Еремей Парнов - Александрийская гемма
— Нет, разумеется, но почему обязательно вы?
— А вдруг она и вправду не захочет говорить с вами? — Беглой улыбкой Люсин дал понять, что шутит. — Нет, в самом деле, нам очень нужно как-то сориентироваться во времени. Когда произошел этот злосчастный взрыв? Когда ушел из дому Георгий Мартынович: до или после?.. Без ответа, пусть хотя бы приблизительного, мы не сдвинемся с мертвой точки.
— У вас есть конкретные идеи?
— Есть. Но я вам расскажу после экспертизы. Из чистого суеверия, Борис Платонович.
— Вам виднее. — Гуров поспешно поднялся. — Значит, отказываетесь от совместной трапезы?
— Только сегодня, — уточнил Люсин.
Люсин вернулся к себе в управление, что называется, в растрепанных чувствах. Добытый Гуровым материал, причем в рекордно короткие сроки, спутал все карты. Факты были вескими, требующими самой серьезной проверки. Такие, даже при самом сильном желании, не сбросишь со счетов. Впрочем, не это главное. Труднее всего оказалось примириться с мыслью, увы, справедливой, что в результате всего претерпело жесточайшее потрясение хлипкое сооружение, возведенное Люсиным. Дымом развеялись приблизительные контуры, начертанные им в безвоздушном пространстве. «Картинка», так он именовал первоначальную интуитивно угадываемую модель, рождавшуюся где-то на зыбких границах подсознания, была загублена на корню. Она не вырисовывалась в воображении, а без этого он не мог приступить к работе над версией. Гурову удалось поколебать самый остов, нарушив, да что там нарушив — перемешав до неразличимости исходную расстановку сил. Владимир Константинович понимал, что не сможет теперь абсолютно непредвзято, с легким сердцем и чистым взглядом провести встречу с Аглаей Степановной. А без этого разговора может и вовсе не получиться. Огромный массив провернул Борис Платонович, нужный, важнейший, да вот беда — немножечко рано. Не для работы в целом, разумеется, а лишь для него, Люсина. Преждевременно возникли эти деньги, сберкнижки и прочие аккумуляторы людских вожделений, вытесняя со сцены что-то неизмеримо более важное, чему еще только предстояло выкристаллизоваться.
Угрюмо-сосредоточенный Люсин в поисках хоть какой-нибудь опоры поднялся в НТОnote 4, хотя твердо знал, что анализы еще не готовы. Здесь, среди сверкающего кафеля стен, звона лабораторного стекла и убаюкивающего гудения мигающих индикаторами электронных блоков, ему было не так одиноко, не так беспросветно пасмурно на душе.
— Рано вы, голубчик мой, препожаловали, — встретил его седой розовый старичок в безупречно отглаженном белом халате. — И что за нетерпение такое?
— Нет, Аркадий Васильевич, вовсе не нетерпение. — Люсин напустил на себя благодушно-угодливый вид. — Так, маюсь со скуки, не ведаю, куда руки приложить.
— Будто я вас не знаю! Слава богу, вот уже… Сколько лет мы с вами знакомы? Десять?
— Пятнадцать, Аркадий Васильевич.
— Вот видите! А вы все не меняетесь. Вынь да положь! Судьба ваша зависит от этих минут? Жизнь?
— Иногда и зависит. Не моя, конечно, чужая.
— Но ведь так у всех здесь. Не у вас одного. Или вы все-таки уникум, Люсин? Вундеркинд, который не замечает, что давно вырос из детских штанишек?
— Не обижайтесь, мой дорогой, мой добрый Аркадий Васильевич. Но я и правда просто так к вам зашел. Не ради анализов, будь они трижды прокляты. Анализы подождут.
— В самом деле? — недоверчиво покосился на Люсина старичок и пощипал куцую бороденку. — Это что-то новое. Так и есть. Вы придумали совершенно особенный фортель! Сознавайтесь, я вас насквозь вижу.
— Я вам правду говорю, Аркадий Васильевич. Может быть, первый раз в жизни.
— Льстецы не знают, что такое правда.
— Я сбросил эту презренную маску.
— Значит, не станете больше делать вид, что ни с того ни с сего совершенно взадых увлеклись количественным анализом? Что прямо тут же на месте умрете, если вам не показать, как синеет раствор, когда меняется валентность меди?
— Как вы все хорошо помните.
— И бутанскими марками меня соблазнять не будете?
— Кончились бутанские марки. Та серия попалась мне совершенно случайно в киоске Союзпечати на улице Горького. Я наврал вам про друга из Монте-Карло.
— Тогда я отказываюсь понимать, что с вами творится. Значит, вы просто больны, Люсин.
— Очень даже возможно… Помните у Леконт де Лиля? «Я воплощу любой твой бред: скажи, в чем дело?» — «О дьявол, я ему в ответ: все надоело».
— Мерси на добром слове. Выходит, я дьявол?
— Я, быть может, и был когда-то льстецом, но не до такой же степени.
— А что? Остроумно. — Сунув руки в карманы халата, Аркадий Васильевич принялся методично покачиваться с каблуков на носки. — Кроме шуток, Люсин, эти ваши анализы действительно не терпят промедления? Уж больно сложное дело вы нам подкинули. Вроде той дохлой кошки, помните?
— Я-то помню. Как вы не забыли?.. Дело и вправду непростое. Судите сами: бесследно пропал человек, кстати, ваш коллега, химик. В его доме до или после произошел взрыв. И хотя «после этого» не означает «вследствие этого», какая-то связь между этими событиями, несомненно, есть… Кстати, вам не встречалось имя Георгия Мартыновича Солитова? Может, в научных трудах? Он профессор.
— Э, друг мой, нынешняя химия — что твой океан! Я и по специальности-то далеко не все читать успеваю. Полистаю иногда реферативный журнал, и будет с меня, пенсионера… Значит, взрыв, говоришь. Что же, вполне реальная штука. Смесь паров эфира и спирта — это не шутка.
— Как «эфира»? — не сдержал удивленного восклицания Люсин. — Разве не спиртобензол?
— Кто сказал подобную ересь?
— Крелин… Правда, предварительно, в порядке предположения…
— Тоже мне эксперт! Химик! Трассология, баллистика, извини меня, кровь — это его дело, тут он кумекает.
— Не суть важно, пусть будет эфир. А маслянистые пятна тогда откуда?
— Смолы и прочие экстрактивные вещества. Жутко трудная смесь. Нам в ней не разобраться. В пору специальное НИИ создавать. Да и спирт не простой оказался. Я бы даже рискнул сказать — особенный. Нечто вроде коньячного.
— Шутить изволите.
— Нет, я серьезно. Твой профессор самогоноварением не увлекался? Сейчас многие балуются.
— Только этого мне не хватало… Силу взрыва рассчитать сможете? В самом первом приближении.
— Плевое дело.
— Большего мне пока и не надо. А на смолы наплюйте — не до научных открытий…
— Спасибо, Люсин, снял камень с души. У меня от этих смол головокружение. Все хроматографические колонки загружены.
— Извините. Это мы по безграмотности задание неправильно сформулировали. Главное — взрыв… Мы еще вам корешок какой-то сдавали. Если не очень сложно… Короче говоря, хотелось бы знать, что за диковина такая.
— Попробуем, чем черт не шутит.
— Возможно, мы узнаем тогда, какой гомункул вызревал в реторте, — пошутил Люсин.
Визит в лабораторию, несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было конкретных результатов, все же принес известную разрядку. Люсин был рад и тому, что хоть немного успокоился, переключился. На своем столе он нашел должным порядком оформленное заключение дактилоскописта. Обнаруженные на стеклянных предметах отпечатки принадлежали одному и тому же лицу, которое в картотеке не значилось.
Скорее всего, сам Солитов — напрашивался единственно приемлемый вывод.
Перелистав перекидной календарь, Владимир Константинович позвонил в МХТИ, на кафедру.
Глава четвертая. МАЗЬ ВЕДЬМ
Люсин проснулся задолго до сигнала будильника в угнетенном состоянии духа. В неравном единоборстве с бытом он терпел поражение за поражением. При одной мысли о накопившейся груде самых неотложных дел панически сжималось сердце. Квартира пребывала в удручающем небрежении. Пластиковый мешок уже не вмещал истосковавшегося по прачечной белья. В кухне стало некуда деться от стеклянной посуды всевозможных калибров. Бог с ними, с пустыми бутылками, но когда даже майонезные баночки, потеряв всякий стыд, начинают неприкаянно перекатываться под ногами, значит, дело швах. Но если бы только это! Ждал своей очереди телевизор, который вдруг зачем-то перешел на трансляцию негативного изображения. Испарившийся на добрую треть аквариум, где за напрочь позеленевшими стеклами, возможно, еще и плавали одичавшие рыбы, терзал и без того уязвленную совесть. И нужно было платить за коммунальные услуги, прежде всего за телефон, и выкупать подписные тома и вызвонить сантехника, чтоб заменил прохудившийся смеситель. О второстепенных проблемах, вроде химчистки или книг, для которых не хватило места на стеллажах, даже и думать не стоило. Все, что непосредственно не угрожало жизни, могло подождать.
«Заболеть, что ли», — тоскливо возмечтал Люсин, вылеживая оставшиеся до подъема минуты. С того счастливого субботника, когда Лялька, жена Березовского, объявив всеобщую мобилизацию, кое-как наладила его холостяцкое жилье, минуло добрых четыре месяца, отмеченных безжалостным нарастанием энтропии или, попросту, хаоса. Едва ли в обозримом будущем судьба вновь одарит подобной удачей. Неловко даже мечтать о таком порядочному человеку. После звонка неумолимо сжимавшаяся вокруг горла петля дала слабину. День покатился по наезженной колее.
![Еремей Парнов - Мальтийский жезл [Александрийская гемма]](/uploads/posts/books/165752/165752.jpg)
