Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
А тот, нимало не стесняясь ни такой необычной компании, ни возлияний, лил пули.
– Я же сказывал вам: без меня фитьмаршал не разденутся. Без меня и спать не лягут. Без меня они, можно сказать, ничего не стоят… Бывало в энтой самой Туреччине, аль в Фильяндии, аль хотя бы и в Польще, в Варшаве… Первое дело: а где Прохор Иваныч? А Прохор Иваныч сыт? А ты, Прохор, пил-ел?
– Прохор Иваныч, - перебил его главный дворецкий, - извольте выкушать.
Прошка не отказался, выкушал и продолжал:
– А что вот в сражениях…
И он выпучил для большего впечатления глаза.
– Вот при етом самом,- повертел он пальцами,- при как его… При Рымнике, - словно вдруг вспомнил он. - Едем мы с ним в разведку. Он да я, ей-богу. Ядра гудят, пули визжат…
Ливрейные слушали затаив дыхание. Ужасались. Восхищались.
"Главный камардин" заливался соловьем.
V
Первый день жизни в Таврическом дворце доставил много хлопот адъютанту Столыпину. С утра ко дворцу стали съезжаться вельможи, разные военные чины представиться фельдмаршалу Суворову.
Фельдмаршал давно уже встал. Уже напился чаю, но ни выходить в зал, ни принимать кого-либо не хотел.
Съезжались те, кто никогда, не будь бы Суворов фельдмаршалом, не подумал бы приехать, кто раньше едва раскланивался с ним. А теперь спешат, торопятся.
С вечера, поди, пили-гуляли, не выспались и - чуть свет приехали.
Притворство!
А притворства он не любил.
И Суворов сидел, читал французские и немецкие газеты - утрехтские, лейденские, берлинские, гамбургские, кенигсбергские, эрлангенские, что ежегодно выписывал для себя на адрес Хвостова.
Столыпину то и дело приходилось входить в спальню к фельдмаршалу и докладывать:
– Обер-полицеймейстер бригадир Глазов.
– Полиция мне зачем? - не подымая головы от газет, неласково спрашивал Суворов. - С Прошкой и без полиции управлюсь.
– Обер-прокурор святейшего синода.
– Я в архимандриты не собираюсь…
– Почт-директор.
– Газеты получил. Лошадей не надо - уезжать никуда пока не думаю.
– Спрашивали: когда же вы будете выходить?
– Чего я там не видал? О чем мне с ними говорить? Никого не приму! отворачивался Суворов.
– Державин.
– Гаврилу Романовича проси! - вскочил с места.- Гаврила Романович, друг мой! - кинулся он навстречу поэту.
Суворов обнял его и повел в следующую комнату. Закрыл за собою дверь.
Александр Васильевич и Державин о чем-то оживленно говорили. Слышался смех Суворова - он сразу оживился, повеселел.
А бедный адъютант не знал, что и делать с приемной, что говорить этим важным гостям.
Вот снова подъехали к крыльцу.
Столыпин увидал восьмерку лошадей, императрицыну карету с гербами. Он еще не сообразил, кто это пожаловал, как отовсюду раздался удивленный шепот:
– Зубов! Платон Зубов! Сам Зубов!
Столыпин сорвался с места и побежал предупредить Суворова.
– Одевайтесь, ваше сиятельство, Зубов! - сказал он, вбегая к Суворову.
– А что, разве я не одет? - посмотрел на себя фельдмаршал.
Он был в своем всегдашнем простом кафтане. На шее - один орден Анны.
Державин смотрел, недоумевая.
– Платон Александрович тоже принимал меня в затрапезном…
Столыпин повернулся, чтобы встретить Зубова, но он входил уже, украшенный орденами, с лентой через плечо, в пышном шелковом кафтане.
Столыпин выскользнул из спальни. Он только услышал, как Зубов сухо спросил:
– Как ваше здоровье, граф?
В словах должно было быть участие, но в тоне слышалось только негодование.
Зубов пробыл у фельдмаршала минут пять. Он вышел и быстро прошел через зал, провожаемый униженными поклонами сановников.
С его отъездом зал быстро опустел. Вельможи разъезжались не солоно хлебавши.
И когда уже почти никого не осталось в зале, к крыльцу подкатила карета вице-канцлера Остермана. Столыпин узнал ее по голубым епанчам гайдуков и их высоким картузам с перьями и серебряными бляхами.
– Погоди, Гаврила Романович, я сейчас! - сказал Суворов Державину и как был, так и выбежал из дворца навстречу Остерману:
Гайдуки только успели раскрыть дверцы перед вице-канцлером, как Суворов вскочил в карету к Остерману и захлопнул дверцы.
Он просидел минут десять и вылез из кареты. Остерман поехал назад. Визит был окончен.
– Этот визит - самый скорый, лучший и взаимно не отяготительный, говорил Державину Суворов. -Человек он древний, помилуй бог, зачем же его заставлять утруждаться.
– Александр Васильевич, мне тоже, пожалуй, надобно уезжать, - поднялся Державин.
– Нет, дорогой Гаврила Романович, тебя я не отпущу. Тебе я рад. Будем вместе обедать. Кого ж это еще бог дает? - спросил он у Столыпина, который снова шел с докладом.
– Камер-фурьер императрицы.
– Пусть входит.
В комнату вошел щегольски одетый камер-фурьер. Он держал в руках какой-то большой сверток.
– Здравия желаю, ваше сиятельство!
– Здорово, голубчик!
– Ее императорское величество изволят спрашивать, как здоровье, как отдыхали, ваше сиятельство?
– Отдохнул, помилуй бог. Спали-ночевали, весело вставали. А здоровье что!
Он громко вдохнул в себя воздух, выдохнул, точно проверял, не болит ли где-нибудь:
– Здоров!
– Их величество очень беспокоятся. Вчерась, говорят, таким манером ехали… Вот изволили прислать вашему сиятельству в подарок шубу…
Камер-фурьер развернул сверток. В нем была прекрасная дорогая соболья шуба, крытая зеленым бархатом, с золотыми петлицами и золотыми на снурках кистями.
– Их величество приказали: без шубы не выезжать, беречься простуды.
– Спасибо! Вот так подарок. Спасибо! - хвалил Суворов, рассматривая шубу. - Да в ней все, и Измаил и Прага спрячутся. Помилуй бог, в ней я буду как Безбородко. Эй, Прошка!
Вошел сумрачный с похмелья главный камердинер Прошка.
– Вот видишь, матушка царица, милостивица, подарила шубу.
Прошка смотрел молча.
– Чего же ты молчишь?
– А что ж я буду сказывать? Чай, не мне, а вам подарена…
Державин улыбнулся. Суворов только кивнул Гавриле Романовичу: вот, мол, каков гусь!
– Возьми ее и храни!
Прошка подошел и взял из рук камер-фурьера дорогую шубу.
– А ты, братец, передай матушке-царице: Суворов премного благодарен! Суворов в ножки ей кланяется, что она помнит старика! Да на, возьми вот.
Суворов протянул камер-фурьеру золотой и провожал его через все комнаты до выхода. Провожал так, как не провожал фаворита Зубова.
VI
Александр Васильевич собрался во дворец - императрица пригласила его на обед. Он надел светлозеленый фельдмаршальский мундир, шитый золотом, все ордена, бриллиантовые знаки ордена Андрея Первозванного, бриллиантовый эполет, взял шляпу с большим алмазным бантом.
– Прошка, шинель!
– Да ведь у вас шуба есть, что, ай забыли? Разве не наденете?
Суворов секунду раздумывал.
"Как же быть-то? В чем ехать? Неужели он, Суворов, поедет в шубе? Словно придворный генерал. Может, еще, Александр Васильевич, муфту для рук прикажете?" - измывался он сам над собою.
Прохор точно понял сомнения барина:
– Ежели не наденете, царица узнает - обидится. Подумает: брезгует моим подарком!
"А и в самом деле неудобно", - мелькнуло в голове.
– Давай шинель и шубу!
Прошка не знал: ослышался он аль нет? Шубу и шинель - это уж слишком!
– Ну, чего стоишь? Шинель, говорю, и шубу! Суворов надел свою старую шинель, а царицыну соболью шубу велел нести за собою в карету. Он положил шубу на колени и так поехал во дворец.
– Вот и волки сыты и овцы целы!
Был только одиннадцатый час, но на площади перед Зимним дворцом громоздились кареты и экипажи. Толпился народ.
Суетились полицейские. Кареты не задерживались у подъезда. Высадив седоков, они быстро отъезжали прочь.
Приехав ко дворцу, Суворов снял шинель, надел шубу и в таком виде вышел из кареты. Он с удовольствием сбросил в громадной полутемной прихожей на руки предупредительного лакея эту непривычную ношу.
Мельком взглянул на себя в зеркало, мимо которого проходил, - кажется, все в порядке. И так, со шляпой в руке, быстро пошел по галерее. Длинная галерея казалась от белых мраморных колонн и белых статуй еще длиннее. В конце ее виднелась широкая лестница. На каждой ступеньке лестницы в золоченой ливрее, в белых шелковых чулках, и напудренной, завитой прической стоял лакей.
Суворов, быстро шагая через две-три ступеньки, поднялся наверх мимо величественных колонн и этих изогнувшихся в поклоне лакеев. Чуть взглянул наверх, туда, где, поддерживаемый колоннами, простирался необъятной ширины плафон. На плафоне был изображен Олимп.
Суворов, не останавливаясь, одним духом пробежал аванзалу и роскошный двухсветный Белый зал, а затем повернул налево, к общей зале.
