен, если с ней немного поработать, будет на суде со всем пылом тоже придерживаться именно этой версии. Так что сомнительная слава политического узника вам не светит, милейший. Заголовки газет будут совершенно иными: «Циркач зарезал русского ученого, приревновав его к своей ассистентке!», «Ревнивый французский монстр из Пратера!». Примерно так. Судиться вам, как уголовнику, сидеть с уголовниками — вот суровая проза вашего будущего…
Он зорко наблюдал за сгорбившимся на полу человеком. И с радостью подмечал характерные признаки — навидался этой мгновенно подступающей понурой сутулости, безнадежности в позе и взгляде. Сидевший перед ним субъект был умен, а потому уже понимал, что оказался в самой безнадежной ситуации…
— Имеете что-нибудь сказать? — поинтересовался Бестужев.
Циркач угрюмо молчал, буравя взглядом пол, покрытый дешевеньким пестрым ковриком из лоскутьев. «К ножам он не бросится, — прикидывал Бестужев, — должен понимать, что находится в крайне невыгодной позиции и выстрелить я успею раньше.»
И предложил:
— Хотите подойти к окну и убедиться, что мои агенты неподалеку?
— Не хочу, — буркнул Жак.
— Судя по вашему немногословию, вы уж понимаете, что влипли самым серьезным образом?
— Шпики чертовы… Кто мог знать…
— Всем свойственно ошибаться, — пожал плечами Бестужев.
Жак вскинул голову:
— Почему вы не везете меня в полицию?
— Так-так-так… — протянул Бестужев. — Вижу, вы уже начали размышлять и прикидывать… Это хорошо, месье Живая Молния, это просто прекрасно… Давайте откровенно. Моя профессия в том и заключается, чтобы ловить и отправлять за решетку таких, как вы, без различия политических платформ, идейных направлений и оттенков программ. У меня к вам есть и личные счеты — вы убили моего друга и сослуживца, который один стоил тысячи таких, как вы… Но я готов наступить на горло своим личным и профессиональным чувствам. Вам дьявольски везет, Жак… Дьявольски, — повторил он с неудовольствием. — Сложилось так, что моему начальству сейчас важен исключительно аппарат Штепанека. Аппарат ему нужен настолько, что мне поручено даже предложить торг. Вас не тронут. Вам дадут возможность беспрепятственно скрыться отсюда. Я бы своей рукой, с величайшим удовольствием пристрелил вас при попытке к бегству… но я офицер и вынужден повиноваться дисциплине и приказу. Вы останетесь на свободе, мы ни словечком не обмолвимся о вас австрийцам… но вам должно быть понятно, чего я потребую в обмен?
— И чего же?
— Не разыгрывайте глупую девственницу! — грубо бросил Бестужев. — Вы все прекрасно понимаете не хуже меня!
