Артур Филлипс - Египтолог
А Ч. К. Ф., смущенный тем, что, по его мнению, он увидел, протянул руку, желая дотронуться до чувствительного древнего изображения на поверхности одной из колонн, и я мягко, очень мягко, отстранил его руку своей тростью, почти до нее и не дотронувшись, разве что самую чуточку, чтобы только предотвратить контакт кожи с поверхностью, которая, обезвожившись за 3500 лет, могла рассыпаться от малейшего прикосновенья, поскольку я, копируя в свои тетради восхитительную роспись гробницы, не имел возможности завершить консервирование, и потому им могло повредить даже чье-то случайное горячее дыхание, не говоря уже об ударе гигантского пальца; в свою очередь, я напомнил себе: нам с Ч. К. Ф. нужно сегодня сходить за новой порцией консервантов.
Я бы поспал еще немного, но спать было совершенно невозможно — следовало привести в порядок пол, стены и прочее, да и от беседы с твоим отцом я получал искреннее удовольствие, поскольку, работая в одиночестве, истосковался по обществу. Вследствие неуклюжести Ч. К. Ф. некоторые изображения оказались чуть подпорчены, мы договорились их отреставрировать и затем плотно заняться вопросами консервации. Он быстро смекнул, что тут к чему, и помог мне довести работу до конца. Конечно, пришлось его кое-чему подучить — но он оказался неожиданно способным студентом археологии.
После уборки мы наконец легли спать и проснулись поздно утром — он был измотан путешествием, я работой; мы очнулись, рассмеялись, вспомнив о нашем вчерашнем несмелом воссоединении, и восславили вновь принятое им решение поддержать (финансово, морально и материально) нашу великую экспедицию. Этой ночью мы проделали большую работу. «Да, мальчик мой, но тяжелый труд — это же здорово!» — воскликнул мой Владыка Щедрости, выделил мне скромную сумму и послал в город за едой, питьем и почтой.
КАБЛОГРАММА.
БОСТОН — РАЛЬФУ ТРИЛИПУШУ, ЛУКСОР, 19/12/22,9.02
УЗНАЛА ОТ ДЖП ЧТО ПАПОЧКА ПОЕХАЛ К ТЕБЕ. ОН МОЖЕТ БЫТЬ ЗОЛ.
ПОЖАЛУЙСТА ПРОСТИ ТВОЮ МФ.
На почте я, само собой, обнаружил твою вчерашнюю каблограмму. Забавно! Ах, дорогая моя, если бы ты не промедлила несколько дней, эта ночь не стала бы для меня таким сюрпризом. Я был прав: ты всерьез думала, что он будет на меня по-прежнему зол.
Теперь ты можешь не беспокоиться. Когда экспедиция завершится, мы с ним вернемся в Бостон вместе — если только он не отправится куда-нибудь один, или не решит остаться в Египте из туристических соображений, или не встретит женщину, и вообще — интересностей тут хоть отбавляй. Нет, разумеется, мы с ним вместе вернемся домой, ты ведь ждешь нас обоих — теперь, когда мы опять вместе. И ты призываешь простить тебя, моя дорогая.
КАБЛОГРАММА.
ЛУКСОР — МАРГАРЕТ ФИННЕРАН БОСТОН, 20 ДЕК 1922, 11.17
ТВОЙ ОТЕЦ БЛАГОПОЛУЧНО ПРИБЫЛ. С НАМИ ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ШЛЕМ ТЕБЕ ПРИВЕТЫ. ОН БЛАГОГОВЕЕТ ПЕРЕД НАШЕЙ НАХОДКОЙ И НА НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ОСТАНЕТСЯ ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ МНЕ ПОМОЧЬ. ОН ПРОСИТ ТЕБЯ НЕ ВОЛНОВАТЬСЯ. БЕЗ ПАМЯТИ ВЛЮБЛЕННЫЙ РАЛЬФ ЛЮБИТ ТЕБЯ БЕСПРЕДЕЛЬНО.
КАБЛОГРАММА.
ЛУКСОР — МАРГАРЕТ ФИННЕРАН БОСТОН, 20 ДЕК 1922, 11.21
НАШЕЛ ТВОЕГО РАЛЬФА. ВСЕ НЕДОРАЗУМЕНИЯ УЛАЖЕНЫ, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ВОЛНУЙСЯ, ОН КЛАССНЫЙ ПАРЕНЬ. ПОКА ОСТАНУСЬ ТУТ, БУДУ РАБОТАТЬ ПОД ЕГО ВЕЛИЧЕСТВЕННЫМ ПОПЕЧИТЕЛЬСТВОМ. ТВОЙ ОТЕЦ, ЧКФ.
СТЕННАЯ ПАНЕЛЬ «К», ПРОДОЛЖЕНИЕ: «ПРЕДАТЕЛЬСТВО АТУМ-ХАДУ»Текст: «Ты предал меня, — сказал царь Атум-хаду спокойно, невзирая на гнев и боль, когда они с Владыкой Щедрости наконец встретились в царском дворце лицом к лицу. — Я оставлен тобой, тем, кому я доверился. Ты отвратил царицу от ее владыки и повелителя, отвратил ее сердце от добродетели. Ты ослаблял меня и мою армию до тех пор, пока мы не оказались бессильны в битве». Царь мешкал. Его жалость, и его любовь, и его мягкая натура обуздывали праведную ярость.
Но Владыка Щедрости рассвирепел и обнаружил честолюбие, и жажду власти, и зависть к Атум-хаду. Он кричал, уподобившись буйнопомешанному, сплавлял воедино правду и правдоподобие. Владыка Щедрости показал себя не вторым отцом царя, но опаснейшим и вероломнейшим аспидом в тростниковой кровати невинного младенца.
В помешательстве своем Владыка Щедрости размахивал кулаками, и сорвал со стены горящий факел, и размахивал им, угрожая земному воплощению Атума огнем и дымом. «Остановись, дурак!» — закричал Атум-хаду, отступая во тьму пустого дворца. Царь все еще не желал нападать на своего бывшего друга и советчика. «Ты не понимаешь, какой вред наносишь. Ты не понимаешь, чем рискуешь. Все это еще можно успеть спасти!» — провозгласил царь из темноты. Но Владыка Щедрости нашел его и атаковал, словно раненый лев, и тогда у Атум-хаду не осталось иного выбора. Он забыл о ранах, что были получены в схватках с гиксосами, он забыл о гнезде кобр, что жалили царские внутренности и плевались горячим ядом из седалища.
У него не было выбора. Величайший из царей поднял свой боевой молот, и Владыка Щедрости отлетел на колонну, и пламя факела его поколебалось; царь лишь однажды опустил свое оружие на голову врага, и ударил он не в полную силу, и Владыка Щедрости, будучи шире и выше царя, застыл в удивлении, и горячая красная кровь потекла по его пухлому белому виску. Царь и тут предложил ему примириться, но злодей замахнулся на царя, и тогда царь вновь опустил свой боевой молот, и факел выпал из руки Владыки Щедрости, и Атум-хаду подхватил факел и осыпал злодея градом ударов, чередуя молот и факел, и от жара факела кожа злодея покрывалась волдырями, и падал молот, и пузырилась кипящая кровь, и сыпались удары на голову предателя, и голова размягчалась, пока не сплющилась, и не обмякли члены, и не вымокли одежды. Атум-хаду сидел на животе поверженного человека, расставив ноги, словно женщина, что курицей сидит на своем любовнике. Долго Атум-хаду осыпал тело ударами, пока руки его не устали, а глаза не залило кровью. И тогда Атум-хаду увидел, что он один, и утроба его познала боль, какой раньше не знала.
Внезапно Атум-хаду понял, что пришел конец всему. Все, что он любил, погибнет; все будет непонято либо забыто.
Он выбежал в залитый светом внутренний двор, увидел кровь на своих одеждах, и на своем молоте, и на факеле, и он пал на землю, и колотил по земле кулаками, и рыдал, проклиная все на свете.
Изображение: Длинный текст начинается под потолком и почти не оставляет места для изображения. Перевод текста и перерисовывание его в тетрадь заняло большую часть дня. По ходу пришлось объяснять Ч. К. Ф. начатки иероглифики и грамматики, что замедлило темпы работы, однако усилия мои были вознаграждены — он начинает проникаться глубинной сутью открытия.
Затем мы с Честером немного прибрались в гробнице. Я уделил внимание стенной панели «К» и поспешил восстановить поврежденные, смазанные или запятнанные фрагменты изображений и текста, пострадавшие ночью от безрассудства Ч. К. Ф. Безнадежные полчаса спускался по тропе, жаждал облегчить трепещущее чрево; мысли мои разбегались, слишком многое требует первостепенного внимания. Вернулся в гробницу. Жгу кое-что в первой камере, смотрю, как дым выветривается через входной проем и растворяется в вечернем небе. Ч. К. Ф. весьма заинтригован тем, как тут все устроено. Он мне очень помогает. Он мне как отец. За последние сорок восемь часов я спал не более получаса. Я должен лечь спать несмотря на мучительную я забыл что-то сделать требующ немедл внм Ч. К. Ф., я забыл чем-т? Нет, иди спать. Вот так. Ложись а теперь вставай опять я слышу голоса в первой камере, но это не
Четверг, 21 декабря 1922 года
Дневник: Читатель, отец моей невесты прибыл в Египет, чтобы помочь мне с работой на участке, и сегодня утром, доверив ему выполнение простых заданий внутри гробницы Атум-хаду, я отправляюсь по делам.
Участок Картера засверкал новыми гранями. Экспедиция Метрополитена, верная данному слову, отдала все и вся, что Картеру требовалось. Горы обвязочных, обмоточных и набивочных материалов для упаковки предметов, что извлечены из-под земли. Легковой автомобиль. Картер купается во внимании, все стремятся ему помочь — туземные рабочие, поклонники, друзья (правда, можно задаться сочувственным вопросом: как он отличает искренних от лукавых?). Здесь вновь толпятся туристы, даже дорогие Лен и Соня Нордквисты тут, прямо в первом ряду, они — мне стыдно это писать — воркуют и фотографируются бок о бок со знаменитостью. Картер облачен в парадный мундир успеха, пышный сверх всякой меры, однако практически не изменился. Он по-прежнему несет себя над всем миром и владеет особенным, тайным знанием, туманящим зрение каждому, кто попытается на Картера взглянуть. Беседует он на местном диалекте, его арабский не заплесневел и не протух в пыльных академиях. Но даже говоря на иностранном языке, он не преображается. О, как встречает он свой успех! «Эй, ты! Беги к мистеру Лукасу, узнай, не нужно ли ему чего», — отдает он мне приказ по-арабски, едва я засовываю голову в начальственный шатер с целью поздороваться. Кланяюсь и повинуюсь — а что мне остается? Лукаса найти легко, он — химик, одолженный Картеру правительством Египта, очередной эксперт, упавший к стопам великого вождя и скормленный ненасытной топке Картерова эго. «Да, спасибо, все в порядке», — отвечает Лукас; он обустраивает лаборатории в паре сотен ярдов, в гробнице № 15, опустошенной для удобства царя Говарда. И чего здесь только нет: керосин и консервирующие распылители в красных банках — пронумерованных, снабженных этикетками; клеи и растворители; бесконечные-через-дефисы-начертанные-названия-химикалий, непостижимые в разнообразных своих сочетаниях; черепа на этикетках, наводящие на мысль, будто Лукас — колдун или Блюститель Тайн; воск; излишество, кошмарное излишество вещей и веществ: ряды за рядами простейших материалов, инструмент за запасным пронумерованным инструментом, дополнительные резервные запасные дубликаты везде и повсюду, словно вытошнило какого-то обжору, словно Картеру стоит закрыть глаза, чего-нибудь пожелать — и к нему уже мчится некий хнычущий джинн. «Осторожно, парень, попадет кожа, будет плохо», — говорит Лукас на скверном арабском, вручая мне бутылочки, чтобы я отнес их обратно хозяину. Да-да, и прихлебатели Картера посвящены в его тайну; однако не вздумайте потревожить его расспросами, он точно знает: для вас это несоизмеримо сложно. Чем скорее он о вас перестанет думать, тем лучше, тем скорее он вознесется туда, где мысли его кружат и вьются путями, вам недоступными.
