Рафаэль Абалос - Гримпоу и перстень тамплиера
Юноша успокаивал себя и друзей, а скептический внутренний голос находил все новые доводы. Ведь минуло двести лет с тех пор, как Аидор Бильбикум и первые мудрецы общества Уроборос спрятали секрет, и за это время могло случиться всякое — могло, и наверняка случилось. Как сверкающая молниями гроза переполняет реку и меняет ее русло, так и богатые событиями столетия меняют исходные замыслы. Быть может, те же мудрецы, что некогда спрятали секрет, со временем укрыли его в ином месте… Или же тайна мудрецов — не более чем сказка, вроде тех, что старики рассказывают молодым холодными зимними вечерами, или тех, что распевают трубадуры, приправляя правду изрядной толикой лжи.
Стройные башни церквей и собора Шартра вздымались в пламенеющее небо. Закат золотил сгущавшиеся сумерки и бросал багровые блики на поля пшеницы подле городской стены.
Несмотря на время года и многочисленных паломников, стекавшихся отовсюду в собор Шартра, город в этот вечер был необыкновенно тих. Это вполне устраивало трех всадников, которые ехали по дороге среди рощ, разглядывая величавую реку со множеством мельниц на обоих берегах, дубильные мастерские, деревянные мосты, прачечные, что сутулились под прибрежными вязами, жилые дома, церкви и собор, словно нависавший над Шартром.
Они достигли соборной площади, задержавшись в предместье, чтобы оставить лошадей на постоялом дворе и позаботиться о корме и питье для изнуренных животных. Служка, которому поручили лошадей, не проронил ни слова, так как был глух от рождения и изъяснялся жестами; еще он постоянно улыбался, и его улыбка, если такое возможно, сделалась шире прежнего, когда Сальетти вручил ему золотую крупицу.
Главные ворота собора оказались закрытыми. Друзья огляделись, высматривая, кто бы мог поведать им о причине этого — ведь по весне соборы и церкви всегда открыты. Сальетти приметил старца с окладистой бородой, пересекавшего площадь, и спросил того, почему на улицах тихо, а ворота собора закрыты. Старец объяснил, что в Шартре праздник: мол, с утра все горожане, дворяне и простолюдины, участвовали в крестном ходе, а затем отправились на другой берег, чтобы до рассвета жечь костры, пировать, пьянствовать и вообще шумно веселиться. Еще старик поведал, что открыт северный вход в собор, ворота Мастерства.
Эти слова возбудили любопытство Гримпоу, и юноша спросил старика:
— А почему ворота так называются?
— Через эти ворота в храм входят мастера — зодчие, каменотесы, писцы и учителя. Потому-то они никогда не закрываются, хотя в соборе пусто, — объяснил старик, пожелал доброй ночи и продолжил свой путь.
Гримпоу внезапно почудилось, что он узнает окрестности и сам собор, как если бы он бывал тут прежде, заходил в храм или не раз и не два видел его во сне; все символы и секреты, которые хранил собор, были ему известны, пускай смутные образы и рассеивались в сознании.
Вейнель и Сальетти обсуждали, какова жизнь в богатой и вольной Флоренции, а Гримпоу подошел к воротам, чтобы рассмотреть статуи у входа. Слева располагались мужская и женская фигуры на пьедесталах, а справа взирали на площадь фигуры трех мужчин и женщины. Все они держали в руках книги или свитки пергамента. Увидев их, Гримпоу сразу решил, что это изображения мудрецов тайного общества Уроборос; недаром они стоят, вооруженные книгами, единственным оружием знания, у входа в собор, где спрятан секрет мудрецов.
— Хватит торчать у собора, давайте искать вход. Где-то там должны быть колонны, за которыми скрывается лабиринт, — сказал юноша, обращаясь к Сальетти. Ему не терпелось приступить к поискам секрета мудрецов, пока в городе так тихо и спокойно.
Они обошли собор, восхищаясь его красотой и мастерством зодчих и каменотесов; храм казался поистине божественным творением, каждый его камень обладал собственным языком, как и говорил отшельник, встреченный когда-то в Ульпенсе. Это была речь в камне, речь подлинного искусства, речь человеческого воображения, способного создавать возвышенную, непреходящую красоту.
Вскоре они обнаружили неприметную лесенку, которая вела к железной дверце.
— Там, должно быть, крипта, — сказал Сальетти, пробуя открыть дверцу.
У него ничего не вышло, а Гримпоу вспомнилась мрачная и загадочная крипта церкви в деревне Корниль, в которой они отыскали Долину Солнца и саркофаг, где хранился манускрипт Аидора Бильбикума, а также прочитали историю философского камня.
Гримпоу отчаянно захотелось, чтобы колонны, обозначающие вход в лабиринт, отыскались не там, не в подземной крипте, где наверняка темно и страшно, как в Гадесе, преисподней древних греков.
Оставив дверцу крипты, они пошли вдоль собора, высматривая другие входы, приглядываясь к каждой капители и к каждому барельефу, а многочисленные статуи словно следили за ними со своих постаментов.
В северном фасаде нашлась открытая дверь — очевидно, те самые ворота Мастерства, о которых упоминал старик.
— Ну что, пошли? — спросил Сальетти.
В этот миг Вейнель заметила у входа две колонны с резными изображениями и со странной записью на латыни.
— Смотрите! — воскликнула девушка, указывая на колонны.
Гримпоу и Сальетти одновременно повернулись и взглянули на две сцены, вырезанные в камне, который будто заговорил с ними на своем чудесном языке.
— Ясно виден сундук на повозке, запряженной волами. На второй сцене человек набрасывает на сундук покрывало, а вокруг трупы, — проговорила Вейнель.
— И один из трупов, кажется, рыцарь с крестом храмовника, — добавил Сальетти.
— Это история девяти рыцарей храма Соломона, которые перевезли секрет мудрецов на повозке из Иерусалима во Францию. Они спрятали секрет — вот что значит покрывало на сундуке. Об этом и писал Аидор Бильбикум, — сказал Гримпоу.
— А что там за надпись на латыни? — спросил Сальетти.
— Ты понимаешь, о чем она? — уточнила Вейнель.
— Нет, я что-то не разберу, — признался Сальетти.
Гримпоу достал пергамент и уголек и скопировал надпись.
HIC AMITITUR ARCHA CEDERIS— Если не ошибаюсь, у этих слов нет однозначного толкования. «HIC» значит «здесь, на этом месте»; «AMITITUR» — такого слова, по-моему, не существует, хотя на вид оно вполне латинское. Возможно, это производное от «amitto», что можно перевести как «посылать далеко» или, в нашем случае, «скрывать» — посмотрите на рисунок в камне. «ARCHA» — вероятно, «сундук», а вот «CEDERIS» меня смущает, я что-то не припомню такого слова. Быть может, это производное от «cedo», «уступать», или «дружить». В таком случае правильный перевод — «объединение», — подытожил Сальетти, явно гордый своими познаниями.
— Тогда получается, что эта надпись на какой-то странной латыни, гласит: «Здесь лежит присланный издалека сундук уступки — или сундук объединения», — сказала Вейнель.
Сальетти кивнул, потом неуверенно повел плечами и наконец ответил:
— Я не поручусь, но, думаю, это весьма приблизительный перевод.
— Если, как нам говорил доктор Умиус в Метце, древние мудрецы обожали загадки и шифры, тогда ничего удивительного, что эта надпись подражает латыни. Ее должны и способны понять лишь те, кто посвящен в тайну. Я с тобой согласен: эта надпись, пускай не впрямую, говорит о сундуке, что привезен издалека, — заключил Гримпоу.
— Я тоже согласна. Рельефы на этих колоннах наверняка изображают путешествие девяти рыцарей-тамплиеров, что перевезли секрет мудрецов из Иерусалима во Францию. И это те самые колонны, которые нарисованы на карте Незримого Пути и упомянуты в рукописи Аидора Бильбикума. Так что мы стоим у входа в лабиринт, осталось посеять зерно и увидеть, как прорастает цветок.
Когда они вошли в собор, тускнеющий закат еще освещал бесчисленные витражи в высоких нефах, и библейские сцены и картинки повседневной жизни на витражах сверкали и лучились всеми оттенками красного, желтого, синего, черного и зеленого. Наблюдая переливчатую игру красок и образов, Гримпоу понял, почему на карте Незримого Пути шартрский собор зашифрован словом «ARTE» — «искусство»: внезапно юноша заметал, что камень у него на шее засветился красным, как тлеющий уголек, — такое уже случалось однажды, в окрестностях аббатства Бринкдум.
— Лабиринт, о котором говорится в манускрипте Аидора Бильбикума, может быть лабиринтом образов на этих великолепных витражах. Думаю, мы должны поспешить, пока солнце не село окончательно, если хотим узнать, где именно нужно посеять зерно, чтобы пророс цветок, — сказала Вейнель, рассматривая многоцветье витражей.
Они начали с круглой розетки над северным входом; этот витраж изображал деву, окруженную царями и пророками. Затем перешли в боковой придел, изучая один за другим ряды витражей, которые словно поднимались от земли к небу, излагая последовательность событий справа налево, как в том квадрате с буквами, найденном у ног дьявола в соборе Парижской Богоматери. Каждый витраж содержал фигуры людей и ангелов, геометрические и растительные узоры, бесчисленные круги, квадраты, треугольники и восьмиугольники, и в глазах почти рябило от переплетения линий и игры оттенков.
