Борис Акунин - Смерть Ахиллеса
— Маса, оставь свои разбойничьи замашки, — ответил слуге Эраст Петрович. — Я буду драться с этими господами честно, по очереди.
— О-о, тогда это надолго, — протянул японец и, отойдя к стене, сел на пол.
— Господа, — попытался воззвать Фандорин к благоразумию офицеров, — поверьте мне, у вас ничего не выйдет. Только зря время потеряете…
— Не надо лишних слов, — перебил его Гукмасов. — Ваш японец умеет заряжать дуэльные пистолеты? Нет? Тогда заряди ты, Эйхгольц.
Противники снова разобрали пистолеты и натянули платок. Есаул был угрюм и решителен, у Фандорина же вид был скорее сконфуженный. По команде (теперь отсчитывал Баранов) Гукмасов вхолостую щелкнул курком, а Эраст Петрович не выстрелил вовсе. Смертельно побледнев, есаул процедил:
— Стреляйте, Фандорин, и будьте прокляты. А вы, господа, решите, кто следующий. И забаррикадируйте дверь, чтоб не лезли! Не выпускайте его отсюда живым.
— Вы не желаете меня выслушать, а зря, — сказал коллежский асессор, взмахнув заряженным пистолетом. — Я вам говорю, со жребием у вас ничего не выйдет. У меня редкий дар, господа, — ужасно везет в азартные игры. Необъяснимый феномен. Я уж давно свыкся. Очевидно все дело в том, что моему покойному батюшке столь же редкостно не везло. Я выигрываю всегда и в любые игры, и оттого терпеть их не могу. — Он обвел ясным взглядом хмурые лица офицеров. — Не верите? Вот видите империал? — Эраст Петрович достал из кармана золотой и протянул Эйхгольцу. — Бросайте, барон, а я угадаю, орел или решка.
Оглянувшись на Гукмасова и Баранова, барон, молодой офицерик с едва пробивающимися усиками, пожал плечами и подбросил монету.
Она еще вертелась в воздухе, а Фандорин уже сказал:
— Не знаю… Ну, допустим, орел.
— Орел, — подтвердил Эйхгольц и бросил еще раз.
— Снова орел, — скучливо произнес коллежский асессор.
— Орел! — воскликнул барон. — Ей-богу, господа, смотрите!
— Ну-ка, Митя, еще, — сказал ему Гукмасов.
— Решка, — приговорил Эраст Петрович, глядя в сторону.
Воцарилось гробовое молчание. На распростертую ладонь барона Фандорин даже не взглянул.
— Я же вам говорил. Маса, икоо. Овари да.[3] Прощайте, господа.
Офицеры с суеверным ужасом смотрели, как чиновник и его японский слуга идут к двери.
Бледный Гукмасов сказал вслед:
— Фандорин, обещайте, что не используете свой детективный талант во вред отчизне. Здесь на карту поставлена честь России.
Эраст Петрович помолчал.
— Обещаю, Гукмасов, что ничего не сделаю против своей чести, и думаю, этого достаточно.
Коллежский асессор скрылся за дверью, а Маса на пороге обернулся, церемонно поклонился офицерам в пояс и тоже был таков.
Глава четвертая,
в которой доказывается полезность архитектурных излишеств
Номера «Англия» ничуть не уступали респектабельной «Дюссо» в великолепии убранства, а по архитектурной затейливости, пожалуй, и превосходили, однако же в пышности золоченых потолков и мраморных завитушек ощущалась некоторая сомнительность или, во всяком случае, неосновательность. Зато подъезд сиял электрическим светом, на три верхних этажа можно было доехать на лифте, а в вестибюле то и дело раздавался пронзительный трезвон модного чуда техники — телефона.
Прогулявшись по широкому вестибюлю с зеркалами и сафьяновыми диванами, Эраст Петрович остановился у доски с именами постояльцев. Публика здесь жила попестрее, чем у Дюссо: иностранные коммерсанты, биржевые маклеры, актеры преуспевающих театров. Однако никакой певицы Ванды в этом перечне не обнаружилось.
Фандорин присмотрелся к прислуге, шаставшей от стойки к лифту и обратно, и выбрал одного особенно расторопного полового со смышленой, подвижной физиономией.
— А что же госпожа Ванда здесь больше не к-кварти-рует? — изобразив легкое смущение, спросил коллежский асессор.
— Отчего же-с, проживают, — охотно откликнулся малый и, проследив за взглядом красивого господина, показал на доске пальцем. — Вот-с: «Г-жа Хельга Ивановна Холле», они самые и есть. А «Ванда» — это ихнее прозвание, для благозвучия-с. Оне во флигеле жительствуют. Вы, сударь, через ту дверку во двор пожалуйте, у госпожи Ванды там квартера с отдельным ходом. Только их об это время еще не бывает-с. — И половой хотел было ускользить прочь, но Эраст Петрович хрустнул в кармане купюрой, и молодец замер на месте, как вкопанный.
— Не будет ли какого порученьица? — спросил он, глядя на молодого человека взглядом преданным и ласковым.
— Когда же она возвращается?
— По-разному-с. Оне ведь в «Альпийской розе» поют. Кажный день кроме понедельников-с. А вы вот что, сударь, — посидите покамест в буфетной, чайку попейте или еще чего, а я вам непременно дам знать, когда мамзель пожалуют.
— И что она? — неопределенно покрутил пальцами Эраст Петрович. — Какова? В самом деле т-так уж хороша?
— Картинка-с, — причмокнул пухлыми красными губами половой. — У нас на особом положении. Платит за квартеру триста целковых в месяц и на чаевые очень щедры-с.
Тут он выдержал психологически точную паузу, и Фандорин медленно вытащил две рублевые бумажки, но, словно по рассеянности, сунул их себе в нагрудный карман.
— Госпожа Ванда у себя абы кого не принимают, строги-с, — значительно сообщил половой, впиваясь взглядом в сюртук барина. — Но я им доложу, потому как состою у них на особенном доверии.
— На-ка вот. — Эраст Петрович протянул ему бумажку. — Вторую п-после получишь, когда мадемуазель Ванда вернется. А я пока пойду газету почитаю. Где, говоришь, у вас буфетная?
* * *25 июня 1882 года «Московские губернские ведомости» писали следующее.
Телеграмма из СингапураПрославленный путешественник Н. Н. Миклуха-Маклай намерен вернуться в Россию на клипере «Стрелок». Здоровье г-на Миклухи-Маклая значительно расшаталось. Он очень худ, страдает постоянными лихорадками и невралгией. Настроение духа по большей части сумрачное. Путешественник сказал нашему корреспонденту, что сыт странствиями по горло и мечтает поскорее добраться до родных берегов.
Эраст Петрович покачал головой, живо представив себе изможденное, дергающееся тиком лицо мученика этнографии. Перелистнул страницу.
Кощунство американской рекламы«ПРЕЗИДЕНТ УМЕР» — такая надпись аршинными буквами появилась недавно над Бродвеем, главной улицей Нью-Йорка. Ошарашенные прохожие замирали на месте и лишь тогда имели возможность прочесть то, что было написано далее помельче: «бы вне всякого сомнения, ежели бы не носил в нашем неверном климате теплого шерстяного белья компании „Гарленд“». Представитель Белого Дома подал на безстыжую фирму в суд за использование высокого титула в коммерческих целях.
Слава Богу, у нас до такого еще не дошли и вряд ли когда-нибудь дойдут, с удовлетворением подумал коллежский асессор. Все-таки государь император это вам не какой-то там президент.
Как человека неравнодушного к изящной словесности, его заинтересовал заголовок:
Литературные чтенияВ обширной зале дома княгини Трубецкой состоялось чтение профессора И. Н. Павлова о современной литературе, собравшее множество слушателей. Чтение было посвящено разбору последних произведений И. С. Тургенева. Г-н Павлов наглядно показал, как низко пал этот талант в погоне за тенденциозной фальшивой реальностью. Следующее чтение будет посвящено разбору произведений Щедрина как главного представителя наиболее грубого и ложного реализма.
Фандорин прочитал и расстроился. У русских дипломатов в Японии хвалить господ Тургенева и Щедрина считалось хорошим тоном. До чего же, оказывается, отстал он от литературной жизни за без малого шестилетнее отсутствие. Однако что нового в технике?
Тоннель под Ла-МаншемДлина железнодорожного тоннеля под Ла-Маншем достигает уже 1200 метров. Галереи роет инженер Брунтон бурав-тараном, работающим при помощи сжатого воздуха. По проекту длина подземного сооружения должна составить тридцать с небольшим верст. По первоначальному проекту предполагалось, что английская и французская галереи соединятся через пять лет, однако скептики утверждают, что вследствие трудоемких работ по облицовке и прокладке рельс открытие пути состоится никак не ранее 1890 года…
Чуткого к прогрессу Фандорина чрезвычайно занимал вопрос о рытье англо-французского тоннеля, но дочитать интересную статью не получилось. Дело в том, что у буфетной стойки уже несколько минут крутился некий господин в серой паре, которого Эраст Петрович заприметил еще давеча, в вестибюле, возле главного служителя. Отдельные слова, долетавшие до слуха коллежского асессора (а слух у него был отменный), показались Фандорину настолько любопытными, что он читать немедленно прекратил, хотя газетный лист по-прежнему держал перед собой.
