Дмитрий Дивеевский - Дровосек
Снова Светлана, замкнула дверь – что она делает? Разделась почти совсем, легла к нему, вон оно что – пытается согреть своим телом, лицом об лицо трется, лицо у нее соленое, глупенькая, не знает, что я жив. Сейчас соберу силы, скажу ей, что жив. А она что делает, сумасшедшая, мне же стыдно.
Вот он, друг Пилюлькин – надежда умирающих. Здравствуй, здравствуй, друг Пилюлькин. Коли незабываемое твое лицо появилось в моем прицеле, значит все в порядке.
Данила пошевелился и впервые за двое суток подал признаки жизни.
Немецкие врачи вывели его из комы, в которой он находился в результате передозировки наркотиком ЛСД. Это средство, умело введенное в качестве компонента психотропного вещества, имеет расслабляюще-веселящий эффект, стимулирующий неконтролируемую разговорчивость. ЦРУ приспособилось применять его в ходе негласных допросов в особо важных случаях. Предел дозы всегда устанавливается индивидуально, и врач, исходя из сильного мышечного панциря Булая и его устойчивых психо-эмоциональных реакций, решил не скупиться. Он не мог знать, что сердце этого сильного на вид человека ослаблено многолетним скрытым стрессом, вызванным психической травмой. Для него было неожиданным то, что он подломился от дозы, которую люди его склада всегда выдерживали. Сначала врач заподозрил симуляцию делириума, а когда понял, что Булай действительно погрузился в бред, времени для спасения оставалось в обрез.
Через три дня Булай был выпущен из больницы, а еще через четверо суток самолет «Аэрофлота» вылетел из Франкфурта-на-Майне, унося его в Москву, в связи с досрочным завершением командировки. За иллюминатором густые туманы покрывали землю, лишь иногда открывая уже сбросившие покров ноябрьские леса.
Глава 24
1987 год. Ворон ворону…
Когда в начале 1987 года Голубина уволили из первых замов и перевели в резерв, он понял, что его разработка завершается. Надо было отдать должное питерцам – по нему работали в высшей степени профессионально. Олег почти не видел за собой наружки, а если что-то и видел, то всего лишь подозрительные моменты. Никто из окружающих не был похож на агента, который пытается влезть в его душу. Не было признаков негласных досмотров дома и в кабинете. В общем, все было внешне спокойно, и если бы не червячок, давно поселившийся где-то под селезенкой и заставлявший тщательно анализировать все происходящее вокруг, Голубин не стал бы подозревать, что истинные причины его постепенного отстранения от секретной информации кроются именно в том, что его подозревают. Бывают ведь всякие обстоятельства. Одним из таких обстоятельств могло быть то, что, инстинктивно выбрав себе образ генерала-бунтаря, он как бы заблаговременно создал подстраховку на случай ареста. Мол, арестовали диссидента, а шьют шпионаж. И одновременно нажил себе массу реальных врагов в руководстве КГБ, которые считали, что ничего, кроме эгоистического кривлянья, в поведении Голубина не было.
Голос разума говорил ему, что сейчас самое время прекратить всякие контакты с американцами, потому что ЦРУ особым профессионализмом никогда не отличалось и могло его спалить. В том, что Второй главк может разгадать любую комбинацию американской резидентуры и переиграть ее, Олег нисколько не сомневался. Второй главк был на голову выше цэйрушников. Десятилетия преемственности, передачи опыта из поколения в поколение сотрудниками, разрабатывавшими американское посольство, приводили к нужным результатам. Он навсегда запомнил, как участвовал однажды в планировании операции против установленного американского разведчика совместно с группой сотрудников контрразведки. Американец работал с перевербованным КГБ агентом, и дело шло к захвату с поличным. Прокладывая вероятный маршрут отхода американца после изъятия тайника, руководитель группы поставил на карте крестик и сказал:
– В этот туннель он обязательно заскочит. Но идти за ним не надо. Через две минуты он из него выйдет и двинет дальше к автомобилю.
– Почему он должен войти в туннель? – с любопытством спросил Голубин.
– Потому что во время изъятия тайника у него ударит в кровь адреналин, и он страшно захочет отлить. А другого места, кроме туннеля, здесь нет.
Голубин понял тогда, как глубоко контрразведка просчитывает поведение противника. В результате, у американцев не было в Москве серьезной агентуры. В ту пору Голубин являлся единственным не выявленным крупным агентом. Но он стоил многих.
А теперь чувство опасности отступало на второй план из-за того, что его жизненная цель летела в тартарары. Он уже не будет крупным руководителем, звездой первой величины, влиятельным и всевластным человеком. КГБ сгубило его судьбу, и Олег хотел мстить. Он остро ненавидел не только КГБ, но и всю окружающую его советскую жизнь. Как-то Голубин прочитал у Ильфа и Петрова такую строчку: «Он ненавидел не только советскую власть, но и всю солнечную систему», – и вдруг подумал, что это о нем.
«Лис» осознавал, что если его разрабатывают, то наверняка по нему идет активная переписка между ПГУ и Вторым главком.
Но как бы вызнать о состоянии дел в этом вопросе?
Голубин вспомнил о Тамаре, которая занимается оперативной почтой и многое может прочитать. После перевода в Питер они еще продолжали некоторое время встречаться, но время и расстояние делают свое дело. Связь начала затухать, и сейчас Олег редко вспоминал о ней, хотя признавался себе, что эта баба, которую он завел по холодному размышлению, в конечном итоге смогла пробудить в нем небывалую мужскую потенцию. При встречах с ней он чувствовал себя ненасытным зверем, готовым умереть во время оргазма. Видимо, такую остроту их отношениям придавала предельная откровенность, которой оба наслаждались, открыв в себе одинаковую тягу к беззастенчивому скотству.
Голубин организовал конспиративную встречу с Тамарой у нее на квартире. Он позвонил ей с чужого служебного телефона и договорился о приезде в Москву. В столице посетил знакомого генерала в областном управлении и после пары выпитых рюмок попросил у него служебную машину – добраться до своей московской квартиры. Тот с удовольствием дал, и Голубин выехал, сидя на заднем сиденье генеральской «Волги», из ворот управления, не замеченный наружкой.
Тамара вела себя напряженно и была не в состоянии играть в те постельные игры, которые так увлекали ее раньше. Голубин понял, что она знает что-то важное. Он встал перед ней на колени и сказал:
– Ради нашей любви, ради всего святого, скажи правду обо мне. Ты знаешь правду. Что вокруг меня происходит?
Женщина сидела, опустив голову на грудь, и молчала. Она не могла сказать Голубину того, что знала, но все их совместное прошлое заставляло ее что-то предпринять.
– Поначалу я переписку по тебе видела. Плохая переписка. А потом все прекратилось. Они узнали, что ты со мной живешь. Как только тебя арестуют, и за мной придут. Хотя, что я знаю? Уходи ради Бога. Страшно мне. А за тобой скоро придут…
В ту ночь он остался у Тамары из соображений конспирации, и впервые за многие годы они не имели близости, разделив постель как два чужих человека.
А к десяти утра Голубин позвонил Бабакину, и тот заказал на него пропуск в ЦК.
Наружка взяла его от дома Тамары и привела на Старую площадь. Второй главк прослушивал телефон секретарши, и попытка Олега устроить с ней конспиративную встречу была напрасной. Их разговор на квартире также был записан.
В этот же день на стол Крючкова легло донесение о разговоре Голубина с Тамарой и его визите к новоиспеченному члену Политбюро, с которым его связывали очень давние отношения. Уже почти созревшее решение о задержании предателя было отложено. Предстояло выяснить, какого рода связь существует между Голубиным и Бабакиным.
Между тем, в ЦК состоялся весьма необычный разговор.
Бабакин принял Олега радушно, как и полагается давнишнему однокашнику. На столике появились бублики с чаем, прием остальных посетителей был приостановлен.
Голубин пришел к Шуре с легендой о том, что, будучи неугодным своему начальству из-за свободомыслия, он попал в опалу, и ему «шьют дело». Он очень надеется, что старый друг ему поможет.
Бабакин не спеша расспрашивал Голубина об обстоятельствах конфликта с Крючковым и чем дальше, тем больше понимал, что никакого конфликта не было, а просто старый хитрец Крючков по каким-то неведомым соображениям решил избавиться от молодого генерала. По каким?
Слушая вранье Олега, Бабакин глубоко задумался, а потом, как это бывало с ним в решительные минуты, неожиданно спросил:
– А ты ведь с американцами замазался, дружище, не так ли?
По тону вопроса и понимающей улыбке Голубин понял, что можно ответить правду.
Он помолчал минуту, собираясь с мыслями, а затем с трудом выдавил:
– Было дело…
– Ну, теперь все ясно. Надо тебя спасать. Время сейчас такое, что спасти тебя можно. Давай обсудим варианты…
