Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды
Когда о тебе молятся, а не проклинают тебя, это заслуживает написания целого романа. И когда твое имя упоминают вместе с именем невинного ребенка — это тоже достойный сюжет для романа.
Поезд в мирное время. Прерывистое продвижение по римской campagna[142] в многолюдных, грязных вагонах. Кажется, если на багажных полках обнаружатся цыплята, а в багажном отсеке — поросята, никто даже не удивится. За окнами тянется унылый, невыразительный деревенский пейзаж. Унылые, невыразительные пассажиры таращатся на нас, никоим образом не желая нас дискриминировать: они бы точно так же таращились на кого и что угодно. Точно так же таращились бы на горбунов и цыган. На солидных адвокатов или сомнительных дельцов. Любой человек стал бы объектом их беспардонного любопытства. Но в купе были только мы, поэтому они пялились в нашу сторону. И что же они видели? Типичный мезальянс, члены которого, к тому же, говорят на иностранном языке: он уже в летах, лицо его сухо и изрезано морщинами; она бледна и накрашена безвкусно, как шлюха. Он покусывает нижнюю губу, она жует жвачку с безучастной сосредоточенностью коровы, перемалывающей слипшийся кусок пищи.
Прошел ли электрический заряд плотского влечения между этими двумя, такими разными, несовместимыми?
Нет.
Нежны ли они друг с другом?
Немного.
Спят ли они в одной постели?
Вполне вероятно.
Кто же они: муж и жена, мужчина со своей любовницей, клиент с проституткой?
Сложно сказать.
Пассажиры продолжают глазеть.
Мы сошли с поезда на безымянной станции где-то у побережья. Там стояла всего одна-единственная сторожка на одной-единственной платформе. Ярко-синие буквы были выведены на стене каким-то неприкаянным художником-монументалистом. Буквы эти складывались в короткое английское слово:
THE BEAST[143]Пока мы ожидали автобуса, Магда вынула из сумки блокнот и набросала что-то карандашом. Часть стены, библейский клич, выбитые окна в здании вокзала — все это возникло, штрих за штрихом, на обычном листе белой бумаги. Она обладала этим талантом — этой удивительной властью художника, который овладевает всем миром, а, овладев, переделывает по своему усмотрению.
Наконец приехал автобус, чтобы отвезти нас вместе с еще несколькими заблудшими в Святилище Мадонны делла Палуди (Владычицы Болот). Билеты купить было негде, следовательно, последний отрезок нашего паломнического пути был преодолен нелегально.
Святилище находилось среди эвкалиптовых деревьев на мелиорированной земле, некогда входившей в состав Понтине Маршез. Там имелась огромная стоянка со специальной секцией, зарезервированной для автобусов, но в этот тоскливый осенний день, посреди недели, транспорта почти не было: один-единственный автобус с туристами из Польши, несколько легковых автомобилей, микроавтобус с монашками. За парковкой гнездились несколько ларьков, где можно было купить сувениры и амулеты. Вся эта мелочевка развевалась на ветру, как ярмарочный флаг: четки, распятия, медальоны. Христовы головы истекали кровью, пронзенные терновыми шипами, портреты падре Пио вскидывали связанные руки в мольбе. Изображения Папы Римского лопотали что-то бессвязное над епископским посохом; святой Франциск гладил волка.
И плачущая Мадонна тоже была там. Она была повсюду. Белые, блестящие, мадонны лежали ровными рядами, точно личинки в улье, как клоны на лабораторном столе. В продаже имелись мадонны карманного формата, мадонны для каминных полок, мадонны для прихожих и, разумеется, флаконы жидкого мыла в виде Мадонны для ванных комнат. Продавались мадонны, светящиеся в темноте, и мадонны с вмонтированными лампочками. У всех была одинаковая форма, одинаковые руки сжимали одинаковые четки, и все они являли одно и то же чудо: красная, ржавого оттенка жидкость текла из невидящих глаз по безразличным алебастровым щекам. Магда выбирала статуэтку с дотошностью покупательницы на рынке, которая ищет самые лучшие фрукты.
— Давай зайдем в святилище, — предложил я.
— Подожди.
— Мы же не за этим сюда приехали! Мы приехали за настоящей Мадонной. — Я осознавал, что говорю это с издевкой. Я всегда тщательно подбирал интонацию. Интонация — это пятьдесят процентов смысла. Но Магда не обратила внимания на мою интонацию. А вот Мэделин, несомненно, расхохоталась бы… Ирония Мэделин идеально сочеталась бы с моим сарказмом.
— Ничего настоящего нет, — сказала Магда. Имела ли она в виду чудотворную Мадонну или жизнь в целом, я определить не смог.
— Я настоящий, — сказал я. — Ты тоже. Все это ужасное место — настоящее. — Я дождался, пока она выберет статуэтку, и протянул ей деньги. Магда спрятала покупку в сумочку и вернулась к делам насущным с самым невозмутимым видом.
Святилище представляло собой современное здание, сложенное из бетонных плит и стальных перекладин как будто наспех. Углы едва сходились, нелепые промежутки были залеплены кусками цветного стекла, из-за чего сооружение напоминало пластмассовый домик, построенный ребенком. Золотые буквы над входом гласили: «Я слуга Господа моего».
Вокруг безобразного здания собралась небольшая группа. Сложно было определить, откуда взялись все эти люди, но у входа действительно толпились настоящие паломники.
— Не отходи от меня, — сказала Магда, и ее рука скользнула в мою, ее крепкие пальцы с ярко накрашенными ногтями переплелись с моими пальцами. Мы прошли через двойные стеклянные двери в атриум, где плакаты приглашали посетить Лурд, Фатиму и само Меджургорье. Падре Пио благожелательно улыбался нам с портретов. Из невидимых колонок доносилась «Аве Мария» Шуберта, исполняемая на неведомых инструментах. Предвкушение, которое испытывали все присутствующие, накапливалось в воздухе, и второстепенным звукам приходилось преодолевать сопротивление этого густого материала, чтобы достичь чьих-либо ушей. Распорядители выискивали непокрытые плечи и голые колени. Под их руководством разрозненная толпа пилигримов выстраивалась в прямую линию и брела в саму церковь, как один целостный организм — как змея, как червь.
Магда сжала мои пальцы, как маленькая девочка, которая просит отцовской защиты.
— Какой-то бред, — прошептал я. Она шикнула на меня, призывая к молчанию. На устах ее играла блаженная улыбка, словно она только что узрела свет истины. Чернота ее силуэта была сродни черноте старых монахинь в очереди — траурная, покаянная чернота.
— Странно, — прошептала она.
Церковь была испещрена тенями, между которыми стояли полноводные озера света. Согбенные фигуры становились на колени у центрального алтаря. Бестелесный лепет, казалось, исходил из аляповато выкрашенных стен здания — бормотание, плач, нечто сродни лепету душевнобольных. Очередь змеилась, повторяя очертания внутренней церковной стены и спускаясь по боковому проходу, втискиваясь в дальнюю нишу, где ослепительный свет разбивался о мишуру и позолоту и где ожидала просителей Мадонна. Ее неумело вылепленные руки сплетали пальцы в молитвенном жесте, ее слезы — это подлинное чудо — казались обыкновенными, заурядными ржавыми пятнами, неглубокими кривыми порезами. «Проходите», — призывали знаки на четырех языках, но змея не слушалась, замирая и извиваясь, словно от боли, склоняя голову перед Девой, дабы та остановила змею. Старухи и юные девушки, мужчины и мальчики, увечные и здоровые — все они проталкивались к образу, словно перед ними предстало божественное явление, а не дешевая, вульгарная статуэтка, чистый дух, а не штампованный кусок глазированного гипса. Магда стала на колени, перекрестилась и потянула меня, чтобы я стал рядом. На мгновение я и впрямь оказался на коленях подле нее. Меня удерживала ее решительная рука. О чем я думал? Смутно припоминал молитву, этот последний тлеющий уголек в потухшем костре? Или просто хотел очистить голову от каких-либо мыслей, томимый жалкой надеждой, что услышу ответный голос?
Я думал о Мэделин.
На улице нас залило солнечным светом. Магда преисполнилась важности своего свершения. Она нашла место, где можно было присесть, и набросала что-то по памяти: согбенные фигурки, люди, бредущие вперед, как узники в очереди в сортир, искалеченные тела со сломанными и вывихнутыми конечностями. Я стоял возле нее и пытался молиться.
Возле святилища находился трактир, в меню которого значилась pastadellelacrime— макароны со слезами. Мы пообедали там, прежде чем автобус отвез нас обратно на вокзал. По пути домой лицо Магды казалось неподвижным и грубым, словно нелепая, халтурно склеенная карнавальная маска. Лишь однажды она вытащила гипсовую статуэтку из сумки и, пребывая в глубокой задумчивости, взглянула на нее. Я знал, как она распорядится ею по приезде: Мадонна наверняка окажется на нашем балконе, откуда открывается панорама всего города. Там Магда будет часами рассматривать Мадонну, словно подстрекая ту расплакаться при ней. А затем она возьмет холст и несколько баночек краски, запекшейся у крышек, точно кровь на краях свежей раны, и начнет работать. И Мадонна поплывет по коллажу газетных вырезок и икон, благоговейных толп и проклятых душ, мимо другой Мадонны — той, которая держит младенца, чтобы все видели его несчастное личико. А увенчает композицию змий.
