Чарльз Паллисер - Непогребенный
– Ты врешь. Она меня любила. Когда мы вступали в брак, нас связывала взаимная любовь.
– Ты что, в самом деле не понимаешь? Самообман – это худший вид обмана. Ты слюнтяй. Пичкаешь себя утешительной ложью.
– Это ты лжец. Лжец и предатель. Замыслил предать своего ближайшего друга, разрушить его счастье. А теперь еще хвалишься этим.
– Предать, – ухмыльнулся он.– Тебе нужно, чтобы тебя предавали, это помогает тебе утвердиться в своем моральном превосходстве.
– Значит, сейчас мне остается только радоваться, ты ведь для этого меня и пригласил? Чтобы опять предать. Ты хотел мною воспользоваться. Использовать мое доброе имя, чтобы обеспечить алиби себе и своим сообщникам. Ты плел мне о Бергойне, уговаривал пойти и прочесть надпись, ничего общего с ним не имеющую! – только чтобы я наткнулся у нового дома настоятеля на этого человека.
– Вы говорите о мистере Стоунексе? – с озадаченным видом спросил Слэттери.
– Я вовсе не законченный идиот, мистер Слэттери. Согласен, я много раз бывал бестолков, но иногда соображал совсем неплохо.
– Что ж, наполовину я с вами согласен, – отозвался он с омерзительной улыбкой.
Подзадоренный его словами, я выпалил:
– Человек, которого я встретил днем в среду, был не мистер Стоунекс – тот находился поблизости и спокойно обедал.
Слэттери стукнул себя по лбу:
– Конечно! Это был его брат.
Я презрительно от него отвернулся. Я построил на оговорке неправильную гипотезу, и теперь мне было стыдно об этом вспоминать. Но по крайней мере я в отличие от других не просмотрел некоторые настораживающие факты, хотя и не сумел правильно свести их воедино.
Фиклинг нерешительно растянул губы в пьяной ядовитой улыбке:
– Его брат-близнец. Не забывай об этом, Мартин.
– Не брат. Тут я был не прав. Не брат, а муж сестры. Я заподозрил, что он оговорился, но неправильно понял, как именно.
Я думал, что мое открытие заставит их оторопеть, однако они, хотя и обменялись нервными взглядами, совсем не казались раздавленными. Что это значило: я все еще не додумался до полной правды?
– И что вы собираетесь делать? – В вопросе Слэттери не прозвучало ничего, кроме умеренного любопытства.
– Не знаю. Похоже, вы всех обдурили. Хотя, думаю, сержант о многом догадывается. Не исключено, что и другие тоже, но у них есть причины вас покрывать. А я понял теперь, отчего каноники к вам так снисходительны. Но имейте в виду: скоро вашей безнаказанности придет конец.
К своему удовольствию, я убедился, что на сей раз вывел их из равновесия. Фиклинг вздрогнул, и даже Слэттери явственно встревожился. Достигнув желаемого, я проворно открыл дверь и вышел на улицу. Они это заслужили. Меня не мучила совесть из-за того, что я собирался сделать. Слова Фиклинга попали в цель. В тот миг я верил, что он сказал правду. Она меня не любила. Я ее. не привлекал.
Я пересек тихую и пустую Соборную площадь и осторожно сунул пакет в почтовый ящик дома настоятеля. Затем я отправился на Хай-стрит и снял комнату в «Дельфине ». Я настолько пал духом, что готов был отослать доктору Локарду записку с извинениями. Меня пугали и новые вопросы относительно убийства, и дипломатические усилия, необходимые, чтобы устроить судьбу манускрипта. Но затем я подумал, как горько стану упрекать себя, если упущу случай снова побеседовать с миссис Локард, и решился пойти.
ПЯТНИЦА, ВЕЧЕР
Обиталище мистера Локарда – дом библиотекаря – представляло собой просторный и удобный старый дом на Нижней Соборной площади. Дверь открыла служанка и, приняв пальто и шляпу, сказала, что ей велено проводить меня в кабинет хозяина; там я и нашел его сидящим за столом у окна, меж тем как в камине ярко пылало пламя. Встав, доктор Локард тепло меня приветствовал.
– Я еще раз просматривал манускрипт. – Доктор Локард кивком указал на стол.
– Он у вас здесь?
– Одна из немногих привилегий, сопряженных с моей должностью, – пояснил он с улыбкой, – состоит в том, что мне позволено брать на дом книги и рукописи. Не желаете ли сесть и вдвоем ознакомиться с ним заново?
– А как же!
Мы устроились за столом.
– Вам, наверное, интересно будет узнать, что я установил его источник, – сказал доктор Локард.
– Источник? – Я удивленно на него воззрился.
– Просматривая манускрипт сегодня утром, я понял: что-то мне в нем знакомо.
– Вы упоминали однообразный стилистический прием, к которому автор питал слабость, но в чем он состоит, не объяснили.
– Избыток превосходных степеней. Я был уверен, что сталкивался с такой особенностью прежде, и затем мне припомнилось вот что.– Он открыл книгу, лежавшую на столе.– Это «Vita Constantini»[10], которая, как вам, вероятно, известно, является жизнеописанием франкского святого, жившего в десятом веке, запись же относится к одиннадцатому.
– Но как она могла послужить источником Гримбалдова манускрипта, написанного веком или двумя ранее?
– Прошу вас, доктор Куртин, ненадолго набраться терпения. Я начну читать несколько фраз, предшествующих кульминационной точке текста, и вам сделается ясно: речь идет о том, как смело святой Константин противостоял современным ему правителям.– Он начал читать латинский текст, чередуя оригинал с переводом: – Король Хагебарт мало уважал церковников, чему наглядным примером служит то, как он поступил с ученым епископом Грегориусом, мучеником.
– Doctissimusuapertissimus!– воскликнул я.– Целые две ненавистные вам превосходные степени.
– Причем в одном предложении, – добавил он, содрогнувшись.– А далее следует интересная фраза: Поскольку в детстве король обучался у епископа Грегориуса, когда этот премудрый старик был приставлен к сыновьям и племянникам прежнего короля, приходившегося Хагебарту отцом, Хагебарт не удостоил его почетного или хотя бы пристойного погребения, каковое полагалось бы человеку подобной учености и святости.
Доктор Локард смотрел на меня торжествующе. Я тоже уставился на него.
– Чему вы здесь придаете такое значение, доктор Локард?
– Эллипсису.
– Боюсь, я вас не понимаю.
– Бессмыслица: король отказывает своему старому наставнику в почетном погребении именно потому, что был его учеником.
– Вы правы. Если, разумеется, автор не придерживается особо пессимистического взгляда на отношения между преподавателями и учащимися.
Не обратив внимания на мою шутку, он продолжил:
– Но если мы разорвем это обескураживающее высказывание и вставим в середину найденное вами инфолио, на стыках получится вполне осмысленный текст. Тогда рассказ о смерти епископа будет иллюстрировать мысль, высказанную автором. Итак, первая фраза манускрипта, который вы нашли этим утром, должна звучать вот как: Поскольку в детстве король обучался у епископа Грегориуса, когда этот премудрый старик был приставлен к сыновьям и племянникам прежнего короля, приходившегося Хагебарту отцом, король и мученик были некогда ближайшими друзьями. И заключение должно быть таким: Более того, он так мало уважал убитого епископа, что не удостоил его почетного или хотя бы пристойного погребения, каковое полагалось бы человеку подобной учености и святости.
Перечитав текст несколько раз и поразмыслив, я вынужден был признать, что доктор Локард прав.
– Кто-то убрал найденную вами страницу из манускрипта с «VitaConstantini», – проговорил доктор Локард.– Случайно или по умыслу, но от «Vita» уцелела единственная копия, вот почему текст остался неполным и только бессмысленная фраза указывала, что тут имеется лакуна.
Я попытался скрыть свое разочарование.
– Поздравляю вас, доктор Локард, с этой блестящей научной идеей.
– Более того, – продолжал он, словно бы не услышав мой комплимент или не сочтя его заслуживающим внимания, – в пользу такой интерпретации имеется еще одно свидетельство. События, описанные в этой части «Vita Constantini», происходили в девятьсот шестьдесят восьмом году. Так вот, я порылся в различных анналах этого периода и в «Chronicon de Ostberg»[13] обнаружил такую запись, относящуюся к данной дате: «К большому испугу всего народа, в том году, в декабре двадцать второго дня, вскоре после полудня солнце на несколько минут покинуло небосклон».
Он поднял глаза – на его лице был написан восторг.
– Да, это решает дело, – признал я.– Тогда я предполагаю, что Леофранк вырвал страницу из франкского манускрипта и использовал как источник для своей «Жизни».
– Преобразовав его таким образом, чтобы прославить Альфреда и Вулфлака, – добавил доктор Локард.
