Лора Роулэнд - Татуировка наложницы
— Надеюсь быть полезным вам, господин, — сказал Данзаэмон. Его тихий голос звучал уважительно, но без подобострастия.
— Пожалуйста, встань. — Удивленный поведением вожака, которое сделало бы честь настоящему самураю, Сано спешился и вежливо обратился к Данзаэмону: — Мне нужна твоя помощь в очень важном деле.
Данзаэмон поднялся с грацией атлета. По команде вожака его спутники тоже встали, продолжая смотреть в землю. Главарь эта оценивающе взглянул на Сано. Ему было не больше двадцати пяти лет, но в глазах таилась мудрость человека, прожившего полную тяжелого труда, нищеты, насилия и страданий жизнь. Длинный извилистый шрам на левой щеке говорил о том, что ему пришлось драться за свое место в жестоком мире отверженных. В нем была суровая, дикая красота, и Сано понял, что привлекло к нему госпожу Харумэ.
Мура представил их друг другу, и Сано обратился к вожаку:
— Я расследую убийство наложницы сёгуна госпожи Харумэ, и мне…
Услышав ее имя, эта понял, для чего приехал Сано. Его люди взялись за привязанные к поясам дубинки. Они явно решили, что Сано явился убить Данзаэмона за посягательство на женщину сёгуна. И хотя наказанием за нападение на самурая являлась смерть, они были готовы встать на защиту своего вожака.
Сано успокаивающе поднял руки.
— Я не собираюсь доставлять вам неприятности. Мне лишь нужно задать Данзаэмону несколько вопросов.
— Отойдите, — приказал Данзаэмон тоном большого военачальника.
Его люди отступили, хотя Сано продолжал ощущать враждебность к себе, представителю ненавистного самурайского сословия. Он взглянул на Данзаэмона:
— Мы можем переговорить с глазу на глаз?
— Да, господин. Я постараюсь оказать вам всяческое содействие.
Данзаэмон говорил тем же тихим, уважительным голосом, каким приветствовал Сано при встрече. Его речь была на удивление правильной, возможно, благодаря контактам с чиновниками-самураями. И Сано понял, что главарь эта тоже его изучает. Словно два зверя из разных стай обнюхивали друг друга. Вокруг собралась целая толпа эта. Сано чувствовал в них глубокое уважение к своему вожаку, не меньшее, чем люди из его окружения питают к своим повелителям. Глядя на Данзаэмона сквозь барьер, воздвигнутый социальным положением и опытом, Сано чувствовал, что при других обстоятельствах они могли бы стать соратниками. Данзаэмон, словно читая его мысли, чуть склонил голову.
— Вы друг доктора Ито, — сказан он, скрепляя тем самым взаимную симпатию. — Мы можем пройти в мой дом. Так будет лучше. — В его манере держаться было мужественное признание собственной ничтожности и власти Сано.
— Да, пожалуйста, — с облегчением согласился Сано.
Дом, в который Данзаэмон привел Сано и Муру, был больше и опрятнее остальных — с крепкими деревянными стенами и хорошей крышей. Спутники Данзаэмона заняли посты снаружи, а Мура стал обихаживать коня Сано. В главной комнате дома толпилось множество людей. У стены сидели слепец и два калеки. Матери баюкали младенцев, казавшихся слишком слабыми, чтобы выжить. Мужчины ждали совета Данзаэмона. Молодая беременная женщина пронесла мимо них миски с супом. При появлении Сано все оставили свои занятия и замолчали. Взрослые упали ниц, матери прижали головки детей к полу.
Данзаэмон провел Сано в небольшую свободную комнату. Безукоризненно чистая, она была обставлена дешевой мебелью: стол, сундук, открытые шкафы. В одном из них лежали свернутое постельное белье и одежда, два других были полны книг для записей и бумаг, свидетельствующих о том, что единственный грамотный человек в общине больше времени работает, чем отдыхает. Окно выходило во двор, где мужчины разделывали быка. Очевидно, семья Данзаэмона занималась торговлей: он не злоупотреблял своим положением, отбирая деньги у подчиненных. Сано почувствовал уважение к молодому вожаку. Далеко не все самураи выполняют свои обязанности с такой же ответственностью.
Возможно, госпожа Харумэ ценила в Данзаэмоне эту черту характера столь же высоко, как его красоту и манеру держаться. Никогда прежде Сано не приходилось видеть столь яркое доказательство того, что суть человека выше сословной принадлежности.
Данзаэмон сел на циновку, Сано занял место напротив.
— Вы приехали, потому что узнали о моей связи с госпожой Харумэ, — сказал Данзаэмон, не предложив самураю разделить пищу и питье, чтобы не вносить неловкость в их отношения. — Спасибо, что оставили меня в живых. Я совершил преступление, за которое нет прощения. Я заслуживаю смерти, и ваше право убить меня. — Горькая улыбка искривила губы главаря эта. — Но, убив меня, вы не получите нужные вам ответы, не так ли?
Молодой человек пытался держать себя в руках, но Сано видел, что он страдает: глаза были пусты, вокруг рта залегли резкие складки. Данзаэмон единственный горевал по госпоже Харумэ.
— Любовь не может служить оправданием нарушения закона, — сказал Сано, — но это причина, которую я могу понять. — Ради Рэйко он пошел бы на все, что угодно, встал перед любой опасностью, не погнушался предательством и поступился честью. — Я не стану наказывать тебя за неразумную любовь. Если расскажешь о себе и госпоже Харумэ, постараюсь быть справедливым.
Между ними опять прошла волна взаимной симпатии. Данзаэмон судорожно вздохнул. Сано видел, что он готов говорить о возлюбленной, но боится неосторожно поставить под удар себя и своих людей. Наконец он решился.
— Мы встретились случайно. В храме в Асакусе. — Данзаэмон говорил отрывисто, глядя на свои руки, сложенные на коленях. — Хоть прошло много лет, я узнал ее сразу. И она меня узнала.
— Вы были знакомы до этого?
— Да, еще детьми. Мой дядя каждый месяц брал меня в Фукагаву собирать моллюсков на берегу моря. Он познакомился с матерью Харумэ и стал ее клиентом. Мы ходили к ней домой. Я играл с Харумэ, ожидая, пока они закончат свои дела.
«Значит, версия о том, что разгадка таится в прошлой жизни госпожи Харумэ, была верна», — подумал Сано. Голубое Яблоко, уличная проститутка, отчаявшаяся настолько, что принимала клиентов из эта, невольно сыграла роковую роль в судьбе дочери.
Губы Данзаэмона дрогнули в легкой улыбке.
— Харумэ была такой маленькой и симпатичной, но и храброй тоже. Она была на шесть лет моложе меня, но ничего не боялась. Я научил ее бросать камни, сражаться на палках и плавать. Ее никогда не смущало то, что я эта. Мы были как брат с сестрой. Находясь рядом с ней, я забывал… обо всем.
Его руки повернулись ладонями вверх, словно принимая на себя тяжесть, — красноречивый жест, в котором заключалось печальное осознание своей судьбы.
— Потом мать Харумэ умерла. Она уехала к своему отцу. Я думал, что больше никогда ее не увижу.
Данзаэмон был одним из тех приятелей-босяков, от которых Дзимба хотел оградить Харумэ, догадался Сано. Однако торговец лошадьми не принял в расчет силу судьбы.
— Когда мы встретились на кладбище, время словно отступило, — продолжал вожак эта. — Мы разговаривали, как раньше, в Фукагаве. Мы были счастливы видеть друг друга. — Он невесело усмехнулся. — Но конечно же, все изменилось. Маленькая девочка превратилась в красивую женщину… и наложницу сёгуна. Мне, взрослому человеку, нельзя было подходить к ней. Но наши чувства, вспыхнувшие как огонь, оказались сильнее нас… Когда она сказала, что у нее есть комната в гостинице, и позвала меня с собой, я не смог отказаться.
Сано восхитился этим страстным чувством, таким сильным, что Харумэ и Данзаэмон не испугались смерти. Любовь оказалась сильнее запретов.
— Это было не просто плотское влечение, — сказал Данзаэмон, прочтя его мысли. Он подался вперед, его лицо горело желанием донести до Сано свои чувства. — Харумэ вновь подарила мне то, что давала все прежние годы: шанс забыть, что я нечист и низок, недочеловек, вызывающий отвращение. Сжимая ее в объятиях, я чувствовал себя другим — чистым, таким, как все. — Глядя в сторону, он печально добавил: — Только с ней я чувствовал себя любимым.
— Твои люди любят тебя, — отметил Сано, раздумывая, не страсть ли Данзаэмона привела к смерти Харумэ.
Лицо эта перекосила болезненная гримаса.
— Это совсем другое. На моих людях лежит то же клеймо, что и на мне. В душе мы так же презираем друг друга, как все остальные презирают нас.
От неизбывной боли голос Данзаэмона стал хриплым, словно он рвал из души все не высказанные в течение жизни мысли. Возможно, ему впервые довелось встретить человека, готового его выслушать и способного понять.
— Даже моя жена, которой я изменил ради Харумэ, не может дать мне того, что давала она, — любви, которая лечила мою ненависть к самому себе.
Сано не предполагал, что отверженные ненавидят себя из-за предвзятого отношения к ним общества. Это открыло ему глаза на реалии других миров, отличных от его собственного, и свой невольный вклад в человеческое несчастье.
