Стэл Павлоу - Троянский конь
– Ты знаешь что-нибудь об остальных?
– За десять лет я всех их узнала в лицо.
Можно ли ей доверять? Или она предалась троянцам настолько, что выдаст меня? Я решил, что все же стоит рискнуть.
– А Мойра? – спросил я.– Она предала меня?
– Как же плохо ты ее знаешь! Она сражалась храбрее любого воина!
Я боялся узнать остальное, но все же спросил:
– Где она?
– Она мертва…
– Давно?
– Уже девять долгих лет. Она погибла первой. Атанатос взял ее силой, заставил ее понести от него дитя, через которого он, по благословению Оракула, якобы должен был обрести бессмертие, но Мойра отказалась вынашивать плод и сама вырезала его из своей утробы. Когда она лежала и кричала, истекая кровью, он притащил ее в свой храм, отсек ей голову и насадил на пику, которую выставил потом над вратами своей башни. Она и поныне там, и каждое утро я молю ее дать мне силы продолжать.
Я рухнул на колени, не в силах вздохнуть. Мою грудь стянуло жгутами сплетенных мускулов, ребра прогнулись, не впуская внутрь воздух. Мойра мертва уже девять лет?
Я сражался за ничто.
Женщине не терпелось убежать, скрыться в ночи, как поступают только предатели. Я спросил у нее:
– Как твое имя?
На ее некогда гладких щеках заблестели слезы. Она посмотрела мне в глаза – я разглядел ее в отсветах фонарей – и зарыдала.
– Мое имя – Елена.
Она была прекрасна, как и рассказывали о ней. Меня поразила ее красота. И я попросил:
– Покажи мне, где лучше зажечь маяк.
Дрожи, Атанатос! Дрожи! Может быть, ты боишься богов. Теперь бойся меня!
Когда воины, вышедшие из нутра деревянного коня, открыли ворота Трои, греки приплыли обратно, пылая убийственной ненавистью, и ворвались в город. Ничто не могло погасить их пламенеющую ярость, кроме лязга клинков, которыми они рубили и кололи троянцев.
Смотрите же, как пала Троя! Смотрите, как погиб ее народ, погребенный в череде могил. Шипели и трещали погребальные костры Гадеса, визжал призрак Гектора, греки устроили кровавую бойню на улицах, в храмах и поджарили троянцев!
Мы, воины Греции, шагали сквозь охваченные огнем колонны, от которых разило смертью троянцев, сквозь ревущие языки пламени и клубы дыма. Те, кто спал, никогда не проснутся. Те, кто не спал, уснут навеки. Не будет славной победы нам, грекам,– мы пришли уничтожить Трою.
Трепещи, Атанатос! Трепещи! Если ты не боишься богов, ты будешь бояться меня!
Смотрите, чем закончилось царствование Приама, смотрите, как его зарезали в храме. Смотрите, как его внука, младенца Астианакса, сбросили с городской стены. Я пришел в эту ночь за тобой, о враг мой! Я пришел пролить твою кровь. Как сильный ветер гонит огонь по полю сухой пшеницы, так твои злодеяния пожнут урожай моей ярости.
В сердце Лабиринта
Волны воспоминаний с головой захлестывали Норта, когда он поднимался в лифте.
Он гнал проклятую память, отбивал ее удары, закрывая пылающее лицо руками. Прижав пальцы к воспаленным вискам, детектив обнаружил, что они в крови.
Зеркало в лифте показало то, чего он так боялся. Шрамы прошлого проступили сквозь кожу – отметины Киклада прорезались на висках острыми прямыми рогами.
Ба-бах!
Он не знал, настоящая ли кровь на его пальцах. По крайней мере в прошлом она была настоящей.
19.27Когда дверцы лифта мягко скользнули в стороны, Норт вышел в коридор, сжимая в руке череп своего прошлого воплощения.
Света не было.
Ба-бах!
В дальнем конце коридора из-под какой-то двери пробивалась слабая полоска света. Норт, крадучись, направился туда, свободной рукой нащупывая верный «глок».
С оглушительным стуком дверцы лифта захлопнулись за его спиной, и тотчас в коридоре воцарилась кромешная тьма.
Норт тихо постоял пару мгновений, давая глазам привыкнуть к темноте.
Ба-бах!
В кармане пиджака задергался телефон. Детектив услышал в наушнике встревоженный голос Мартинеса:
– Уходи оттуда поскорее!
Рука Норта, тянувшаяся к пистолету, замерла.
– Что случилось?
– Снайперы заметили пожар на третьем этаже.
Он посоветовал позвонить в пожарное отделение. Мартинес сказал, что уже позвонили. Норт сделал еще пару шагов, и связь стала нестабильной, а потом и вовсе оборвалась.
Он вернулся к лифту и нажал кнопку вызова. Ничего не произошло.
«Нужно найти выход на лестницу».
Ба-бах!
Детектив достал пистолет и направился в дальний конец коридора. Подойдя поближе, он ощутил, что из щели между неплотно прикрытыми створками тяжелой деревянной двери сочится явственный аромат жасмина.
Истерзанное сознание отозвалось водоворотом образов, ощущений, мыслей и чувств, в которых преобладала застарелая темная ненависть. Открывая дверь, Норт полностью доверился этому неудержимому потоку.
19.31– Ты скорбишь о своей жизни, Киклад?
Норт пошарил взглядом по комнате, тонувшей в полумраке, и навел «глок» в ту сторону, где различил неясный шорох. За окном бушевала настоящая гроза, подсвечивая небеса всполохами молний.
Он с трудом различил контуры письменного стола и положил на него череп.
– Я только начинаю узнавать себя,– ответил детектив.
– Мы одной крови,– отозвался Ген из холодной тьмы.– И скорбеть о моей жизни тебе нетрудно.
Норта пронзила догадка, что в какой-то мере он сейчас разговаривает сам с собой.
– Что такое боги, детектив, как не один Бог со множеством ликов? Что такое роли в спектакле, как не грани одного кристалла? Что такое лица в этой комнате, как не ветви одного древа… рак, который исчахнет и умрет, лишенный живой плоти?
«Лица? Кто здесь еще?»
Ба-бах!
Норт окинул взглядом полумрак, но не смог различить в нем ничего, кроме смутных теней.
Ба-бах!
В тишине раздался невыносимый вой пожарных сирен, и в комнате тускло загорелось аварийное освещение.
Ба-бах!
Ген стоял в нескольких метрах от него, между двумя креслами, в которых сидели двое связанных пленников: знакомая длинноволосая женщина из серебристого «седана» и отец Норта – Саваж.
В одной руке Ген сжимал окровавленный шприц, а в другой – небольшой черный пистолет. Норт вскинул «глок» и прицелился.
19.35Громыхнул гром, окна тревожно задрожали.
– Положи это! – приказал Норт, держа Гена на прицеле.
Ба-бах!
Парень не шелохнулся. Он стоял, глубоко вдыхая аромат духов.
– Напоминает о Мойре, правда?
– Положи!
– Кто убил Мойру? – продолжал рассуждать Ген.– Этот беззастенчивый похотливый интриган? Или тот мягкотелый дурак, должник своей совести?
Норт смотрел, как его отец тщетно пытается порвать путы. В глазах доктора бился страх. Не оттого, что его судьба оказалась в руках Гена. А потому, что он увидел ненависть в глазах собственного сына.
«Что ты знаешь о своей жизни?»
– Это я ее убил? – взревел Ген.
«Процесс».
– Или ты?
Бык.
– Копни поглубже, детектив,– продолжал настаивать Ген.– Это непросто, если у преступника много лиц, правда?
«Невинная кровь».
– Ты знаешь, какие воспоминания таятся в этой жуткой глубине.
«Помоги мне».
– Нас с тобой ничего не разделяет.
«Психопат долбаный!»
– У нас с тобой одна память на двоих.
«Я – проклятие Сатаны!»
– Чтобы узнать, кто убил Мойру, нужно всего лишь посмотреть в зеркало!
«Что ты знаешь о своей жизни?»
«Процесс».
Бык.
«Невинная кровь».
«Помоги мне».
«Психопат долбаный»
«Я – проклятие Сатаны!»
Сильнее запахло жасмином. Словно рука Мойры коснулась его щеки.
«Я – сладкое дыхание весны».
«Помни об этом».
«Помни меня».
Оконное стекло задребезжало громче – буря неистовствовала вовсю. Здание дрогнуло, и снизу, где бушевал пожар, раздалась серия взрывов. В окне заплясало пламя.
И когда жар достиг предела, разнося все вокруг, стекло не выдержало и разлетелось тысячами осколков.
В комнату ворвался вихрь огня и тугие плети дождя. Они опрокинули Гена на пол, в осколки стекла.
Норт не понимал, как он сам устоял на ногах. Он находился в центре урагана, в самом сердце разрушений.
Он направил пистолет на Гена.
«У каждого есть выбор».
Палец коснулся спускового крючка.
Израненный Ген пошевелился. Поднял шприц и протянул его детективу.
– Это мы. Это наш конец.
– Я не буду жить прошлым,– соврал Норт, направляя холодное дуло прямо в лицо Гена.
«У каждого есть выбор».
И сжал рукоятку.
Ген приподнялся на окровавленных коленях.
– Мы изменились,– взмолился он.
– Это меня и пугает,– ответил Норт.
Райские сны Киклада
Я помню день своего рождения.
Подробности сейчас стали четче. Я помню все с такой ясностью, словно мне это рассказали. Помню свои губы у материнской груди; помню, как выпал из лона на мокрую от крови солому. Голод. Струи воды, омывавшие мое лицо. Оливковое масло, которым смазывали мое тельце. Запах духов – будто ветка цветущего жасмина под теплым ветром. Густой аромат меда. И вино, лившееся рекой. Человек – очень хрупкое животное.
