Майкл Грегорио - Критика криминального разума
Кант ответил не сразу. Он вновь взял меня за запястье. Его высохшая рука, подобно облачку пыли, мягко опустилась на мою руку. Он хотел меня утешить, и я действительно почувствовал себя несколько спокойнее. Затем Кант наклонился ближе и прошептал мне на ухо:
— Когда вы пришли ко мне сегодня утром, мой дорогой Ханно, с инструментом убийцы и новой версией о ведьме и колдовстве, признаюсь, я усомнился в правильности своего выбора. И подумал, что, может быть, будет лучше, если… я освобожу вас от тягостного бремени, которое возложил на вас.
— Неужели, сударь? — спросил я, исторгнув из себя тяжелый вздох, напомнивший последний хрип проколотых мехов. Это суждение стало окончательным ударом по тому, что еще сохранялось от моей гордости и веры в себя.
Он громко вздохнул.
— Но я передумал. Поэтому я и пришел, — сказал он. — Дни мои на земле сочтены. Несмотря на все ваши ошибки, вы обязаны продолжить начатое.
— Я ведь не оправдал вашего доверия, сударь! С тех самых пор…
Кант не дал мне закончить.
— Вам известно нечто такое, что люди, подобные Рункену, никогда бы не могли даже вообразить, — произнес он с неким смаком. — Я собрал в своей лаборатории сведения для разумного человека, способного понять логику причины и следствия. «А» ведет к «В», «В» к «С» и никуда больше. Но это только одна сторона медали. В расследуемых нами убийствах есть еще один очень важный аспект, который не следует упускать из виду. Самый важный, пожалуй.
— Какой аспект, сударь? — спросил я, сжимая руки в жесте абсолютной беспомощности. — Разве есть еще что-то, на что вы не обратили мое внимание?
— Кривое древо человеческой души, Ханно. В человеческом мире Логика не срабатывает. Разве вы забыли, о чем собирались рассказать мне в первый день нашего близкого знакомства? — Он не стал дожидаться ответа. — А я ни на мгновение не забывал ваших тогдашних слов. Я вернулся к той нашей беседе и тогда, когда мы стояли над телом мальчишки на берегу реки Прегель. Сержант Кох, весьма проницательный человек, выразил удивление, когда я предложил на рассмотрение эту идею. Он, должно быть, принял меня за настоящего монстра. Но вы не обратили ни малейшего внимания на мои слова и продолжаете упорствовать в своем пренебрежении. А ведь вы знаете ответ гораздо дольше, нежели хотите признать. Помните, вы говорили: «Существует один вид человеческого поведения, который можно уподобить необузданности сил Природы. Самый дьявольский. Хладнокровное убийство. Немотивированное убийство». Вы помните собственные слова?
Он изо всех сил пытался встретиться со мной взглядом. Затем снова похлопал меня по руке.
— Вам следует обратить большее внимание на сказанное вами когда-то, каким бы странным и чудовищным оно вам сейчас ни представлялось. Вы гораздо ближе к истине, чем думаете. — Профессор попытался подбодрить меня своей ослепительной улыбкой. — А сегодня утром вы сообщили мне о пятнах грязи на одежде жертв.
Я нахмурился. Кант немного отодвинулся и прищурился.
— Убийца заставляет жертву опускаться на колени перед тем, как нанести удар. Мы ведь согласились с этим утверждением, не так ли?
— И я предположил, что преступницей могла быть женщина.
— Убийца не женщина! — воскликнул он с новой вспышкой энергии. — Названная хитрость многое может поведать о том типе характера, которым наделен преступник.
— У вас появилась идея, профессор? — спросил я, не скрывая нетерпения, но Кант поднял палец, заставив меня замолчать, затем приставил его ко лбу, словно для того, чтобы показать, что у него в голове формируется некая важная мысль.
— Желание этого человека убивать гораздо сильнее его способности исполнить задуманное. Он выбрал именно такое орудие убийства из-за его точности и минимальности усилия, необходимого при его использовании. Вы помните, что я говорил вам, показывая отрезанные головы и едва заметную рану у основания черепа жертв?
— «Оно вошло, словно горячий нож в сало», — процитировал я.
— Совершенно точно! Но каким образом преступнику удавалось удерживать жертву в неподвижности?
— Люблинский, — пробормотал я.
Кант уставился на меня, как на безумца.
— При чем тут он?
— Час назад я беседовал с ним, сударь. Он сообщил мне нечто такое, что, как мне представляется, служит дополнительным аргументом в пользу вашего предположения. Он сказал, что каждая жертва сжимала в руке какой-то предмет. Он не упомянул об этом в своих донесениях. Думаю, что и вам тоже.
— Вот видите! — воскликнул Кант, и глаза его засверкали от волнения. — Какое удивительное коварство! Люблинский — то самое «кривое древо» в предельной степени. Давайте же сложим кусочки мозаики. Во-первых, жертвы не пугаются человека, приближающегося к ним. Во-вторых, они по собственной воле опускаются перед ним на колени. В-третьих, в руках каждый из них держит какой-то предмет. Затем все они умирают. Вы во всем предпочитаете путь Логики. Ханно, — заметил он с иронической улыбкой. — Скажите, какой вывод вы можете сделать из полученной информации? — Прежде чем я успел ответить, Кант продолжил тем же наставительным тоном: — Убийца просит ему помочь. Он взывает к человеческой доброте, прося избранную им жертву поднять какой-нибудь мелкий предмет, который он якобы уронил, а на самом деле положил в качестве приманки. И конечно, все они соглашаются. Такова человеческая природа. И опустившись на колени, они обнажают затылок для смертельного удара. Вот ради чего я пришел сюда. Сообщить вам это. А теперь я предоставляю вам самому решать задачу дальше.
Кант попытался встать, но сумел лишь слегка подвинуть скамью по каменному полу. Я бросился ему на помощь.
— Вы должны мне кое-что пообещать, сударь, — сказал я.
— Я никогда не даю никаких обещаний, — ответил он с обворожительной улыбкой, — до тех пор, пока с абсолютной точностью не узнаю, какие последствия влечет за собой их исполнение.
— Превосходно, — рассмеялся я: демонстрация Кантом веры в мои способности успокоила мои сомнения и пробудила оптимизм. — Впредь, если вам понадобится что-то сообщить мне, пошлите за мной, и я тут же приду.
Я не успел закончить фразу. В это мгновение дверь распахнулась, и вместе с порывом холодного ветра в помещение влетел солдат. За ним следовал Иоганн, на его бледном круглом лице отобразилось выражение чрезвычайного замешательства.
— Надеюсь, у вас есть серьезное оправдание для подобного наглого вторжения? — крикнул я.
Солдат сделал шаг вперед, снимая черное кожаное кепи.
— У меня новости для вас, сударь, — ответил он, коротко отсалютовав, и мои мысли сразу вернулись к Коху. Наверное, он прислал очередное сообщение.
— Пятнадцать минут назад на Штуртенштрассе найдено тело, — провозгласил солдат. Он нерешительно взглянул на Канта, затем снова на меня. — Я оставил там остаток взвода, а сам прибежал сюда. Герр Штадтсхен приказал мне идти прямо к вам, герр поверенный.
— Вы патрулировали тот район?
— От Рыночной площади до ратуши, сударь. Взад-вперед. Каждые тридцать минут, как часы. Соборный колокол пробил трижды. Стало смеркаться…
Голос Канта прервал рассказ солдата.
— «Ибо вот тьма покроет землю…» — произнес он торжественным тоном.
Я обернулся, и в полумраке мне показалось, что на его лице мелькнула улыбка. Воспроизведя библейские строки, профессор, словно умный ребенок, хорошо выучивший урок по Священному Писанию, добавил:
— Исайя, глава 60, стихи 2 и 3.[30]
Глава 27
Перед моим приездом в город жандармам было приказано сообщать обо всех убийствах поверенному Рункену. Заняв место Рункена, я теперь нес персональную ответственность за принятие решений во всех подобных случаях. От того, что на улицах Кенигсберга действовал хладнокровный убийца, не прекращались ни семейные ссоры, ни любые другие преступления, которые могли закончиться гибелью людей. Таким образом, было бы глупо с моей стороны каждый случай насильственной смерти относить к череде убийств, которые я расследовал. Кроме того, на основании тех сведений, которые мне сообщил солдат, я был склонен отнести данное происшествие к преступлениям, к моей деятельности в Кенигсберге отношения не имеющим.
Важнейшим фактором, заставившим меня прийти к такому выводу, был фактор времени. За исключением Паулы Анны Бруннер, время гибели которой так и не было точно установлено, все остальные были убиты ночью. И у меня не было оснований предполагать, что разыскиваемый мною преступник столь решительно изменил modus operandi. Тело было обнаружено, когда часы пробили три, а значит, убийство было совершено практически в середине дня. Вторым возникал вопрос о том, где было найдено тело. Даже я, человек, не очень хорошо знакомый с географией Кенигсберга, понимал, что Штуртенштрассе — одна из самых оживленных улиц города, ведущая к рыбному рынку. Все остальные убийства совершались в местах уединенных и глухих. И вновь с единственным исключением — Паулу Анну Бруннер убили в общественном парке, правда, безлюдном. Неужели убийца, за которым я охотился, пошел на такой бессмысленный риск, совершая преступление на Штуртенштрассе, где его легко могли заметить и узнать?
