Дэвид Лисс - Ярмарка коррупции
– Вы мерзкий мошенник, Догмилл! Вы что думаете, Вестминстер – это карманный округ, который можно отдать, кому пожелаете, только потому, что у вас денег куры не клюют? Думаю, скоро вы узнаете, что британские свободы – опасный зверь, если его выпустить из клетки.
– Прошу прощения, – сказал Догмилл, – но я не позволю ни вам, ни кому другому говорить со мной в подобном тоне.
– Если вы считаете себя уязвленным, я к вашим услугам.
– Мистер Догмилл не считает позволительным защищать свою честь, пока проходят выборы, – сказал я. – Полагаю, это объясняется тем, что избиратели вигов не относятся с уважением к человеку, который ценит свое имя и свою репутацию. Я обнаружил, что если задеть мистера Догмилла за живое, он выйдет из себя и набросится на вас с кулаками, но никогда не сделает того, что приличествует человеку чести.
– Не думайте, что я про вас забыл, Эванс, – сказал он мне. – Будьте уверены: когда закончатся выборы, вы узнаете разницу между человеком, которого можно оскорблять, и решительным человеком.
– Вы меня неправильно поняли, – сказал я, – я не подвергаю сомнению вашу решительность. Человек, способный убедить людей, которых он обирает, выступить против человека, который может изменить их долю к лучшему, должен, я думаю, обладать немалой решительностью.
– Что? Вы о докерах? – Он засмеялся. – Благодарю вас за комплимент, но я не имею никакого отношения к их поведению. Вероятно, будучи новичком, Эванс, вы не понимаете особенностей жизни на нашем острове. Чернь будет любить человека, которому служит, пока он платит, и чем меньше он платит, тем больше она его будет любить. Мы можем говорить о британских свободах, но правда заключается в том, что черни нравится чувствовать бич на спине и сапог на заднице. Я не понуждал их выступать в свою поддержку. Они поступили так, как посчитали правильным, в меру своего ограниченного понимания.
– Эти ребята хорошие виги, – сказал Хертком, – и никакая агитация не сделает их тори.
– Никакие они не виги, и им вовсе не нравится, когда их топчут, – сказал я. – Вы играете в опасную игру с их свободой.
Догмилл подошел ко мне ближе.
– Вы любите рассуждать о свободе, – сказал он. – Расскажите нам о свободе африканцев, которых вы превратили в рабов и заставили работать на плантациях у себя на Ямайке. О каких свободах могут говорить они? Скажите нам, мистер Эванс, как вы цените униженных работников на своей плантации.
Я не знал, что сказать, так как никогда раньше не задумывался об этом аспекте жизни моего вымышленного персонажа, и хотя доводы в защиту рабства можно было легко найти в прессе, я не мог повторить ни одного из них, не чувствуя себя при этом глупо. Думаю, если бы порепетировать, я смог бы предложить какой-нибудь остроумный довод в защиту практики, которую, сказать по правде, ни один честный человек одобрять не может. Но было бы лучше защищать все несправедливости, существующие в мире, чем стоять, как я, растерянным и сконфуженным, давая повод Догмиллу думать, что он нанес мне мощный удар.
К моему стыду, Мелбери пришел мне на помощь.
– Человек, вложивший средства в торговлю человеческой плотью, не имеет права критиковать другого человека за то, что он участвует в этой торговле как потребитель. Ваше понимание справедливости так же искажено, как ваше понимание честных выборов. Я пришел сюда в разгар вашего пиршества, дабы предупредить вас обоих, что не намерен сидеть сложа руки и смотреть, какими грязными становятся эти выборы. Я не боюсь вас, и я не доверяю вам. Можете вызвать меня, можете не вызывать, в зависимости от вашего понимания чести. Но вы меня не победите, а если и победите, то, по крайней мере, не с помощью обмана. Или вы играете честно, или вообще не играете. Но мы вам не позволим купить место в палате общин. Не надейтесь. В Вестминстере это у вас не пройдет. Я буду стражником на мосту свободы и коррупции не допущу.
Сказав это, он резко повернулся и вывел нас из логова зверя, не дав возможности ни одному из них ответить.
Когда мы снова были в экипаже, Мелбери поздравил себя с удачной речью.
– Я ему кое-что сказал. Конечно, ему безразлично. Мои слова для него мало что значат.
– Зачем тогда было утруждать себя?
– Зачем? Затем, что я позаботился, чтобы в толпе присутствовали люди из газет тори, и они напечатают мою речь, дабы все узнали, что я не побоялся выступить в самом логове врага. Догмилл и Хертком, вероятно, смеются надо мной, считая меня глупцом, который пришел к ним со своей ханжеской речью. Но, уверяю вас, мои слова наделают шуму. Все, кто еще не определился с выбором, будут в восхищении, что я так решительно настроен бороться против коррупционеров, нанявших головорезов, чтобы помешать тори на выборах.
– И как вы предлагаете с ними бороться? Собираетесь нанять собственных головорезов?
Он посмотрел на меня так, словно я спросил, не собирается ли он поцеловать Херткома в губы. Я почувствовал, что сильно его разочаровал.
– Я оставляю подобные средства Догмиллу и вигам. Нет, я одержу победу над их злом с помощью добра. Их люди не могут бунтовать вечно. Королю придется послать солдат рано или поздно. А когда на избирательных участках станет спокойнее, избиратели в Вестминстере будут, как никогда, склонны проголосовать за меня.
Я был невольно восхищен его решимостью, но на следующий день при посещении Ковент-Гардена увидел, что люди взялись за оружие для защиты дела тори. Я мог бы оправдать Мелбери и поверить, что они действуют по своей воле, не будь мне совершенно очевидно, что их наняли. Люди, вышедшие на защиту Гриффина Мелбери, были докерами из группировки Литтлтона.
Глава 23
В то, что происходило в Ковент-Гардене, было трудно поверить. С таким же успехом можно было представить, что я находился в Лиссабоне времен инквизиции или в другой средневековой столице во время чумы. Я хотел увидеть все своими глазами и долго думал, в качестве кого – Эванса или Уивера. Я решил, что каждый прохожий не станет разглядывать своего соседа, чтобы узнать, не является ли тот беглым преступником. Эванс, с другой стороны, будучи джентльменом, мог привлекать больше нежелательного внимания у черни, устраивающей беспорядки на выборах. Поэтому победил Уивер.
Меня поражало, что несколько человек и немного звонкой монеты могли с такой легкостью повалить колосса наших хваленых британских свобод. Отдельные храбрые избиратели бросали вызов опасности, но это было безумством с их стороны. Если хулиганы слышали, за какую партию те голосовали, их вытаскивали из кабины и колотили. Тогда на них в свою очередь набрасывались с кулаками представители противоположного лагеря. Вокруг собрались зеваки, которые пришли посмотреть на развлечение. В густой толпе были торговки устрицами, карманные воры и попрошайки, и я держался в сторонке, чтобы не стать жертвой мошенников.
Осмотревшись, я узнал несколько человек из группировки Литтлтона и пришел к заключению, что Мелбери пошел по стопам Догмилла. Этот факт доставил мне некоторое удовольствие, так как, несмотря на все свои благородные слова, Мелбери был ничуть не лучше остальных.
Однако сцена беспорядков удовольствия мне не доставляла, поэтому, после того как дохлая собака, которую кто-то бросил в воздух, чуть не попала мне в голову, я решил, что пора уходить с площади. Повернувшись, вдалеке я увидел человека, который был мне знаком. Я был уверен, что видел его и его спутника прежде, но не мог вспомнить, кто он. Вдруг я вспомнил, что это были таможенные офицеры, которые чуть не схватили меня дважды.
Я в ужасе застыл на месте, уверенный, что они меня выследили и что им известно, где я живу. Потом я увидел, что они смеются и шатаются, как люди, хватившие лишнего. Они пришли не выслеживать меня, а развлечься жестоким зрелищем. Я собирался поспешно скрыться, благодаря судьбу, что заметил их первым. Но потом мне в голову пришла другая идея. Я решил пойти за ними.
Сделать это было несложно. Они зашли в таверну неподалеку от Ковент-Гардена на Грейт-Эрл-стрит, устроились в задней части зала и заказали выпивку. Я нашел темный уголок, где, сам оставаясь невидимым, отлично их видел. Я позвал бармена и спросил, что пьют эти двое почтеннейших.
– Они заказали вино, – сказал он, – но готовы платить только за самое дешевое. Наконец они выбрали дрянное красное, прокисшее еще неделю назад.
– Пошли им две бутылки вашего самого лучшего, – сказал я. – Скажи, что за вино заплатил джентльмен, который случайно услышал их заказ и ушел.
Он посмотрел на меня с недоумением:
– Так не годится. Разве они не должны знать, кто их угощает? Может, я им скажу о вашем предложении и они сами решат?
– Если скажешь им что-нибудь, я сломаю тебе ногу, – сказал я. Потом ухмыльнулся. – С другой стороны, если не скажешь, получишь лишний шиллинг.
