Филипп Ванденберг - Свиток фараона
Пока египтянин проводил расследование в Лондоне, он совершенно не подозревал, что в Берлине его ожидает удар, который был сильнее, чем все, что ему довелось пережить до этого времени. Это было одно из тех поражений, которые запоминаются на всю жизнь, даже когда раны давно затянулись.
Все началось на одной из коктейльных вечеринок, устраиваемых бароном Густавом Георгом фон Ностиц-Валльницем по четвергам.
Если бы мы могли классифицировать события подобного рода, то для них подошло бы название «Увидеть и быть увиденным». Участие в этой ярмарке тщеславия было честью для любого берлинца, занимающего соответствующее положение в обществе. Тот, кого барон фон Ностиц приглашал на вечеринку, принадлежал к высшему обществу, тот, кого обходил вниманием, — оставался за бортом светской жизни.
Здесь можно было увидеть режиссеров, актеров и авторов, а также автомобильных конструкторов и владельцев электростанций, которые не гнушались ничем, чтобы разбогатеть или прославиться.
Здесь рождались звезды, поливали грязью премьеры, нанимали боксеров, заключали сделки и занимались политикой. Всего лишь за два дня до убийства министр внешней политики Вальтер Ратенау весело болтал с Ф. М. Мурнау, немой фильм которого под названием «Носферату» поразил всех гостей.
На одной из таких коктейльных вечеринок, к радости хозяина, появилась и Халима. Своим немецким языком с арабским акцентом она удивила всех присутствовавших. В этот вечер произошла неожиданность, которая при ближайшем рассмотрении оказалась не такой уж неожиданной, как это воспринималось вначале.
Макс Никиш, репортер «Берлинер Иллюстрирте», в толкотне нечаянно налетел на Халиму и пролил на нее красное вино из своего бокала. На платье осталось отвратительное бурое пятно.
Никиш был известен тем, что его ничто не могло вывести из себя. Как-то на мотоцикле одного артиста он въехал по проволочному канату на башню Мемориальной церкви Кайзера Вильгельма. Но этот случай поразил его, и репортер, промямлив какие-то беспомощные извинения, предложил Халиме отвезти ее домой и возместить ущерб. Халима, естественно, не хотела присутствовать на празднике в испорченном наряде и приняла предложение.
Никиш был маленьким и тощим, как Рудольфе Валентино, и по последнему слову моды зачесывал черные блестящие волосы назад. Он никогда не появлялся без бабочки, полосатой или в горошек, но всегда красного цвета, обувь носил только от Вальдмюллера из магазина, что на Курфюрстендамм. Серый «мерседес», на котором ездил репортер, не соответствовал его доходам.
Почему в свои сорок лет; он еще не был женат, Никиш и сам не знал. Как бы там ни было, он считался одним из самых известных холостяков Берлина, и женщина, за которой он ухаживал, что, в общем-то, случалось редко, могла себе многое нафантазировать. Никиш был по-старомодному вежлив и даже чересчур галантен, всегда следил за тем, чтобы не скомпрометировать объект своего почитания. Ему приписывали отношения то с одной особой, то с другой. Ни один сплетник от Лейпцигерштрассе до Доротеенштрассе не обошел его персону стороной.
То же самое произошло и на этот раз, ибо случай на приеме у барона не мог не привлечь внимания присутствующих там гостей. Впрочем, другого от репортера и не ожидали. Никиш с подчеркнутой учтивостью отвез Халиму домой, как извозчик, подождал, пока она переоденется, и привез ее обратно на коктейльную вечеринку барона. Как и было условлено. Никиш в тот вечер глаз не сводил с Халимы, отпускал ей многочисленные комплименты и на прощание попросил разрешения повидаться с ней на следующий день.
Египтянка не привыкла ни к комплиментам, ни к свиданиям. Обходительные манеры Никиша ей понравились, и она согласилась. К завтраку посыльный принес ей букет из желтых роз и письмо. Халима не могла припомнить, чтобы когда-то получала цветы. В письме было приглашение на прогулку и предложение купить новое платье взамен испорченного вином.
Это все случилось в салоне возле Александерплац, где прогуливались сливки общества, если так можно было сказать. Новое платье было желтым, облегающим, по последнему слову моды, подобранное на левом бедре так, чтобы получились складки. Халима хотела было возразить, что это платье слишком вызывающее для восточной женщины, но Никиш развеял всякие сомнения: красивая женщина должна носить красивые платья, а для Халимы и самое красивое недостаточно красиво.
Комплименты, на которые Никиш не скупился, ударили в голову, как шампанское, и вызвали доселе необычные чувства. Всю жизнь она была служанкой и страдалицей и никогда не жаловалась: такая жизнь соответствовала ее воспитанию и происхождению. Теперь Халима почувствовала себя дамой, избалованной и изнеженной. Да что там говорить, она будто заново родилась!
Даже Омар, по которому она скучала в Берлине больше всех, не относился к ней с таким уважением и почтительностью, как этот немец, который не мог вести себя иначе, потому что внутри у него скрывалась душа Востока.
От барона фон Ностица Халима узнала, что Омар надолго останется в Лондоне: чрезвычайные события требовали его присутствия. Омар передавал ей только приветы. И так случилось, что ее чувства неожиданно переменились. Она испытывала симпатию к Максу, которого она называла «Мате», потому что не могла выговорить «кс».
Они вместе ходили в «Скалу», знаменитый театр-варьете, где капитан по имени Вестерхольд демонстрировал беспроводную самоходную модель корабля — сенсационную новинку того времени.
Они посещали сомнительные кафешантаны и кабаре на Фридрихштрассе, смотрели знаменитые немые фильмы того времени: «Доктор Мабузе на Востоке» Фрица Ленга и «Носферату» Мурнау в синематографе на Курфюрстендамм, где оркестр сопровождал живой музыкой события, разыгрывающиеся на белом полотне экрана. Их видели за обедом в «Адлоне», лотом около полуночи возле котлетного киоска Фридриха на углу Таубенштрассе — лучшего заведения в городе подобного рода.
После нескольких дней беззаботных свиданий перед этим киоском, между «Уранией» и драматическим театром, Макс признался ей в любви. Скорее, это было не признание, а клятва, потому что Никиш убеждал Халиму выслушать его: он просто не мог дальше без нее жить.
В свете шипящего газового фонаря Халима словно окаменела, она немного дрожала, но не от холода ночи — ее поразили такие важные слова. Макс крепко обнял Халиму, он чувствовал дрожь и тепло женского тела и умолял ее молчать.
— Не говори ничего сейчас! — просил он. — В жизни есть ситуации, когда слова переворачивают все с ног на голову. Сейчас как раз такая ситуация.
Халима едва сдерживала слезы, сама не зная почему. Молодая женщина была так очарована элегантностью этого мужчины, его силой и превосходством, которые неожиданно превращались в привлекательные слабости и наоборот. Она хотела рассказать ему о множестве вещей, она должна была открыться ему, пока еще не слишком поздно. И Халима начала рассказ, дрожа в объятиях мужчины, с которым стояла на углу Фридрихштрассе.
Сначала молодая женщина поведала о своем несчастном детстве, о том, как она, босоногая девчонка, вместе с отцом работала на плантациях сахарного тростника, об их первой встрече с Омаром и о той высокой цене, которую ей пришлось заплатить за его жизнь. Затем Халима рассказала об одиночестве и бесчеловечности, которые ей пришлось познать в браке с аль-Хусейном, и неожиданной встрече с Омаром. Она даже призналась, что они вместе решили бежать из Египта, и умолчала лишь об истинной причине знакомства с бароном фон Ностиц-Валльницем.
— Вот видишь, — закончила Халима свой рассказ, — ты имеешь дело с прелюбодейкой, которая убежала от мужа, что по законам Святой книги ислама считается страшным грехом. Я — одна из тех женщин, о которых предостерегал Аллах, завещая держаться от них подальше. Таких нужно запирать дома и наказывать по собственному разумению. Мужчина может расстаться со своей женой, жена же не может расстаться с мужем.
Халима ожидала, что эти слова вызовут у Макса отвращение, что он придумает, как поделикатнее извиниться, и уйдет. Честно говоря, ее не удивило бы его решение. Она даже втайне надеялась на это и была готова пережить очередную душевную боль.
Но ничего подобного не произошло. Макс прижал Халиму еще крепче и осыпал ее лицо поцелуями.
— Халима, ты приехала из далекой страны, — по-отечески понимающе произнес он, — там другая мораль и иные законы. Но теперь ты в Европе, и здесь, в Германии, все абсолютно по-другому. Ты — женщина, но обладаешь такими же правами, как и мужчина. Если твой муж плохо обходился с тобой, у тебя есть такое же право развестись с ним, как и у него. И вообще, подобные отговорки ничего не значат для мужчины, который тебя любит.
— Но есть же еще Омар! — Халима сделала отчаянную попытку высвободиться из объятий Макса. Она колотила локтями по его груди и повторяла: — Он любит меня! А я люблю его!
