Вольфрам Флейшгауэр - Пурпурная линия
Зрители в недоумении терли глаза. Кто эта женщина, въезжающая в их город как королева? Она, конечно, очень красива, но подобает ли католическому властителю во время официального вступления в столицу выставлять напоказ, словно дорогую куклу, свою разодетую в пух и прах содержанку? Папские шпионы, стоявшие в толпе, внимательно наблюдали за происходящим. Один из них — Бончани, — растолкав булочников и рыночных торговок, пробрался вперед, чтобы лучше разглядеть красавицу. Но пока сухопарый дипломат протискивался между дородными тушами зевак, паланкин пронесли мимо, и Бончани удалось увидеть только красиво причесанный затылок высокой дамы и ворот бархатного платья. Отступая в гущу толпы, папский шпион мысленно успел составить первые фразы донесения, которое он сегодня же вечером отправит в Рим, где с большим интересом следят за событиями в Париже.
Между тем Климент VIII, ставший Папой в 1592 году, доставлял королю гораздо больше хлопот, чем любовница. Папа оказался в затруднительном положении. Он, разумеется, прекрасно понимал политику, проводимую испанцами и Лигой, как и то, что только Франция могла служить серьезным противовесом габсбургскому спруту. Будь Наварра католическим союзником Рима в борьбе против могущественного Филиппа, Клименту удалось бы ослабить смертельные объятия спрута. Посланники Филиппа, вившиеся вокруг Папы, не жалели яда и желчи в адрес французского короля. Несколько лет назад — Климент слишком хорошо это помнил, — когда его предшественник Сикст V объявил о своем нейтралитете в отношении Франции, Филипп прислал в Рим графа Оливареса. Переговоры больше походили на свару и кончились ничем, а через несколько дней Папа слег от непонятной болезни и вскоре умер. Сегодня, пять лет спустя, положение Испании и Лиги еще больше ухудшилось, и Климент опасался прикасаться к еде во время трудных переговоров.
Правда, в такой же степени не доверял Папа и этому новообращенному, который меняет религии, как перчатки. Король отступился от своей веры, чтобы завоевать Париж, следовательно, его вера так же фальшива, как парики его слуг. Генрих Наваррский хочет получить отпущение грехов, чтобы устроить вечерю Антихристу. Но можно ли доверять Испании? Так же думают во Флоренции и Венеции. Без Франции весь христианский мир навсегда окажется в руках Габсбургов. Что будет, если отлученный Генрих объявит о создании французской государственной Церкви? Переживет ли Рим вторую схизму? На горизонте до сих пор угрожающе маячила зловещая тень другого Генриха.
Случилось так, что один молодой иезуит совершил покушение на короля Генриха. Во время приема в Лувре он бросился на короля с кинжалом, но промахнулся и лишь рассек Генриху губу. Три дня спустя во время суда над преступником король издал указ об изгнании из страны ордена иезуитов. Надвигалась буря, и впервые за много лет в Риме были вынуждены принять посланника французского короля.
Переломный момент наконец наступил. Пока войска Филиппа вяло наносили свои последние удары, посредникам Генриха удалось получить у Папы отпущение грехов своего короля. Вожди Католической лиги начали один за другим складывать оружие. Габриэль, ставшая к тому времени маркизой — владелицей замка Монсо, — приняла там в 1596 году одного из них — Майенна. На лоне природы гости наслаждались изысканными блюдами и забавлялись пасторалями, которые радушная хозяйка устраивала для всеобщего увеселения. Вот один из малых сих, которые подсылают ко мне убийц, думал, должно быть, Генрих, чокаясь с толстым Майенном в ухоженном саду маркизы де Монсо.
До установления мира оставалось в то время только два года. В том, что его придется добиваться силой, у короля не было никаких сомнений. Но теперь у Генриха была под ногами твердая почва. Он — король, притом католический, законный властитель, пребывающий в лоне католической церкви. Ни один испанский солдат не будет отныне иметь права под предлогом защиты христианства от еретиков вторгаться в города и убивать крестьян. То, что это был лишь предлог, знает каждый. Но до воцарения мира должно будет пролиться еще немало крови.
Но лишь очень немногие задумывались над тем, что будет дальше. Одним из таких людей был Максимильен де Бетюн, маркиз де Рони, будущий герцог де Сюлли. Едва ли кто-нибудь смолоду так верно служил королю и был так щедро за это вознагражден. Мало кто мог умом и способностями соперничать с маркизом. Войска противников еще отнимали друг у друга города, а в столе Рони уже лежали готовые планы послевоенного устройства королевства, в которых было написано, что следует предпринять для восстановления разоренного государства, облепленного, как паразитами, алчными чиновниками и беспринципной аристократией. Но без денег ни дорог, ни мостов не починить, а без путей сообщения невозможна никакая торговля, без которой не собрать налогов. Соляной налог был сдан в откуп. Сборщики налога, когда им вообще удавалось что-то собрать, отсылали значительную его часть во Флоренцию, Великому герцогу Фердинанду де Медичи, который, предоставив Генриху военный кредит, потребовал уплаты по нему в виде части соляного налога. После того как еще часть брал себе сборщик, в королевскую казну попадали лишь жалкие крохи. Исписав рядами цифр гору бумаги, Рони понял, какие громадные суммы бесконтрольно исчезают неизвестно куда. Этот безжалостный государственный муж, гугенот до мозга костей, бесчеловечно жестокий и раздувшийся от чувства долга и чести, наводил ужас на чиновников финансового совета.
Рони не тратил времени на измышления по поводу зажравшихся и разложившихся государственных чиновников. Весь материал против них был собран и черным по белому запротоколирован. Королю осталось добавить совсем немного, чтобы они, как по мановению волшебной палочки, стали трезвыми, неподкупными и изящными, как математическое доказательство.
Но самой сильной головной болью маркиза де Рони стало не поддающееся никаким расчетам сердце его сюзерена. Уже восемь лет с ним эта Габриэль, которая после каждых родов получает новый титул. Она с самого начала домогалась его дружбы, скорее всего по совету Сурди, которые, прячась за красивым фасадом этой марионетки, дергали за ниточки. Он хорошо помнил, что именно Габриэль посоветовала королю ввести его, де Рони, в финансовый совет. Неплохо, подумал он тогда. Но я не продаюсь, и в совет я бы вошел и без вашего заступничества, и напрасны все ваши усилия — вы никогда не станете королевой.
Дождь, начавшийся в день Всех Святых и превративший улицы города Париж в месиво холодной мокрой грязи, не прекращался до самого конца 1598 года. В большинстве кварталов свирепствовали корь и ветряная оспа. По безутешным в скорби улицам почти ежечасно проносили детские гробики. В городе не осталось почти ни одного жителя, который не страдал бы кашлем или лихорадкой. В довершение всех бед урожаи в этом году были плохи, и цены на овощи и хлеб стремительно взлетели. Те, кто верил, что с окончанием войны и осады минует самое худшее, смиренно взирали теперь на нового невидимого врага, который без милости и пощады уносил одну душу за другой. Горожане беспрестанно возносили молитвы, во всех церквах служили мессы, и только врачи благоденствовали, находя все более широкое поле для применения своих, большей частью совершенно бесполезных, микстур.
13 декабря 1598 года в церкви Сен-Жермен состоялось крещение младшего сына короля. Мальчика нарекли Александром. Несмотря на плохую погоду, в церкви собралось много людей, может быть, надеявшихся, что это радостное событие хоть как-то смягчит их собственное горе. И разве не коснулась милостивая рука Божья самого короля? Тяжелая болезнь, которая грозила унести его в могилу, пощадила его, и теперь он идет по храму вместе с Габриэль, ставшей герцогиней де Бофор, в окружении крестных — Дианы Французской, герцогини Ангулемской, и графа де Суассона. Они подходят к кардиналу, чтобы испросить у прелата благословение на совершение таинства крещения в лоне святой Римской церкви.
Народ перешептывается. Сам король не желал такого пышного торжества, все же речь идет не о наследнике французского престола, этот мальчик — не дитя Франции. Прошел слух, что маркиз де Рони, казначей короля, отказался заплатить музыкантам деньги, положенные за игру при крещении отпрысков коронованных особ, на том же основании — это не дитя Франции, а поэтому в крещении нет ничего из ряда вон выходящего.
Когда об этом узнал король, он, как говорили, желая помириться с герцогиней, послал к ней посредника — маркиза. Она уже знала о скандале с музыкантами и без лишних слов выставила де Рони вон. После этого у нее появился сам король, чтобы указать Габриэль ее место, но все кончилось тем, что смертельно оскорбленная герцогиня разразилась слезами, крича, что лучше умереть, чем сносить такой позор. Пусть король задумается — оставаться ли ему с ней, которую любят все, или держаться за маркиза де Рони, на которого жалуется половина королевства. На это Генрих ответил — как шепотом передавали друг другу люди, — что ему гораздо легче было бы расстаться с десятком таких любовниц, как она, чем с одним таким слугой, как маркиз де Рони. Должно быть, после этих слов герцогиня схватила нож и сказала, что, значит, ей нет больше места рядом с королем и что пусть клинок поразит ее в сердце, где она всегда хранила образ Генриха, и так далее в том же духе. Чем все кончилось, никто толком не знал.
