Энн Перри - Опасная скорбь
– Конечно, сэр Бэзил, – послушно сказала Эстер, но застывшие лица господ навсегда отразились в ее памяти, как в зеркале.
Глава 11
Спустя два дня после казни Персиваля Септимуса Терска начало знобить. Вряд ли это было серьезное заболевание, но, неважно себя почувствовав, он вынужден был удалиться в свою комнату и прилечь. Леди Беатрис, которой в последнее время требовалось скорее просто общество сиделки, чем ее профессиональные навыки, тут же послала Эстер к Септимусу – дать лекарства и вообще позаботиться о его скорейшем выздоровлении.
Эстер застала Септимуса лежащим в постели в просторной, полной воздуха комнате. Шторы были раздвинуты; за окном – суровый февраль; мокрый снег лепил по оконным стеклам; низкое свинцовое небо, казалось, вот-вот коснется крыш. В комнате было множество предметов, напоминающих об армии. Кругом гравюры, изображающие солдат в мундирах, кавалерийских офицеров, а в центре западной стены на почетном месте, в окружении картин помельче, висело огромное полотно – атака драгун Королевского шотландского грейского полка[7] в сражении под Ватерлоо. Раздутые ноздри коней; белые гривы, развевающиеся в клубах дыма; на заднем плане – поле битвы. При одном лишь взгляде на эту картину Эстер почувствовала, как у нее сжимается сердце. Все было столь реально, что она почти слышала топот, вопли, лязг стали; от запаха порохового дыма и теплой крови защипало в носу, сдавило горло.
А потом наступит тишина; мертвые, в ожидании похоронных команд или стервятников; бесконечный тяжелый труд; редкие вспышки радости, когда кого-нибудь из раненых все же удается спасти. При виде батального полотна все это вспомнилось Эстер так живо, что по телу вновь разлилась страшная усталость; в сердце воскресли жалость и гнев.
Эстер видела, как блекло-голубые глаза Септимуса обратились к ней, и чувствовала, что только они двое во всем этом доме способны глубоко понять друг друга. Септимус медленно, словно через силу улыбнулся. Глаза его почти сияли.
Эстер помедлила, желая продлить эти приятные мгновения, а затем подошла к Септимусу и принялась за привычное дело: спросила о самочувствии, потрогала лоб, проверила пульс, притаившийся в костлявом запястье, прощупала живот, послушала неровное дыхание и хрипы в груди.
Кожа Септимуса была сухая, горячая, слегка шершавая, глаза блестели, но ничего страшного не наблюдалось – от силы легкая простуда. Несколько дней ухода поставят его на ноги скорее, чем любое лекарство, и Эстер была рада, что способна помочь Септимусу. Он нравился ей куда больше других домочадцев, которые относились к нему снисходительно и даже с легким презрением.
Мистер Терск смотрел на нее со странным, чуть насмешливым выражением, и Эстер подумалось, что найди она у него сейчас воспаление легких или чахотку, он бы не очень испугался. Он не раз видел смерть, долгие годы она ходила за ним по пятам и давно уже стала старой знакомой. Да и не слишком держался Септимус за свою нынешнюю жизнь. Он был нахлебником, приживальщиком в доме богатого родственника, где его терпели, но не особенно в нем нуждались, а он – мужчина, рожденный и обученный, чтобы сражаться и защищать.
Эстер мягко коснулась его плеча.
– Скверная простуда, но, если поберечься, пройдет без осложнений. Мне придется за вами поухаживать – для полной уверенности. – Она видела, как он обрадовался, и поняла, насколько ему здесь одиноко. Одиночество это можно было сравнить разве что с болью в суставах – к ней можно привыкнуть, но полностью забыть нельзя. Эстер улыбнулась с заговорщическим видом. – И у нас будет время поболтать.
Септимус тоже ответил улыбкой, глаза его весело вспыхнули, и он даже перестал походить на больного.
– Да, я думаю, вам стоит у меня задержаться, – согласился он. – Вдруг мне внезапно сделается хуже!
И Септимус трагически закашлялся, хотя Эстер прекрасно понимала, что кашель настоящий.
– А сейчас я пойду на кухню и принесу вам молока и лукового супу, – бодро сказала она.
Лицо у Септимуса тут же вытянулось.
– Это вам сейчас полезно, – заверила Эстер. – Кроме того, это вкусно. А пока вы будете подкрепляться, я вам расскажу о своих приключениях, а вы мне потом – о своих.
– Ради этого, – ответил он, – я даже готов выпить молоко и съесть луковый суп.
Эстер провела с Септимусом несколько дней: кормила его принесенным с кухни завтраком, тихо сидела в кресле, пока он, как полагается, спал после полудня, потом шла за супом и за картофельным пюре с луком и сельдереем. К вечеру у них завязывалась беседа. Оба делились воспоминаниями о военных днях. Эстер рассказывала о великих сражениях, свидетельницей которых ей довелось стать, а Септимус – об отчаянных кавалерийских атаках афганской войны 1839–1842 годов, о покорении Синда годом позже, а также о сикхских войнах середины десятилетия. Многое совпадало в их воспоминаниях: тот же страх, та же неистовая гордость после победы, та же доблесть и раны, та же вечная близость смерти. Из этих бесед Эстер узнала многое об Индии и о населяющих ее народностях.
Часто заходила речь о фронтовой дружбе, о совсем, казалось бы, неуместном на войне веселье, о полковых обычаях, исполненных блеска и бравады: серебряные канделябры и сервированный хрусталем и фарфором офицерский стол вечером накануне битвы, алые мундиры, золото эполет, медь, сияющая, как зеркало…
– Вам бы очень понравился Гарри Хэслетт, – с печальной улыбкой сказал Септимус. – Прекрасный был человек. Настоящий друг: гордый, но не заносчивый; щедрый, но не снисходительный; храбрый, но не жестокий. Любил пошутить, но всегда добродушно. Октавия его боготворила. За день до собственной гибели она говорила о нем так, как если бы его смерть еще была свежа в ее памяти. – Септимус улыбнулся и уставился в потолок, смаргивая старческие слезы.
Эстер нежно пожала ему руку. Сделала она это совершенно непроизвольно, и он это понял. Костлявые пальцы Септимуса ответили на пожатие. Несколько минут прошли в молчании.
– Они собирались уехать отсюда, – сказал он, наконец справившись с волнением. – Тави была совсем не похожа на Араминту. Она хотела жить в собственном доме; ее нисколько не привлекало всю жизнь оставаться дочерью сэра Бэзила Мюидора и проживать в этом особняке со всеми его экипажами, слугами, зваными обедами, высокими гостями вплоть до членов парламента и иностранных принцев. Это мы сейчас в трауре, а вы бы посмотрели, какая здесь обычно кипит жизнь! Каждую неделю – что-нибудь особенное.
– Майлза Келларда это тоже привлекает? – спросила Эстер, многое теперь понимая.
– Конечно, – подтвердил Септимус с легкой улыбкой. – Как бы он сам мог жить с таким размахом? Человек он состоятельный, но куда ему до Бэзила! Вдобавок Араминта весьма дружна со своим отцом. Так что у Майлза нет никакой возможности отсюда перебраться, да он и сам, по-моему, не хочет. Ничего лучшего он нигде не найдет.
– Кроме чувства собственного достоинства, – сказала Эстер. – Быть хозяином в своем доме – это свобода поступков и мнений, независимость, право выбирать себе друзей, ни на кого при этом не оглядываясь.
– Да, это стоит многого, – печально согласился Септимус. – Когда-то я полагал это высшим благом.
Эстер нахмурилась.
– А как насчет совести? – спросила она как можно мягче, понимая, что ступает на опасную тропинку, где их обоих поджидает множество ловчих ям. – Если вы целиком от кого-то зависите, вы ведь не рискнете явно ему противоречить, даже если он бывает не прав?
Он грустно взглянул на Эстер. Она брила Септимуса и поэтому знала, как тонка его кожа. Он выглядел куда старше своих лет.
– Вы подумали о Персивале и о суде, верно? – Это даже не было вопросом.
– Да… Они ведь все лгали, не так ли?
– Конечно, – согласился он. – Хотя они, наверное, этого и сами не замечали. Так или иначе, а все невольно подлаживались под мнение Бэзила. Нужно быть очень храбрым человеком, чтобы в чем-то ему перечить. – Септимус улегся поудобнее. – Не думаю, чтобы он мог за это вышвырнуть из дому, но чувствовать изо дня в день его неблагосклонность, постоянно переживать стеснения и унижения – не так-то легко. – Он взглянул мимо Эстер на большую картину. – Быть зависимым – значит быть очень уязвимым.
– А Октавия хотела оставить дом? – спустя мгновение спросила Эстер.
Септимус снова посмотрел на нее.
– О да, она готова была это сделать, но у Гарри не хватало средств, чтобы обеспечить ей достойную жизнь. Бэзил ему не раз напоминал об этом. Видите ли, Гарри был младший сын в семье. То есть наследства он не получил. Отец его был весьма состоятельным человеком. Учился вместе с Бэзилом. Кажется, тот был его фэгом[8], как это водится в школах, когда младший ученик становится полудругом-полурабом старшего… Или вы это и сами знаете?
– Да, – сказала Эстер, вспомнив своих собственных братьев.
