К. Сэнсом - Горбун лорда Кромвеля
– Доброе утро, господин Шардлейк. Как по-вашему, будет сегодня снег? После службы мне хотелось бы сразу отправиться в путь.
– Единственное, что могу вам сказать, это то, что дорога в Скарнси вполне приличная. На этот счет можете не волноваться. А теперь нам пора. Боюсь, как бы нам не опоздать.
К тому времени как мы пришли в храм, монахи уже заняли свои места на хорах, о чем свидетельствовал доносившийся оттуда шорох вперемешку с легким покашливанием. Один гроб, в котором находилось тело Синглтона, был по-прежнему открыт и стоял на нескольких стульях с нашей стороны крестной перегородки. Другой располагался чуть дальше от нас, в нем покоилось окруженное горящими свечами тело Саймона Уэлплея. Рядом с гробом Синглтона, но не слишком близко к нему, ибо от него изрядно разило запахом разложения, нас поджидал аббат.
– Пока длится поминальная служба, можете посидеть возле покойного, – серьезным тоном произнес он, – а сразу по ее окончании начнете вынос тела. Вам поможет приор Мортимус. Если… – Замявшись, он поглядел на мой горб. – Если, конечно, вы в состоянии принять на плечи такую ношу.
– Вполне, – отрезал я, в глубине души съежившись от одной только мысли, что мне придется это делать.
– А я не в состоянии, – протрубил Гудхэпс, – у меня больное плечо. Мне вообще не следовало бы неделю вставать с постели.
– Ладно, ладно, доктор Гудхэпс, – усталым тоном оборвал его аббат, – я подыщу кого-нибудь из монахов на место четвертого носильщика.
Тогда в первый и в последний раз я обменялся с аббатом сочувствующим взглядом поверх головы этого старца, после чего Фабиан кивнул и исчез за крестной перегородкой, а мы заняли свои места у гроба Синглтона. Гудхэпс, прокашлявшись, уткнулся в носовой платок.
Служба началась. Помнится, в то утро, пока я сидел у гроба смердящего мертвеца, меня захватила чарующая полифония звуков, и я почувствовал, что она оказывает на меня действие, которое было сродни колыбельной. Псалмы и положенные на музыку латинские тесты из книги Иова задели некую чувствительную струнку моей души.
«И ты говоришь: „что знает Бог? может ли Он судить сквозь мрак? Облака – завеса Его, так что Он не видит, а ходит только по небесному кругу“». [9]
«Здесь слишком густые облака, – подумал я. – В этом месте я по-прежнему пребываю словно во мраке». Пораженный этой внезапно открывшейся мне истиной, я невольно содрогнулся. «Этого не должно быть», – твердо приказал я себе, призвав былую решимость, которая с некоторых пор покинула меня. Вдруг меня кое-что осенило – то, чего я никогда прежде не брал в расчет, хотя давно следовало бы это сделать. Марк с доктором Гудхэпсом сидели напротив меня; старик все так же хлюпал носом в свой носовой платок, а мой молодой помощник в задумчивости глядел невидящим взором в пустоту.
– Послушай, – подтолкнув Марка локтем, шепотом сказал я. – Сегодня утром Элис была в лазарете?
Он перевел свой взгляд на меня.
– Думаю, что да.
– Отлично. – Обернувшись к Гудхэпсу, я добавил: – Мне бы хотелось прежде, чем вы отправитесь в путь, вместе с вами туда наведаться.
Я снова углубился в службу. Постепенно песнопения становились тише и тише, пока совсем не растворились в тишине. Монахи толпой повалили из-за крестной перегородки, а служащий при церкви работник поспешил к нам, чтобы закрыть крышкой гроб Синглтона. В последний раз я взглянул на мрачное лицо покойника, и в этот миг в моей памяти пронеслись мимолетные картины прошлого. Я вспомнил, как некогда этот человек произносил пламенные речи в суде, как бурно жестикулировал и с какой страстью предавался спорам. Но вскоре крышка гроба опустилась и его лицо погрузилось в вечный мрак. К нам подошли приор и крепкого телосложения монах средних лет, и вместе с ними мы подняли на плечи гроб. Однако едва мы это сделали, как внутри его что-то упало. Обескураженный этим звуком Марк уставился на меня недоумевающим взором.
– Это голова, – шепнул ему я. – Она соскользнула с опоры.
Мы стали выносить гроб из церкви, с ужасом сознавая, что внутри его вместе с куском деревяшки болтается голова. Вслед за нами двинулась длинная процессия монахов. По дороге я заметил, что Габриель, склонившись над гробом Уэлплея, страстно предается молитве. Он посмотрел на нас невидящим взором, в котором я прочел крайнее отчаяние.
Когда раздался поминальный звон колоколов, мы прокладывали путь по глубокому снегу в сторону мирского кладбища. Вырытая накануне могила издалека выделялась темным пятном на окружающем белоснежном ландшафте. Посмотрев на идущего подле меня приора Мортимуса, я обнаружил на его суровом лице выражение не свойственной ему прежде глубокой задумчивости.
Рядом с могилой нас поджидали работники с лопатами. Они приняли у нас гроб и опустили на дно ямы. Тихо падавший снег припорашивал бурую землю. После того как были произнесены прощальные молитвы, гроб окроплен святой водою и покрыт несколькими горстками земли, процессия монахов поспешно устремилась обратно в церковь. Едва я собрался последовать за ними, ко мне подошел приор.
– Они не могут долго стоять на холоде, – сказал он. – Вот если бы им довелось нести караул, как некогда мне в холодную зимнюю пору…
Он покачал головой.
– В самом деле? – заинтересовался я. – Вы бы ли солдатом?
– Неужели я произвожу на вас впечатление такого грубого мужика? Нет, господин Шардлейк. В свое время я служил констеблем в Тонбридже. Помогал шерифу арестовывать нарушителей порядка. Зимними ночами мы искали воров. А днем я служил воспитателем в школе. Вижу, вас удивляет моя биография. В особенности то, что я когда-то учительствовал.
– Немного, – склонив голову набок, ответил я. – Но только потому, что вы взрастили в себе грубые манеры.
– Я их не взращивал. А с ними родился, – криво ухмыльнулся он. – Дело в том, что я родом из Шотландии. Нам всегда недоставало вашей английской обходительности и уравновешенности. Потому что все давалось ценой больших усилий. Если бы мы жили, мирно сложив руки, мы бы ничего не добились. Нам все приходилось завоевывать. Я вырос в одной пограничной деревушке. И с молоком матери впитал, что жизнь – это бесконечная борьба. Поверьте, в этом нет никакого преувеличения. Наши лорды беспрестанно сражались друг с другом, а также с вами, англичанами. И этому противостоянию по сей день не видать ни конца ни края.
– Что же заставило вас перебраться в Англию?
– Моих родителей убили, когда я был еще ребенком. А нашу ферму разорили. Нет, не англичане, а шотландские лорды.
– Мне очень жаль.
– Тогда я учился в школе при аббатстве в Келсо. Я хотел уехать далеко-далеко, и мне выпал счастливый жребий. Мои наставники, заплатив немалые деньги, отправили меня на обучение в английскую школу. Всем, что я имею на сегодняшний день, я обязан Церкви. – Впервые за все время его насмешливые глаза обрели серьезность. – Религиозные законы стоят на страже мира. Они отделяют его от кровавого хаоса.
«Еще один иноплеменник, – подумал я, – еще один член сообщества чужестранцев брата Гая».
– Что же заставило вас принять духовный сан?
– Я устал от мира, сэр. Устал от людей. Дети вечно упрямятся и сбегают с уроков до тех пор, пока их хорошенько не выпорешь. Преступники, которых я помогал ловить, глупые и алчные люди. За одним повешенным преступником уже ждет своей очереди дюжина других. Нет, люди воистину падшие создания, чуждые всякому милосердию. Удержать их в узде так же трудно, как свору собак. В монастыре, по крайней мере, можно поддерживать Божью дисциплину.
– Выходит, так вы представляете себе свое земное предназначение? Следить за тем, чтобы люди соблюдали дисциплину?
– А разве вы занимаетесь не тем же самым? Разве не испытываете ненависти к убийце этого человека? И не за тем ли вы прибыли сюда, чтобы найти его и заставить понести наказание?
– Вы хотите сказать, что убийство эмиссара короля повергло вас в состояние гнева?
Он остановился и повернулся ко мне лицом.
– Видите ли, это беззаконие являет собой еще один шаг к хаосу. Знаю, вы считаете меня человеком чересчур жестких правил. Тем не менее дьявол простирает свои руки весьма далеко. Его искушениям подвергаются даже те, кто, вроде меня, принадлежит Церкви. Поэтому таких людей тоже необходимо призывать к порядку. Подобно тому, как это происходит в миру, где его стражем выступает закон короля.
– А если между законами короля и Церкви возникают противоречия, как это произошло в недавние годы? – осведомился я. – Что тогда надлежит делать вам?
– Тогда, господин Шардлейк, мне надлежит молиться за то, чтобы было найдено такое решение, какое позволило бы королю и церкви снова жить в гармонии друг с другом, поскольку их противоборство лишь привлекает к себе дьявола.
– Тогда пусть Церковь не противится воле короля. Прошу прощения, но мне надо вернуться в лазарет. Я оставлю вас здесь. Вам, насколько я понимаю, предстоит еще одна поминальная служба. Возвращайтесь в церковь. И помолитесь ныне за упокой души бедного послушника Уэлплея, – многозначительно добавил я.
