Год Быка - Омельянюк Александр Сергеевич
Нет! Ещё тёплый, даже горячий! Жар что ли у него? Ну, ладно, пусть спит Альфонсик! – закрыла и она глаза.
В ночи её несколько раз будил храп якобы любимого. Но всякий раз она пресекала его или громким окриком, шлепком по сморщенной ягодице, или толчком во влажную спину. Вскоре это динамическое равновесие подытожилось совместным мирным сопением квази супругов.
И во многом это было обусловлено навалившейся к ночи усталостью, в основном от ими съеденного и выпитого.
К утру их сны и сновидения объединились в одно целое.
Сквозь глубокий сон Иван Гаврилович ощутил от утренней прохлады сначала негу во всём теле, и он просто потонул в сладкой истоме.
Потом ему почудилось, что он очнулся в длинном, тёмном туннеле, что подтверждалось далёким ярким светом, скорее всего в конце него, в виде небесной звёздочки.
От страха он обернулся назад.
О, ужас! Сзади подступала чёрная, непроницаемая, прохладная бездна. Он отвернулся и пошёл, потом почти побежал к свету и теплу.
Иван уже сильно запыхался. Воздуха не хватало, и он судорожно вдыхал его. Выход из туннеля, хоть и медленно, но приближался. И тут он вспомнил рассказы некоторых людей, перенесших клиническую смерть.
Ну, точно! Это было именно так. Значит, я умер?! – испугался Гудин.
Да и врачей рядом нет, никто не вытащит меня обратно!? А так жить хочется! – почти застонал страждущий.
Он поозирался и попытался хоть что-то нащупать. Тщетно. Тут-то Иван понял, что уже без тела. Куда бы его единственный глаз ни бросал свой взгляд, зияла пустота. Даже рук не было.
А как же я всё это вижу?! Или это не глазом, а сознанием, душой?!
Тут-то он немного успокоился.
Значит, у меня есть душа!!! А Платон был не прав! – торжествовал он.
Тогда, скорее, в Рай! – побежал он быстрее по коридору, всё ускоряясь.
Как пробка из бутылки вылетел он на красивейший простор. Необыкновенная нега и душераздирающая радость охватили его.
В Раю всё было почему-то в салатово-бежевых и розово-голубых тонах.
Салатово-бежевый цвет – ладно! А вот розово-голубой? – почему-то вдруг засомневался квази моралист.
А вот и райские кущи, о которых так много говорили… большевики! – неожиданно, по привычке лицемерно, решил бывший вялый член руководящей и направляющей.
А-а-а! – вдруг понял он, словно почувствовал, как Галина рука спросонья шарит в поисках хоть какого-нибудь подобия его давно опавшего пениса.
Но Иван тут же отвлёкся на показавшееся множество красивых полуголых девиц, зазывно кокетничающих с ним. Но его тело, а больше его дух, не поддались искушению.
Грех это, тьфу! – вырвалось теперь уже искреннее из Ивана, обдав Галю зловонием за ночь ещё не переваренного.
(Платон же говорил, что «это» плохо кончится!)
От «этого» он полетел дальше, опять почему-то ускоряясь, к нежно-розово-голубому горизонту, туда, где виднелась его граница с салатово-бежевой твердью.
Пьянящий, напоминающий тёплый ночной, воздух обдувал его, но не давал захлёбываться от встречного набегающего ламинарного потока, вызванного открытием Галей окна спальни и её энергичными движениями банным полотенцем, служившим сейчас самодельным веером.
Это несколько спасло Ивана от жара и вновь ввело в тёплую негу.
Если бы он был инженером и был бы знаком с азами аэродинамики, то наверняка понял бы, что его несёт вперёд некое невидимое ему тело. А так, его медицинский кандидатский минимум не позволял этого понять вовсе.
Он даже было подумал, что.… Но тут же мысли сменились опасением. Его душа, по-прежнему не сбавляя скорости, неслась над Раем.
И только его необозримые прекрасные просторы, казавшиеся бескрайними и бесконечными, успокаивали Ивана Гавриловича. Он даже ощутил давно подзабытую детскую радость от такого полёта над красотой, словно Богом!
Но тут неожиданно сильный удар, словно подножка, или удар по лицу в нос, остановили его. Ему даже показалось, что он ощутил счастливо-земной запах крови. Но Гудин не успел это проанализировать, так как неожиданно недра разверзлись и он полетел в огненную преисподнюю, обжигаясь и распаляясь от резко охватившего его ужаса.
– «А-а-а-а! За что-о-о?!» – истошно заорал Иван, и… проснулся.
Галя натянуло на холодное и липкое тело сожителя простыню, и успокоила его:
– «Это всего лишь сон!»! – сказала она, пожалуй, даже со вздохом сожаления.
– «Ну, подумаешь, во сне тебе локтем в нос ударила! Я же нечаянно!» – неуверенно оправдывалась она.
– «А ведь я уже умирал! Если бы не твой удар в нос, то мы бы были уже по разные стороны бытия!» – закончил вдруг на философской ноте свои стонущие излияния бывший врач.
Смерть и на этот раз отступила, пожалев старца.
И всё было бы ничего! Но говно тоже ведь нужно людям! Без него на Земле стало бы скучно!
Но этот случай насторожил злодея. А Платон, на основании худого опыта старца, сочинил ему же и посвящённое:
Не ешьте много мяса на ночь!
Не пейте на ночь Вы коньяк!
Иначе дух Ваш выйдет напрочь.
Из тела выйдет так и сяк!
Свои же выходные семья Кочетов провела в делах и заботах.
В воскресенье, 23 августа, рано утром, как на работу, Платон с Ксенией поехали на воскресник на свою вторую дачу в Купавну.
Платон обратил внимание, что после потепления накануне в пятницу и субботу, воздух с утра, после ночного дождя, пах ещё летом.
А впереди по дороге расстилал свои седые, косматые кудри такой редкий в этом году довольно густой туман. Было пасмурно, но дождь не шёл.
В воздухе висели мелкие капельки влаги. Поэтому туман не только виделся, но и ощущался мокрыми, мелкими капельками воды на лице.
Он также хорошо был заметен на траве, мокрых листьях придорожных кустов и деревьев.
В электричке было совсем немноголюдно. Платона в этот раз поразил этнический состав её пассажиров.
Всё больше «чёрных» заполняли Москву и область, где их казалось даже больше. Не так уж медленно, но наверняка верно, они захватывали чужую землю.
Их отношение к новому месту пребывания, как к чужой земле, было видно по их поведению. Они, в основном молодёжь, бросали мусор прямо под ноги, где попало. Вели себя по-хамски, например, не уступая никому дорогу, кучковались в местах прохода людей, и плюя на аборигенов.
И это рано или поздно предвещало социальный взрыв, особенно среди молодёжи, в лице её наиболее радикальной части – скинхедов.
Подтверждение этому Платон увидел около своей работы на асфальте перекрёстка Подколокольного переулка и Бульварного кольца. Белой краской там были нарисованы свастики различных размеров, а безграмотная надпись большими буквами «Зиг хаель! Это наша Russia!» приводила к выводу о подростковом возрасте недовольных такой жизнью в Мегаполисе.
На следующий день, в понедельник, туман превзошёл самого себя, усилившись до видимости менее семидесяти метров. Теперь вся поверхность земли, трава, и кусты были мокрыми. Заметные капли росы висели на листьях и травинках, заметно пригибая их. А ведь в воскресенье Солнца тоже не было весь день. Лишь к вечеру небо чуть-чуть прояснилось.
Утром, в ожидании сильно запаздывающей из-за тумана электрички, Платон стоял на платформе. Его взгляд невольно упёрся в красивые берёзы, росшие за противоположной платформой. Три из них выделялись особо. Они напомнили ему о многом. Он глубоко задумался, и поэта понесло:
