Мэтью Перл - Тень Эдгара По
— Кто здесь? — услышал я собственный голос, рассеянный и равнодушный.
В палате царил непривычный промозглый холод. Попытавшись слезть с койки, я угодил босыми ступнями прямо в воду, инстинктивно поджал ноги и схватился за свечу. Стряхнул с век забытье и открыл глаза — словно впервые за долгие годы.
Поток разворотил водосточную трубу, пробил стену и хлынул прямо в палату. Сквозь брешь в каменной кладке мне открывался темный узкий лаз. Я знал, что водосточная труба проходит непосредственно под мощной высокой стеной и вливается в речку Джонс Фоллс. Между мной и свободой не осталось препятствий. Много дней я не видел солнечного света; я настолько привык к полутьме, что теперь мгновенно оценил обстановку.
Мозг заработал с бешеной скоростью. Прилив свежей энергии нарушил оцепенение, из-за которого я был подобен мертвецу. Мысль, еще не вполне сформировавшаяся; некая странная уверенность гнала меня вперед, и вот уже зловонная вода охватила мои лодыжки, дошла до пояса, затем до плеч. Тяжелый от воды, я все-таки двигался с впечатляющей скоростью, пока высокие тюремные башни не стали чем-то вроде миража, едва различимого далеко позади.
Эдгар По до сих пор жив — вот какая мысль направляла мои шаги.
Я не был болен, как вы, вероятно, решили. Несмотря на продолжительное испытание тюремным заточением, мои умственные способности ничуть не пострадали — напротив, именно заточение и подало эту идею — что Эдгар По и не думал умирать.
Едва тюремные стены перестали терзать мой взор (как долго они были единственной пищей для зрения — несколько месяцев? несколько лет? — я поверил бы в любой отрезок времени), как из фактов о смерти По в голове моей сложилась, как из деталей мозаики, принципиально иная картина. Возможно, следовало поискать приюта или помощи доброжелателей; возможно, вовсе не стоило покидать тюрьму, где, как ни странно, я был защищен от опасностей, поджидавших на воле. Но что бы почтенный читатель сделал на моем месте — оставался бы на лазаретной койке, глазел на звезды? Пусть читатель тщательно взвесит собственные предполагаемые действия при внезапном озарении — Эдгар По находится среди живых.
(Догадался ли об этом Дюпон? Не к этому ли выводу пришел в расследовании?)
«Если разобраться, какое нам дело, жив По или мертв? Не кажется ли вам, что мы сочли его мертвым из неких соображений? В известном смысле По живехонек». Слова Бенсона; так или почти так он говорил при нашей первой встрече. А ведь Бенсон сказал далеко не все; знал ли он наверняка, что По жив? Не обнаружил ли некоего обстоятельства, раскрыть которое не посчитал возможным; не дал ли этой фразой намека, ключа к разгадке?
Всплыли, точно дагеротипированные в памяти, лица четверых, провожавших По. Я как бы видел их, они спешили прочь с кладбища, шлепали башмаками по грязи.
Думай, Квентин, думай о фактах. Джордж Спенс, кладбищенский сторож, много лет не встречал Эдгара По и отметил несходство с ним покойного. Нельсон По видел своего кузена через занавеску. Разве он не констатировал, что «не узнал» человека на больничной койке?
А сцена на кладбище? Церемония заняла от силы три минуты, провожавших было всего четверо, молитву священник прервал — тихие, можно сказать, тайные похороны! Даже непримиримый доктор Снодграсс, и тот полон тревоги и раскаяния. Я снова подумал о стихотворении, что мы с Дюпоном обнаружили в Снодграссовом бюро; о стихотворении, в котором трезвенник Снодграсс проводил мысль о пьянстве По. Там ведь тоже описаны похороны.
Ах, похорон твоих позор
С тех пор из головы нейдет —
Слезой стыда мне застит взор
И поздней скорбью сердце жжет!
Твой ум — брильянт; негоже, чтоб
Ларцом служил сосновый гроб —
Тебе под стать хрустальный грот!
Получается, ни один человек из общавшихся с По в последние годы не видел его мертвого тела в гробу. И три свидетеля из четырех — Нельсон По, Генри Герринг и доктор Снодграсс — отказываются говорить о похоронах, будто им есть что скрывать, будто их связывает некая тайна. Уж не в том ли эта тайна заключается, что Эдгар По до сих пор живет и дышит? Уж не прячут ли его доверенные лица с какой-то неведомой целью? Или он, Эдгар По, решился на самую смелую из столь любимых им мистификаций и разыграл сразу весь мир?
Как видите, доводы моего рассудка не были отмечены ни сумбуром, ни вздорностью, даром что производились в крайнем возбуждении. Я решил доказать, что По жив, а все события, последовавшие за его мнимой смертью, должны восприниматься в принципиально иной плоскости. И вот, выбравшись из канализационной трубы, я пешком отправился на старое пресвитерианское кладбище. Близость к центру Балтимора и удаленность от водоемов уберегли его от разрушительной силы потопа; дороги, ведущие к кладбищу, также почти не пострадали. Правда, по кладбищенской траве змеились ручьи, а местами вода образовывала целые озерца, но то были сущие мелочи.
Я намеревался поговорить с кладбищенским сторожем и добиться исчерпывающих ответов. Но у самых ворот мной овладела другая мысль. Темнота была нипочем для моих глаз, привыкших к тюремному сумраку. Одной вспышки молнии (буря собиралась с новыми силами) хватило, чтобы разглядеть могилу Эдгара По, до сих пор не отмеченную ни памятником, ни даже табличкой. Что скрывается там, под землей, — вот о чем я думал.
Очистив жалкий холмик от ветвей и наносного мусора, я голыми пальцами вонзился в дерн. Я начал с середины. Я выдирал траву, и в каждую ямку тотчас собиралась вода, насквозь пропитавшая землю. Тогда я стал копать по периметру могилы — увы, с тем же результатом. В отдельных местах почва была такая твердая, что ногти ломались, и кровь смешивалась с глиной и грязью.
Быстро сообразив, что выбрал непродуктивный метод, я поднялся и пошел по кладбищу. Мне повезло — попалась небольшая лопата. Я принялся обкапывать могилу по периметру. Вскоре рядом со мной выросли несколько холмиков. Копать было трудно; занятие настолько поглотило меня, что поначалу я не реагировал на странный шум, ибо мои усилия наконец увенчались успехом.
Моему взору явился простой сосновый гроб. Я тронул холодную гладкую крышку, смахнул с нее комья глины, нащупал щель, начал открывать гроб, но был вынужден прекратить попытки. Ибо огромная, даром что беспородная собака мистера Спенса с рычанием бежала прямо ко мне. На расстоянии нескольких футов она остановилась, и я решил было, что псина вспомнила, как я кормил ее имбирным печеньем. Я ошибся. Если печенье и не изгладилось из ее памяти, тем сильнее собака ярилась теперь, когда я отплатил неслыханным вероломством за ее дружбу. Она окончательно убедилась, что я намерен выкрасть труп с вверенной ей территории (о нет, как раз наоборот, храброе животное! Никакого трупа нет вовсе!). Собака рычала и скалила клыки, я же вместо одной пасти видел три, как у Цербера. Я замахнулся лопатой, но хранительница царства мертвых лишь ниже опустилась на лапах, готовясь прыгнуть и впиться мне в горло.
Через миг из облюбованного склепа появился и сам сторож с фонарем. Влажный туман делал его фигуру подобной тени — не выделялись ни лицо, ни кисти рук. Казалось, он сам подвергся петрификации от слишком долгого пребывания в про́клятом склепе.
— Я не воскреситель! — что было сил закричал я.
Прозвучало неубедительно — да и кто поверит подобному заявлению, когда заявитель, весь в грязи и крови, размахивает лопатой над разрытой могилой?
— Смотрите! Смотрите сюда!
— Кто это? Кто здесь? Морячка, фас! Взять его!
Выбора у меня не было. Я с тоской взглянул на полувыкопанный гроб, отшвырнул лопату и пустился бежать. Сторож и собака мчались за мной по пятам.
Однако я оказался проворнее. Выскочив за кладбищенские ворота, я свернул в переулок. Добрых полчаса потребовалось, чтобы отдышаться и унять дрожь в натруженных руках; затем новая мысль завладела мной. Что ж, проверить, есть ли в гробу тело, сегодня не получится — мистер Спенс до утра не отойдет от могилы, — но зато я помню адрес последнего балтиморского пристанища По. И я побрел через весь город к Эмити-стрит, что на перекрестке Саратога-стрит и Лексингтон-стрит. Адрес этот попадался мне в ходе расследования.
Зачем я шел туда? Возможно, хотел задать вопрос: «Почему, друг мой По, вы написали это письмо? Зачем назвали меня докучливым бездельником? Неужели вы забыли, что нашли во мне сочувствие и понимание?»
В двадцать два года Эдгар По оставил военную службу в Вест-Пойнте; Джон Аллан отказался заплатить его долги, по сути, отверг приемного сына, и юноша поселился в скромном домике своей тетушки, Марии Клемм, где жили ее дочь, восьмилетняя Вирджиния, старший брат Эдгара, Уильям Генри, и их разбитая параличом бабушка, мать Марии. Эдгар претендовал на место школьного учителя — увы, соискания не увенчались успехом. Бывшие сослуживцы скинулись по одному доллару на публикацию первого сборника стихотворений, с которого, по мнению По, должна была начаться его поэтическая карьера.
