Сергей Гомонов - Горькая полынь. История одной картины
Ассанта задумалась:
— Да… странно… Более того — совсем не похоже на этого благородного дворянина, каким он мне всегда представлялся…
— Расскажи мне о нем все, что знаешь, — впервые за все это время сама попросила Эртемиза.
— Могу только повторить то, о чем уже говорила. Сплетникам тоже известно далеко не все, если оно не дает пищу для новых сплетен. Хавьер происходит из обедневшего дворянского рода, состоит на службе у испанского короля и здесь бывает наездами, по вопросам дипломатического характера. Если бы Раймондо занимался отношениями с Испанией, он знал бы о Вальдесе куда больше, чем сейчас, но у них слишком разные круги обязанностей. В юности Хавьер бывал на Юкатане, и теперь иногда рассказывает об аборигенах, которых зовет майя, о городах мертвых, об идолах и рукотворных горах, где совершались человеческие жертвоприношения. Там золото ценилось ниже, чем стекло, а дикари не знали даже, что такое колесо. Это все очень интересные истории, и мне жаль, что ты не слышала их из первых уст. Уверяю, тебе они понравились бы. Вальдес обычно немногословен, но оттого и рассказчик он прекрасный: все, что он говорит — всегда важно. Каждое его слово, как удар мечом в поединке, ничего лишнего. Лучший воин и лучший повествователь, пылок и верен слову — и я даже не знаю, что еще тебе нужно от мужчины.
— Я пытаюсь разобраться: что такому восхитительному герою понадобилось от такой доморощенной провинциалки, как я? У меня ни знатного происхождения, ни имущества, ни изящных манер блистательных светских львиц — ничего, что мог бы искать себе под стать такой человек, как кабальеро Вальдес. В сущности, по всем приметам он должен был бы увлечься тобой…
— Любовь зла… — вздохнула Ассанта, но Эртемиза, не слушая ее, договорила:
— Если бы он не был заинтересован в чем-то еще, что исходит от меня. Вот это я и хочу выяснить как можно скорее, пока за решеткой не оказался еще какой-нибудь невиновный. Сказки же о слепой любви мне в моем возрасте уже не кажутся правдоподобными.
— Ты излишне критична к себе, дорогая.
— Нет. Жизнь научила меня тому, что ничего не происходит просто так.
— Конечно же, это не происходит просто так! Ты отличаешься от всех женщин, которых когда-либо знала я и которых знал Вальдес! Даже от других художниц, хотя вас и немного. Ты… знаешь, ты как музыка Гоффредо ди Бернарди: вот-вот поймаешь разгадку ее тайны, и тут же она ускользает из-под рук. Вот такой вижу тебя я, вот такой видят тебя и другие. Только ты не сможешь увидеть этого даже в зеркале.
— Причем здесь ди Бернарди?
— Шила в мешке не утаишь. Я видела, как он смотрел на тебя после «Обманутого Персея».
— Я думаю, все люди разные, Ассанта.
— Не скажи. Люди так же делятся на породы, как… кони или птицы.
— Ты говоришь в точности как мой дядя.
— Твой дядюшка — умудренный жизнью мужчина, и на твоем месте я прислушивалась бы к тому, что он говорит. Поставь же себя на место идальго. Каких женщин он встречал в своей Испании? Таких же, как и здесь — или это дамы, или простолюдинки со всеми причитающимися приметами их положения в обществе. В Новом Свете это были дикарки-индианки, но при всем отличии от нас эта экзотика чересчур далека от того, чтобы насытить его ум и воображение. А он не из тех, кто удовлетворяется одними плотскими утехами. И заметь, милочка: тобой тоже увлекается всерьез только этот тип мужчин, а иным ты неинтересна ровно в той же мере, как и они тебе. В чем тебе повезло, так это в том, что сии редкие экземпляры вообще попадаются тебе на пути. Поскольку подавляющее большинство относится ко второй категории: получив свое, они забывают нас, потому что движения нашей души им попросту неинтересны. Господи, да я даже слышала утверждения, что у нас, у женщин, вообще нет души, как у бестий! О чем тут можно говорить, дорогая…
— Не «тоже»: я не увлечена Вальдесом, — возразила художница, в целом явно с нею соглашаясь.
— Но он тебе по душе!
— Только не в том смысле… Тогда — возможно.
— А я говорю и не только в том смысле. Близость по духу никогда не ограничивается лишь амурным притяжением. Она маскируется множеством форм. Он понимает тебя так, как даже ты сама не понимаешь себя. Поверь мне.
— Тогда для чего ему была нужна интрига со служанкой?
— Этого я не знаю, Миза. Может быть, чтобы найти еще одного союзника помимо меня и тем самым обрести больше шансов сблизиться с тобой?
Эртемиза тяжело вздохнула.
— Как бы там ни было, — на прощание решилась предупредить маркиза, вспомнив об одном из весьма неприятных раскладов Таро, — будь аккуратнее, побереги себя, как я тебя учила. Хотя бы в ближайшее время.
Объяснять свои слова она не стала, а подруга лишь рассеянно помахала рукою.
Домой синьора Ломи вернулась, так ничего и не разузнав, а вместо этого проработав целый день в мастерской Академии до тех пор, пока ноги не стали подкашиваться от утомления.
Абра с девочками были в саду. Присматривая за резвящимися Пруденцией и Пальмирой, служанка чистила овощи в тени оливкового дерева. Эртемиза решила, что это наиболее удобное время для разговора, несмотря даже на то, что химеры безмолвно окружили их, сделавшись любопытными зрителями, а браслет мерно, но не слишком болезненно покалывал руку.
— Чего на самом деле хотел синьор Вальдес, когда вы познакомились, Абра? И как это произошло — как вы с ним познакомились?
Абра отвела от лица прядь волос и заложила ее под косынку. Последнее время она выглядела осунувшейся и не находила себе места, но какая-то особенная, не свойственная ей прежде краса облагородила черты деревенской простушки.
— Дался вам этот синьор, мона Миза… — устало сказала она, не отрываясь от своего занятия. — Сейчас, попробую вспомнить. Если память не подводит, было то на рынке, еще прошлым летом… или как сейчас, ближе к осени… Да, на рынке. Мы там были с… — она запнулась, вскинула взгляд на хозяйку, но тут же отвела глаза, — с Джанкарло, кажется… или с Беттино. Ну кто-то из них помогал тогда, точней уже не вспомню. И тут синьор этот, Вальдес. Спросил, не у вас ли я служу, слово за слово. Поговорили, потом еще виделись пару раз. Я с тех пор про него уже и думать забыла. Он все просил, чтобы я устроила вам с ним как будто бы случайную встречу, поговорить. Но отказала я ему. Что я — сводня разве какая?
— Верно отказала. А тебя-то он ради чего добивался?
Служанка непонимающе сдвинула домиком темные брови:
— Добивался меня? Это как?
— Ну, спала ты с ним ради чего? — Эртемиза указала рукой на ее живот. — Пообещал он тебе что-то за это или еще как?
Абра даже выронила ножик в таз с очистками:
— Да побойтесь бога, синьора! В жизни я не ложилась с господами, даже если и приставали в других домах. Уходила, но не ложилась. Уж тем более — с инородцами! Я бы сразу вам пожаловалась, что вы!
— А что ж тогда твой брат Оттавио говорил о «твоем» испанце? — прищурилась Эртемиза, удивляясь между тем простодушной и легко сыгранной искренности, которую изобразила служанка.
— Да слушайте вы больше этого болтуна! И не о «испанце» вовсе, а о «гишпанце» он говорил.
— Какая же разница?
— А такая, что для него любой чернявый — «гишпанец». Это как муж ваш покойный, царствие ему небесное, — она быстро перекрестила лоб, — всех наших южан «турками» или «дзингаро» звал, даже меня однажды, когда по пьяному делу не узнал со спины, цыганкой окликнул. Чем хотите могу поклясться, да хоть им, — она приложила ладонь к животу, — никогда я не спала с этим Вальдесом! Ни с ним, ни с кем еще, кроме…
И тут она будто языком подавилась, закашлялась, кровь отхлынула от щек, а на виске запульсировала жилка. Эртемиза подхватила ее под мышки, обняла и прижала к себе. Увидев, что с матерью и дуэньей что-то неладно, к ним подбежали девочки.
— Принеси поскорее воды, Пруденция! — велела Эртемиза старшей дочери.
Кто-то их химер хихикнул, но остальные по-прежнему хранили молчание.
— Простите, мона Миза, — прошептала Абра, обнимая ее за талию и с трудом переводя дух. — Простите, что сорвалась на крик, и за хлопоты лишние тоже простите. Но не была я с тем испанцем! Господом клянусь и Матерью Его Пречистой, заклинаю вас поверить мне. Мы с ним и виделись-то последний раз задолго до Рождества, сами посчитайте. А я только после похорон мачехи вашей понесла, весной, в Риме. Как бы я могла от него?
— Да что же ты так взволновалась? Вредно тебе. Я верю, верю, — художница похлопала ее по руке. — Вот, воды попей.
Вернувшаяся девочка протянула ей холодную кружку.
— С чего вы вообще это взяли, синьора? — сделав несколько глотков, Абра вскинула на нее глаза, и что-то беззащитное, горестное появилось в них. — За что вы так ко мне?
— Ну а что же я могла подумать? Не от духа же святого ты забеременела, хотя я бы, наверное, уже и этому не удивилась после того, что видела на тех похоронах. Сама посуди. Мы приезжаем из Венеции, и я вижу, как вы переглядываетесь с Хавьером…
