Далия Трускиновская - Кот и крысы
Спальня старой княжны была переполнена. Войдя, Левушка первым делом споткнулся о протянутые босые ноги и услышал звонкий лай. Опираясь спиной о комод, у самых дверей сидели две пожилые богомолки. Дальше - еще страшнее, девки, бабы и старухи плотно сидели на полу, не оставляя прохода к огромной кровати под балдахином, и говорили довольно громко. Три моськи, две - белые и лохматые, третья - вроде мопса, скакали по бабьим коленям, но слишком не приближались - нападали издали.
Женщина, что привела Левушку с Федькой в эту спальню, закричала, перекрывая лай, так, как кричат девки-ягодницы в дремучем лесу, только что рук ко рту не поднесла:
– Матушка-барыня, от полицмейстера приехали! Господин Тучков, что через Квашниных-ершей с вами в родстве! Пущать?
Левушка, стоя в дверях, вытянул шею, но и с высоты своего роста не смог разглядеть здешнюю хозяйку - на ее постели сидели какие-то дамы в пышных вздыбленных платьях. Только и маячило, что чепец-дормез, увенчанный посередке ленточной розеткой неизъяснимого цвета - петиметры и щеголихи давали таким цветам свои названия, но Левушке за служебными делами не всегда удавалось уследить за ежедневно меняющейся модой.
Из-под края мехового одеяла, это среди лета-то, явилась рука в кружевных воланах, сделала вот этак - пущать!
Следовало раскланяться, но проделывать правильный придворный поклон с риском для жизни Левушка не желал. Да и что за поклоны в дверях?
– Нельзя ли всех этих особ попросить вон? - обратился он к женщине, которая привела его сюда, как видно - доверенному лицу старой княжны, однако сама не двигалась с места.
– Нешто они тебе, батюшка, мешают?
Тут Левушка безмолвно пожелал чертей любимому другу, пославшему его в это бестолковое бабье царство. И вслух попытался объяснить, что разговор со старой княжной должен происходить наедине.
– Как же наедине, когда она - девица?!.
Левушка растерялся. Видать, забота о нравственности в этом московском доме была на недосягаемой высоте. Неудивительно, что воспитанница сбежала.
Не растерялся Федька.
– Она - девица, а мы - полицейские, - попросту сказал он. - Ну-ка, тетенька, пусти.
Он вошел в спальню и тряхнул сидящую богомолку за плечо.
– Ну-ка, освободи местечко, матушка!
Та дернулось под рукой, но пальцы были цепкие.
– Давай, вставай, нечего тут рассиживаться, - еще довольно ласково попросил Федька.
– Архаровец!
– Архаровец, - подтвердил он. - Ну, живо, живо, живо! Девки, выметайтесь!
– Ты чего там творишь? - раздался недовольный голос старой княжны. - Ты моих девок не трогай!
Богомолки встали, и в спальню смог войти ободренный Федькиной отвагой Левушка.
– Вашим девкам, сударыня, при важном разговоре делать нечего! - так же громко отвечал он. - Велите им в людскую убираться!
С великими препирательствами удалось выгнать из спальни ни много ни мало, а восемнадцать особ женского полу, не считая мосек. Оставались две родственницы-гостьи - но про этих княжна и слышать не желала. Оставила также молодого доктора приятной наружности - всякая дама в годах была бы рада, когда такой любезный круглощекий кавалер, благоухающий французской пудрой «марешаль», подает пилюльки, по утрам выслушивает судьбоносные сны, а по вечерам - как проведен день.
Левушке поставили стул в двух шагах от постели.
Княжну приподняли и обтыкали подушками, как если бы она, помирая, вовсе лишилась сил, но Левушка видел, что до смерти тут далеко, а просто охота переживать за воспитанницу со всеми удобствами. А по тому, как мощно помирающая княжна отодвинула сидевшую на одеяле, раскинув юбки, родственницу, Левушка понял - ей бы на театре играть, в пиесах господина де Мольера, которые уже в немалом количестве переведены на русский.
– Когда и каким образом пропала означенная девица? - стараясь подражать архаровскому спокойствию, осведомился он.
– Каким образом? Сами который уж день понять не можем!
Оказалось - из горенки своей в окно Варвара выбраться не могла - окно было изнутри закрыто. В парадные двери выйти не могла - изнутри закрыты, да и всю ночь в сенях кто-то обретается. Через службы уйти не могла - на заднем дворе ночью псов спускают, да и ворота заперты. Остается - улетела на помеле…
– Сие значит, что среди дворни у нее есть пособник. Он ее выпустил и двери за ней запер.
– Такого пособника выпороть бы не худо, - тихо сказал молодой доктор. - Но сперва сыскать и доказать.
Они обменялись взглядами, и Левушка понял - именно с этим человеком стоит потолковать, а не со старой девушкой, которая чуть что - за сердце хватается и спасительных декохтов требует.
Пока он домогался, какие носильные вещи пропали вместе с Варварой, да не взяла ли она с собой деньги и драгоценности, Федька забрался в людскую.
– Ну, архаровец, и что же? - держал он речь перед дворней. - Нас понапрасну порочат.
Он далее толковал о том, что за внешними безобразиями, зуботычинами и выбитыми окнами, народ не видит основного, толковал и видел - не верят!
Да и ту же «Ленивку» вспомнить - кто теперь поверит, что три архаровца просто-напросто хотели тихонько завершить день ужином и скромной выпивкой? И завершили бы, никто - ни Тимофей, ни Клаварош, ни сам Федька! - не имел намерения буянить и бить посуду! Они вообще люди мирные, не случись там этого дурака Вельяминова - расплатились бы и ушли. А так - говорят, большую, на шесть задниц, скамью разломали. Невозможно такую скамью человеку без топора разломать, нет такого способа, а теперь на архаровцев ее вешают…
Все-таки сердца умягчились, кое-что ему про воспитанницу Варвару поведали, а тут и Левушка за ним прислал - собираемся, уезжаем.
Левушка был сильно недоволен.
– Я бы таких дур порол! - пожаловался уже возле кареты. - Сидят, слушают, а потом та, в накидке, говорит этак жеманненько: тебе бы, сударь, говорит, в полку служить, а ты вон в какой должности, стыдно! Я было брякнул - Преображенского полка поручик Тучков к вашим услугам, сударыня! То-то бы рот разинула! Им, московским дурам, хоть без ноги, хоть без башки, лишь бы гвардейского полка!
– И что же? - осторожно спросил Федька.
– А ничего! Я ей так ответил: должен же, сударыня, кто-то и ваших беглых родственниц ловить. В другой раз с архаровскими комиссиями в преображенском мундире поеду. Чтоб с порога зауважали!
Они сели в архаровскую карету, но трогать Левушка пока не велел и дверцу оставил открытой.
– Кое-чем все-таки разжился, - он добыл из кармана некий овальный предмет на длинной ленточке. - Год назад немцу портрет заказывали. Вон она, Варвара…
Федька уставился на миниатюру, приоткрыв рот.
На него из глубокого полумрака смотрело девичье лицо, чуть оживленное модной полуулыбкой - одними уголками сомкнутых розовых губ. И скатывалась на грудь большая трубчатая прядь пушистых темных волос.
Нежностью от него веяло неизъяснимой. Румянец - никакой краской такого не наведешь, свой, живой, прозрачно-неустойчивый, как отсвет на фарфоровой белизне… и не захочешь, а заглядишься…
– Вот и я тоже, - признался Левушка. - Ведь красавица! Редкая красавица! Такой при дворе место, фрейлиной быть, а ее в Москве держат.
Федька отрешенно покивал.
У нее были печальные черные глаза, глядевшие не прямо, а вниз, хотя были распахнуты, как полагается. И волосы, высоко поднятые, совсем просто уложены, и нет четкой границы между мраком и этими пушистыми волосами…
– Врут… - севшим голосом сказал Федька. - Немцы так не рисуют.
– А ты почем знаешь?
– Видел. У них все гладенько и розовое.
Левушка забрал миниатюру и старательно в нее вгляделся.
– Ну, вот тебе розовое - платье…
Он задумчиво покачал портрет на шелковой ленточке и вдруг надел себе на шею.
– Не потерять бы, - объяснил.
Федька безмолвно согласился. Ну да - не простому полицейскому, бывшему мортусу, а до того - будущему каторжнику, таскать на груди под мундиром такие портреты, кишка тонка…
Из-за угла выбежала босая девчонка, проскочила карету, добежала до другого угла и, озадаченная вернулась. Встала перед Левушкой с Федькой.
– Вы, что ли, архаровцы? - спросила дерзко.
– Я ее удавлю, - тихо сказал Левушка.
– А что, не похожи? - полюбопытствовал Федька.
Девчонка оглядела изящно одетого Левушку.
– Не-е, не похожи. Мне господин Ремизов велели архаровцам, что у дверей ждут, передать, - она показала зажатый в ладошке сложенный листок. - Ушли, не дождались…
И она побежала обратно - туда, где за углом были, надо думать, ворота заднего двора. Федька, сообразив, выскочил, догнал и без лишней учтивости отнял записку.
– Не обманул доктор, - сказал, прочитав, Левушка. - Просил вечером жаловать к нему в гости, в дом Флейшмана, что в Колымажной.
– И все?
– А чего еще? Коли бы записку перехватили, то не к чему даже придраться - ни, к кому адресовано, написал, ни подписи своей не поставил.
– Больно умен.
– Так доктор же.
