Питер Акройд - Хоксмур
— Вы! — кричал он. — Вы! Что вы делаете, что вам тут нужно?
Когда он приблизился к ним, они продолжали плясать; ему показалось, что его схватили, словно желая втянуть в круг, но он с криком вырвался. Тогда они замерли и уставились на него, а он принялся задавать вопросы.
— Кто-нибудь видел человека по имени Архитектор? Он из ваших. Видели вы его?
Все они были старые, всклокоченные, усталые после недавнего припадка пляски. Они молчали и неотрывно смотрели в огонь; один застонал. Хоксмур заметил, что на обугленной земле лежит шест, на который насажена голова игрушечного медведя. Он закричал на них в нетерпении:
— Я из полиции! Сейчас же потушите огонь!
Никто из них не шелохнулся, и Хоксмур сам ступил в костер и принялся яростно затаптывать его, пока не остались одни обгоревшие палки и пепел.
— Где он? — снова закричал он на них, и они начали отступать от него. — Кто-нибудь знает, где он?
Но они по-прежнему не издавали ни звука, и Хоксмур, испытывая к себе отвращение за то, что повел себя непредвиденным образом, повернул назад. Шагая обратно, он выкрикнул в воздух:
— Чтобы никакого огня больше не было! Понятно? Никакого огня!
Он нашел дорогу, ведущую к реке, и плотно завернулся в пальто, чтобы защититься от ветра. По пути он поравнялся со старым бродягой, который сидел на корточках у дороги и пальцами рыл ямку в сырой земле. Хоксмур пристально взглянул на него, но это был не тот, кого он искал. Бродяга посмотрел на него в ответ, когда он проходил мимо, и следовал за ним взглядом, пока он удалялся. Хоксмур слышал, как человек что-то выкрикивал, но теперь шум реки приблизился, и он не мог различить слов. Грязная вода бежала у него под ногами, огни города перекрасили небо в неустойчивый багрянец, он же думал лишь о фигуре, убегавшей от него в Спиталфилдсе, и о бледном лице мальчика, обращенном к нему в тени церкви.
Шло время, хаос разрастался, а он все не мог избавиться от этих образов. Публикация примет подозреваемого, за которой последовали неизбежные газетные слухи и пересуды, не оказала существенного содействия в расследовании шести убийств; по сути, она лишь распалила страсти тех, кому образ бездомного представлялся символом всего самого порочного и растленного. В первый день, когда был напечатан фоторобот, поступило множество заявлений со всей страны о том, что человека видели; количество подобных заявлений все росло и существенно уменьшилось лишь после того, как внимание публики переключилось на что-то другое. Однако хуже было то, что многие бездомные стали подвергаться оскорблениям и нападениям хулиганов, которые воспользовались появившимся предлогом, чтобы излить свое презрение на «детоубийц» — безобидных людей, странствующих по свету. Один такой бродяга был убит группой малолетних детей: они подожгли его, когда он, пьяный, спал на пустыре. После этих событий сложилось мнение, что Хоксмур допустил «ошибку в оценке ситуации», решив опубликовать столь неопределенные приметы подозреваемого; положение Хоксмура еще более пошатнулось оттого, что, несмотря на интенсивный розыск, никаких следов человека обнаружено не было. Казалось, он попросту испарился — если, конечно, вообще существовал, как говорили между собой некоторые из сотрудников, вовлеченных в работу.
Но Хоксмур знал, что он существовал, знал, хотя ни разу не упоминал о ночной погоне, что убийца находится к нему ближе, чем когда бы то ни было. Бывали даже случаи, когда он решал, что за ним следят, а как-то ночью, лежа без сна, он придумал, что ему самому надо одеться бродягой, чтобы захватить того врасплох; но не успела эта идея появиться, как его затрясло и он отбросил ее. Вечерами он подолгу гулял, стараясь гнать от себя подобные мысли, но обнаружил, что его постоянно тянет в те же места, что и раньше. Однажды, например, он вошел в парк позади Св. Георгия-на-Востоке и сел на скамью рядом с заброшенным музеем: именно тут, на этой скамье, он разговаривал с отцом убитого ребенка, тут ему попались на глаза иллюстрации в книжке, которую протянул ему плачущий мужчина. А теперь, глядя на деревья возле церкви, он размышлял о спокойствии жизни, которая сама походила на парк, где нет людей, — а значит, он может сидеть и глядеть на эти деревья, пока не умрет. Но это мгновение покоя лишило его присутствия духа, видимо, потому что означало: его жизнь кончена.
Каждый вечер, вернувшись домой после блужданий, он брал в руки белую записную книжку. Сперва он подносил ее к к самому носу, чтобы насладиться легким запахом воска, который еще хранили негнущиеся страницы. Он заново перечитывал каждую фразу, потом пристально всматривался в рисунки, словно в них могла скрываться какая-то улика. Но они молчали, и как-то ночью он в ярости выдрал страницы и расшвырял их по полу. На следующее утро, проснувшись в панике, он посмотрел на разбросанные листки и вслух произнес: «Откуда гнев? Истоки где его?»[65] Потом собрал страницы, разгладил их ладонью и пришпилил булавками к стенам. И теперь, когда он сидел, глядя вниз, на Грейп-стрит, его окружали буквы и образы. В такие моменты, сидя здесь, почти не шевелясь, он находился в аду, и об этом никто не знал. Тогда будущее становилось до того ясным, будто он вспоминал его, вспоминал вместо прошлого, которое больше не мог описать. Впрочем, никакого будущего, никакого прошлого все равно не было — лишь невыразимая тоска его собственного «я».
Так и вышло, что, когда они с Уолтером сидели в «Красных воротах», он почти не мог говорить, только сидел, опустив глаза на свой стакан, а Уолтер с тревогой наблюдал за его лицом. И все же он пил, чтобы освободиться и заговорить, — ему казалось, что он утратил связь с миром и сделался точь-в-точь похож на картонную фигурку в кукольном театре, слегка подергивающуюся в такт дрожанию руки, которая ее держит. Но сумей он обрести голос, такой, что исходил бы не от кого-то, съежившегося на земле, а от него самого…
— Вы знаете, — пробормотал он, и Уолтер потянулся вперед, чтобы его расслышать, — вы знаете, что убийцы, когда решают покончить с собой, делают так, чтобы похоже было на новое преступление? А знаете, сколько их погибает от удара молнии? Много. Больше, чем можно себе представить. — Он огляделся вокруг, стараясь не привлекать внимания. — Знаете, когда-то давно, теперь уже очень давно, говорили, что образ убийцы можно увидеть запечатленным в глазах жертвы? Если бы мне только удалось подобраться так близко. И еще вот что. Бывают люди, которые до того боятся быть убитыми, что умирают от собственного страха. Что вы на это скажете?
Уолтер почувствовал, что его ноги трясутся от подавленного желания бежать, и быстро поднялся принести еще выпить. Когда он вернулся, Хоксмур пристально взглянул на него.
— Уолтер, я знаю, я это чувствую. Знаете, я могу войти в дом и почувствовать, что тут произошло убийство. Я это чувствую.
И он громко расхохотался, отчего другие разговоры в пабе на миг стихли.
С полу сметали осколки разбитого стакана, и, пока Хоксмур наблюдал за тем, как каждый осколок сияет на свету по-своему, Уолтер ухватился за возможность высказаться.
— Как вы считаете, сэр, может, вам стоит передохнуть от этого дела, отдохнуть как следует?
Хоксмур был заметно обеспокоен:
— Кто вам велел это сказать?
Уолтер попытался его успокоить:
— Никто не говорил, только это тянется уже восемь месяцев. Вам же отдых полагается.
— Странное это слово: полагается. Вы понимаете, что оно означает?
— Ну как, понятно: когда что-то нужно.
— Нет, оно означает, что человек что-то заслужил. Стало быть, я заслужил отдых.
Уолтер заметил, как трясется рука Хоксмура, а тот крепче вцепился в стакан.
— Не знаю, сэр, что на это сказать. — Он взглянул на Хоксмура, не без дружелюбия. — Вам все это скоро сниться начнет, — мягко заметил он.
— Откуда вы знаете, может, мне это уже снится? — Голос его прозвучал слишком громко, и в помещении внезапно снова воцарилась тишина.
Хоксмур опустил глаза, смутившись; это и был тот момент, которого дожидался Уолтер.
— Просто, сэр, мне кажется, что у нас никакого прогресса не видно.
— Так вам кажется?
— Так всем кажется, сэр.
Хоксмур резко взглянул на него, и в эту секунду взаимоотношения между ними переменились навсегда, пусть неуловимо.
— У нас нет фактов, — продолжал Уолтер, — и в этом наша проблема.
— Все-то вам известно, Уолтер. Про все эти факты, которых у нас нет. — Хоксмур совсем помрачнел. — Как по-вашему, два человека могут хоть что-то видеть одинаково?
— Нет, но…
— А значит, ваше дело — интерпретировать то, что они видели, интерпретировать факты. Так или нет?
Уолтер не понимал, куда клонится разговор, и решил его закончить.
— Да, сэр.
— Тем самым, факты ничего толком не означают, пока у нас нет их интерпретации?
