Борис Акунин - Сокол и ласточка
В месте, где ищут руду, обыкновенно пробивают вертикальные разведочные шурфы. Если канал упирается в жилу, его расширяют, превращая в шахту. Вот почему одни колодцы заметно шире других.
— Их тут шестьдесят четыре, — со вздохом сказал Логан. — Все разной глубины — от 10 до 50 ярдов. Год назад, отстав от своих, я вернулся в пещеру и рассчитывал, что без труда отыщу тайник, но увы. Правда, это спасло мне жизнь…
Летиция подошла к одному из отверстий и заглянула внутрь.
— Вы говорили, что добыча занимала два десятка сундуков. Ни в один из колодцев такой груз не влезет.
— Сразу видно, что вы ничего не смыслите в рудном деле. От шахты в разных направлениях ведут квершлага, горизонтальные уровни, до встречи с жилой. А потом еще штреки вдоль месторождения. Так что места внизу достаточно. Однако должны были остаться какие-то следы! Я спускал фонарь на веревке во все дыры, но ничего не заметил! Ума не приложу, куда чертов Пратт мог запихнуть клад! Видно, придется лазить в каждую яму и простукивать стены. Ничего, времени у нас довольно. Дезэссар высадится на берег не раньше, чем полнолуние позволит «Ласточке» войти в лагуну.
Насчет времени ты, братец, ошибаешься, подумал я, вспомнив, что Черная Королева и ее головорезы завтра проснутся — и вряд ли в радужном настроении. О том же, вероятно, подумала моя питомица.
— Вы говорили, что рассчитываете на мою сообразительность. Быть может, капитан Пратт делал какие-то намеки? Или оставил ключ? Исследовать шестьдесят четыре колодца, особенно если среди них есть глубокие, это работа не на два дня. Тут и недели не хватит. Да и как мы будем спускаться?
— Вот здесь, рядом с факелами, Пратт оставил подъемное устройство. — Логан вытащил дубовые козлы с воротом-перекладиной, к которой крепилась рукоять. Показал крепкий канат и прицепленное к нему сиденье. — Эту штуковину изготовил плотник с «Бешеного», на все руки мастер, царство ему небесное. Вообще-то, чтоб справиться с подъемником, потребны двое: один садится на доску, другой остается наверху и крутит рычаг. Не представляю, как Пратт управлялся в одиночку. Наверное, сначала спускал груз, потом себя, а вытягивал обратно одной силой рук. Говорю вам, это был настоящий атлант…
Я закричал: осторожно, осторожно, ловушка! Но девочка и сама сообразила.
— Постойте-ка, — перебила она штурмана. — Вы что же, думаете, что один из нас будет лазить в шахты, а второй оставаться наверху? И как же, позвольте узнать, вы предполагаете распределить роли?
Логан обезоруживающе улыбнулся.
— В том-то и штука. Я же говорил: вы — единственный человек на всем корабле, от которого я не жду удара в спину. Никому другому я свою жизнь не доверил бы. Спускаться буду я. С моей раненой рукой я все равно не смог бы крутить ворот. Так что в вашей воле взять, да и перерезать канат, чтобы старина Гарри бухнулся вниз и свернул себе шею.
Даже я при всей своей подозрительности успокоился. Летиция же, по-моему, была даже тронута такой доверчивостью.
— А что насчет подсказки? — спросила она. — Неужто Пратт ни звуком не обмолвился о тайнике? Неужто вы его прикончили, ничего не выведав? В это трудно поверить.
Горькая обида — уж не знаю, истинная или притворная — звучала в голосе штурмана, когда он ответил:
— Хорошего вы мнения обо мне! Вы же знаете, Эпин: я человек с принципами. Никогда не стал бы убивать товарища из-за золота! Тем более, пока не узнал, где оно спрятано…
— Кажется, Гарри действительно был оскорблен — сомнением в остроте его ума. — Всё произошло иначе. Мы плыли вдвоем по морю, сбежав от взбунтовавшейся команды. Джереми рассказал мне про свой договор с Черной Королевой. А я стал уговаривать его не совершать ужасную глупость. Раз уж так сложилось, отчего бы нам не забрать сокровища Сан-Диего себе? Никто кроме нас двоих не знает, где оно. Всё будет шито-крыто. Я говорил ему очевидные, здравые вещи. Но Пратт был сумасшедшим. «Я не пират, я слуга своего короля!» Схватил меня за горло своими железными ручищами и стал душить. Он убил бы меня если б я, защищаясь, не всадил ему в бок нож. Это было не нападение, а оборона, клянусь девой Марией! Я не святотатец, я не стал бы разбрасываться подобными клятвами. Тем более, Джереми от этого удара не умер. То есть умер, но не сразу. Когда он разжал свои клешни и повалился на бок, я перевязал его, я поил его водой. Боже, как я умолял Пратта покаяться перед смертью и не уносить с собой в могилу тайну сокровища! Но он ничего мне не сказал… По правде говоря, он меня, скорее всего и не слышал, потому что до самой кончины был без сознания. К вечеру он испустил дух, и я, помолившись, кинул тело за борт…
— Значит, он был без чувств? Молчал?
— Нет, он бредил. Пратт всё время повторял одно и то же, будто болван с заводным механизмом. Я видал такую куклу в Ливорно: она могла сто раз подряд произнести «бонджорно, синьори». Вот и Джереми бубнил, бубнил какую-то ерунду. Я думал, сума от него сойду.
— Что же он повторял?
— Детскую считалку. Сначала громко, потом тише, под конец шепотом. Так и помер с дурацким стишком на устах.
— Что за считалка?
— Обычная, в Англии ее все дети знают:
Прыг-скок, прыг-скок
С каблука на носок,
Не на запад, на восток,
С оселка на брусок.
Прыг-скок прыг-скок
И башкой об потолок.
— Да, я помню ее по пансиону, — кивнула Летиция.
— Вы учились в пансионе? Где?
— Неважно. Только там в считалке немного иначе. «Не на запад, на восток, да с бруска на оселок». Ведь когда точат нож, сначала пользуются бруском, а уж потом доводят лезвие на оселке. Вы перепутали.
Гарри возразил:
— Вы думаете, я не знаю, как точат клинки? Но Джереми повторял именно так: «С оселка на брусок». Его голос намертво засел у меня в памяти… Ну что, приступим? Время-то идет. Предлагаю сосредоточиться не на шурфах, а на шахтах. Их тут всего одиннадцать. Пратту было бы удобнее поворачиваться в колодцах, которые пошире.
Они стали устанавливать подъемник над шахтой, что была ближе всего ко входу. Я же размышлял про стишок.
С чего бы старому морскому волку в свой последний час твердить детскую считалку? Может быть, перед смертью непостижимые видения гаснущего сознания унесли его назад в детство? Однако я неплохо знаю людей этого склада. Их душа от грубой, жестокой жизни так черствеет, что не сохраняет в себе никаких чувствительных воспоминаний. Если в померкшем мозгу Невезучего Корсара и метались какие-нибудь картины, они могли быть связаны только с одним: с колоссальным сокровищем, которое Фортуна подбросила ему — и тут же отобрала.
В особенности не давала мне покоя строчка стишка, зачем-то искаженная вопреки всякой логике.
Тут таилась загадка, причем не особенно сложная. У Пратта не хватило бы ни времени, ни изощренности ума придумать что-то заковыристое.
Мысли, мой рассудок, мысли!
От возбуждения я запрыгал на месте. Это и стало первым толчком к решению задачи. Прыг-скок? А что если…
Пещера была вытянута неправильным овалом от входа влево — справа виднелась глухая стена. Иначе говоря, мы находились как бы на самом зюйд-осте рудника, в правом нижнем его краю. Прямо напротив входа чернел первый шурф. Во втором ряду их было два; в третьем три; в четвертом — четыре и так далее.
Прыг-скок, прыг-скок. Помогая себе крыльями, я перескочил через четыре отверстия, двигаясь по прямой. Каждый бросок равнялся примерно десяти футам, то есть продвинулся я на сорок футов.
С каблука на носок? Что это может значить? Очевидно, поворот под прямым углом.
Поскольку колодцы, через которые я перепрыгнул, все находились у края пещеры (правее их была уже стена), повернуть можно было только налево, что я и сделал.
Не на запал на восток.
То есть как это? Считалка будто поправляла меня, говоря: нет-нет, ты ошибаешься. Поворачивайся к востоку, то есть направо.
Но ведь там ничего нет? Огонь факелов освещал сплошную, непроницаемую породу. Судя по следам от кирки, ее в свое время обрабатывали — очевидно, чтобы убрать скос. Внизу валялись два продолговатых камня, один потолще, другой потоньше. Вероятно, это были куски породы, вынутой из какого-то шурфа. Но если так, почему они правильной, прямоугольной формы? Какому болвану пришло в голову тратить время на то, чтоб обтесывать бесполезные глыбы?
Ах, ах! — закудахтал я, испытав настоящее сатори, сиречь озарение души.
С клекотом полетел я к моей питомице, схватил ее клювом за рукав, стал дергать.
— Что с тобой, Клара? — удивилась она. — Почему ты кричишь? Что стряслось?
Я стал перепрыгивать через колодцы, изображая «прыг-скок, прыг-скок, с каблука на носок», после чего поворачивался вправо, садился на камень побольше, на камень поменьше. Орал во всю глотку. Потом проделывал тот же маршрут снова, снова и снова.
