Еремей Парнов - Третий глаз Шивы (С иллюстрациями)
«Точно, Шива! — удовлетворенно подумал Люсин, разглядывая грозное шестирукое божество. — На слоне пляшет…»
Он бы очень удивился, если бы кто-нибудь сказал ему, что Шива-Махакала попирает не слона, а слоноголового мудрого бога Ганешу, которого родила от него всемогущая Парвати. Это могло бы совершенно спутать все его туманные представления об этике семейных взаимоотношений на индийском Олимпе. Но некому было просветить Люсина в ту минуту. Он с интересом рассматривал страшные атрибуты в руках Махакалы: венок из черепов, капкан для уловления грешников, нож григуг, чашу с кровью и барабанчик, которым Шива некогда пробудил спящее мироздание. От него не ускользнули и две точки — белая слева и красная справа — над объятой пламенем оскаленной головой владыки времени. Но то, что они означают Луну и Солнце, было ему невдомек. Люсину и в голову не могло прийти, что перед ним уникальная танка, на которой оба светила вопреки традиции изображены без лучевого ореола. Впрочем, будь перед ним даже сам древний оригинал, с которого скопировали миниатюру, он и тогда бы ничего не заподозрил, хотя там на белом и розовом кружках явственно видна паутинная сетка разгранки. Но оригинал хранился в далеком гималайском королевстве Бутан, и видеть его дозволялось лишь наиболее посвященным ламам, а Владимир Константинович, повторяем, несмотря на свою исключительную проницательность, был полнейшим профаном в тантрийских таинствах.
Он прислонил миниатюрку к зеленым корешкам собрания сочинений А. П. Чехова и задвинул стекло. Ему не дано было знать, что он прикоснулся к тайне, но, так ничего и не поняв, не почувствовав, равнодушно прошел мимо. Такое иногда случается. Порой даже очень мудрые люди, прожив долгую жизнь, умирают в полном неведении того, что оказались в свой звездный час в преддверии чуда, да только не заметили его, не узнали. И никого тут нельзя винить: ни судьбу, ни самого человека. Смешно было бы требовать от Люсина, чтобы он разбирался в тонкостях ламаистской иконографии. Он даже не знал, как и весь остальной мир, что в период «культурной революции» банды хунвэйбинов разгромили высокогорный тибетский монастырь, в котором хранились летописи, начатые в седьмом веке. Отпечатанные с досок, которые бесследно исчезли еще во время английской оккупации, они содержали рассказ о преображении Ямы в Ямантаку, о том, как из белого рождается красное.
Люсин подошел к шкафчику с минералами, стоявшему в нише, но внутри было довольно темно, и он не стал любоваться образцами кристаллов и руд. За последнее время они встречались ему настолько часто, что успели порядком надоесть. Даже самые красивые, самые дорогие. Он едва ориентировался в их сложной классификации и очень часто не понимал, о чем вообще идет речь. Только успевал он постигнуть многообразие оттенков очередного семейства, как кем-то случайно оброненное слово возвращало его к первозданному хаосу полнейшего непонимания. Мало того, разверзшаяся бездна с каждым разом становилась все необъятнее. И Люсин с тоской твердил себе, что он туп и необразован, а потому никогда не разберется в этой сложной материи.
Ощущение было такое, словно ему предстоит сдать экзамен за целый семестр по чужим отрывочным конспектам, в которых все перепутано и недосказано. Оно преследовало его даже во сне. Видимо, сказывалось напряжение адовых дней. Свою лепту вносили и не остывшие еще воспоминания о сессиях, будь они неладны, на вечернем факультете, и малопонятные руководства по минералогии, которые он читал до глубокой ночи.
«Черт с ними, с этими сингониями, — бросал он, отчаявшись, книгу. — Нормальному человеку в этом не разобраться. Но откуда вдруг, когда все уже стало ясно, взялась эта восточная шайка — „восточные топазы“, „восточные аметисты“, „восточные изумруды“? Чем они отличаются от обычных? Только тем, что входят в семейство корунда? Но какие тогда настоящие, какие дороже?» И приходилось все начинать сначала: бериллы, шпинели, турмалины, семейство кварца… Хорошо еще, что алмазы, не в пример всем прочим, отличались завидным постоянством. Вокруг них, конечно, тоже нагородили много всякой ерунды, но ее хоть можно было понять. Никаких «восточных алмазов», по крайней мере, не существовало. И на том спасибо. Сумбур мыслей и чувств взметнулся в нем, едва только увидел он в затененной глубине шкафчика холодные отсветы кристаллических граней. Какая-то тревога зашевелилась; неуверенно он себя вдруг почувствовал, неуютно.
В довершение всего из кухни потянуло подгоревшим молоком, а он с детства ненавидел этот запах до отвращения.
Пришлось ему завернуть за угол и проскользнуть в кабинет. Он уже бывал здесь, но, как верно сказала Людмила Викторовна, не все успел рассмотреть.
Можно было, конечно, воспользоваться вынужденным ожиданием и продолжить знакомство с рабочим столом Аркадия Викторовича, но он чувствовал, что с него уже хватит непонятных богов, камней и растений, в которых он вообще не разбирался. Даже книги, а он считал себя книголюбом, начали его угнетать, потому что их было слишком много. Зато на таблице элементов, небрежно прикнопленной к стене, глаз отдыхал. Строгий порядок рядов и групп успокаивал мудрой своей простотой Люсина, утешал. Бородатый Менделеев в правом верхнем углу как бы намекал ему, понимающе улыбаясь, что даже в самом несусветном хаосе, стоит лишь хорошенько потрудиться, можно отыскать известные закономерности.
Люсин взял стремянку и полез на верхнюю полку, где стояли пухлые черные папки с аккуратненькими наклеечками на корешках. Судя по надписям: «Алмаз», «Гранит», «Турмалин», «Шпинель» и т. д., это были досье, которые Аркадий Викторович завел на каждый из шестидесяти, согласно классификации Бауэра, самоцветов. Первой в ряду, как и положено, стояла папка с наклейкой «Алмаз». Люсин раскрыл ее и, присев на стремянку, принялся перелистывать оттиски статей, всевозможные выписки, вырезки из газет и журналов.
За короткое время он обогатил себя самыми разнообразными сведениями об алмазе. Сами по себе они были чрезвычайно примечательны и даже в наш век могли бы произвести на людей восторженных и склонных к доверчивости сильное впечатление. Но более расположенный к скептицизму, Люсин снабжал прочитанное комментариями несколько желчного свойства:
«Иван Грозный считал, что алмазы укрощают ярость и дают воздержание и целомудрие». («Как видно, товарищ их терпеть не мог».) «Мария Стюарт постоянно носила при себе большой алмаз, дабы не стать жертвой отравления». («Шотландке это, кажется, удалось, поскольку ее всего лишь обезглавили».) «Древние индусы разделяли алмазы, так же как и людей, на четыре касты: брахманов, кшатриев, вайшьев и шудр. В соответствии с этим белые кристаллы относились к брахманам, кристаллы с красноватым оттенком — к шатриям, зеленоватые — к вайшьям и серые — к шудрам. („Неприкасаемых, конечно, и тут обошли“.) Каждый из классов посвящался особому божеству».
Особенно позабавила его выписка из какого-то средневекового трактата:
«Алмазы растут вместе — один маленький, другой большой. Растут они без участия человека вместе, мужские и женские. Питаются они небесной росой и производят на свет маленьких детей, которые множатся и растут». («Подполковника Кострова бы сюда, а то он, бедняга, не догадывается, что бриллиантики сами собой растут, без участия человека».) «Скипетр русских царей, представляющий собой жезл из чистого золота с семью бриллиантовыми поясками, увенчивает несравненный „Орлов“, знаменитый алмаз весом в 195 каратов, пребывавший ранее в глазнице индусского идола Брамы». («Теперь мне понятно, откуда на Руси пошло идолопоклонство».) Потом попалась на глаза зирокопия церковнославянской рукописи:
«Если камень алмас воин носит на левой стороне во оружиях, тогда бывает спасен от всех супостатов своих и сохранен бывает ото всякие свары и от нахождения духов нечистых. Тот же алмас, кто его при себе носит, грежение и сны лихие отгоняет. Тот же алмас окори смертный объявит, аще к тому камени приближится, то потети начнет. Алмас пристоит при себе держати тем людям, кои страждут лунным страданием и на которых нощию стень находит. Алмасом камнем еще беснующегося человека осяжает, тогда та болезнь переменится». («Нет, теперь я вижу, что лично мне алмас-камень необходим куда больше, чем пушка в сейфе. Если не считать лунатизма и бесноватости, это про меня».) Люсин читал теперь все бумаги подряд, и потому Людмила Викторовна оторвала его от увлекательного времяпрепровождения, когда он находился лишь в самом начале папки. Его познания об алмазах были, таким образом, вынужденно ограничены периодом ранней древности. Он не только не дошел до современных представлений об ионных и ковалентных связях, но даже не узнал, что впервые горючесть алмаза установили в 1664 году флорентийские академики. Так и пришлось ему застрять на уровне Плиния, разделявшего суеверие, что алмаз, стойко противостоящий двум неодолимым силам природы, огню и железу, легко, однако, размягчается от горячей козлиной крови.
